Солдаты последней войны

Да, завтра праздник. Мой самый любимый праздник – 9 Мая. День Победы, до которой, как оказалось, еще очень и очень далеко… Но завтра все будет по-прежнему. Поликарпыч посадит еще одно деревце. Мы соберемся все вместе и выпьем за всех сражавшихся и когда-то победивших, а сегодня пока побежденных в нелегкой борьбе. Выпьем за Победу, которая еще впереди. И она обязательно случится. В День Победы. А вечером мы дружно, под грохот салюта, в ярко вспыхивающих огнях фейерверка будем кричать: «Ура!!!»

– Помнишь, Кира, как школьниками каждый День Победы мы рвали черемуху и дарили гуляющим по улицам ветеранам? – Шурочка широко улыбнулся.

– Спрашиваешь. Кстати, как бы эти свиньи теперь не издевались, мы все это делали от чистого сердца. А не по заданию учительницы. Что мы тоже отлично помним.

– Как тогда было много ветеранов… Знаешь, в последнее время я мечтаю лишь об одном – включить телевизор и… И услышать «Лебединое озеро», ну, хотя бы на часок-другой. Давно что-то не слушал Чайковского.

Мы с Шуриком громко рассмеялись. Котик и Тошка внимательно прислушивались к нашему разговору, правда, ничего не понимая. Наконец Котик перебил нас.

– А можно… Можно мы завтра вместе с Поликарпычем тоже посадим дерево?

Мы переглянулись. Да, не все еще потеряно и все-таки лучшее – впереди. Но до такого лучшего будущего предстояло пройти еще по многим грязным и ухабистым дорогам. Но, ничего, мы обязательно пройдем этот путь. Мы справимся…

Утром меня разбудили лучи яркого рыжего солнца, щекочущие огненными острыми копьями мое лицо. Я зажмурился и потянулся. Сегодня мой любимый праздник. Так было всегда. Несмотря на наши поражения и потери, солнце, в отличие от нас никогда не сдавалось… Как всегда я распахнул балкон и босиком ступил на холодный бетон. Как всегда мне хотелось вдохнуть аромат вишневого сада, придуманного Поликарпычем. Я ступил на холодный бетон. И ожегся холодом.

Вишневого сада не было. Порубленные деревья лежали на земле, словно прося у нее пощады. Оборванные листья, разлетевшиеся и растоптанные, напоминали наши сердца. И сердца тех, кто приближал наш День Победы. Кровь ударила в голову. И я закричал громко и протяжно. Мой надрывный всхлип эхом прокатился по двору, подняв на ноги всех, кто еще не проснулся.

– Сво-ло-чи!!!..

Вместе с Котиком мы выбежали во двор, где уже собрались десятки взволнованных и разъяренных людей. Шурочка в тапочках, Санька в домашнем халатике, Василий Петрович в мятом костюме и со взъерошенными седыми волосами. И много-много других дорогих мне людей, моих товарищей. Они стояли, не зная что делать.

– Кто это сделал? – спросил Котик.

И ему никто не ответил. Лишь кто-то тихо сказал:

– Вот сволочи…

Мне не хватало воздуха. Впрочем, его и не было… Вдруг совершенно неожиданно крики смолкли. И десятки суровых взглядов стали внимательно изучать погибший вишневый сад. Чтобы запомнить. Уже навсегда. Наступила тишина, которая была пострашнее криков. Когда пишется самый суровый приговор.

Люди молча приблизились к деревьям, кто-то сбегал за лопатами, граблями, бинтами. Словно раненых солдат они поднимали их, сажали в землю и перевязывали. Прикасаясь к ним теплыми руками, люди вдыхали в деревья новую жизнь. Я уже сам рванул было за лопатой, но меня неожиданно остановил Петька, выбежавший из подъезда. Я даже и не заметил его.

– Поликарпыч умер, – тихо произнес он.

Я даже не заметил, что Поликарпыча с нами не было. И когда мой товарищ буднично произнес: «Поликарпыч умер», я почему-то уже не удивился. С расстрелянным садом он тоже был расстрелян.

– Он видел? – я кивнул на сломленные деревья.

– Уже никто не узнает, – мрачно ответил Петух. – Остается надеяться, что он умер до этой бомбежки. Так легче. Погиб на последней войне. И для него. И для всех нас. А я услышал, как воет Тузик и вот…

Петька махнул рукой и вытер слезы, которые впервые не скрывал.

– Ладно, Тузика беру к себе.

Тошка, только что подбежавшая к нам, держала в руках маленький саженец вишневого деревца, который дети хотели посадить сегодня вместе с Поликарпычем.

– Весь детдом меня провожал, – всхлипывала она. – Ведь у каждого кто-то погиб на войне. Говорили – передай привет и огромное спасибо Поликарпычу, пусть он знает, что с ним заодно много людей. А он уже не узнает…

– Он знает, – я погладил девочку по лицу, чувствуя на ладонях ее детские слезы. – Он все знает и все знал, девочка.

– Я посажу это деревце от нас… От детдомовских… Для Поликарпыча, – она не могла успокоиться. – Хотя нет, не правда, мы не были детдомовскими… Когда рядом с нами такие, как Поликарпыч.

Котик взял ее за руку. А Петька обнял их и сказал:

– Идите, ребята. Идите… Поликарпыч был бы очень рад.

– Кто это сделал? – спросил Шурочка, когда дети ушли.

Его вопрос наконец-то заставил нас проснуться. Да, все вопросы – зачем? почему? когда? – были не главными. Главным сейчас был одни – кто? Ответ на него нес бежавший по асфальтированной дорожке, мимо десятков людей, возрождающих вишневый сад, Юрка Гагарин. Он размахивал руками и что-то возбужденно кричал. Слова его были бессвязными, наступающими друг другу на ноги.

– Ребята, я их видел… Честное слово! Я их не знаю… Но, кажется, знаю! Они вначале купили ящик пива… Мне сразу не понравились их рожи… Эти сволочи, подонки!.. Я их видел… Ночью… Это они…

Когда Гагарин слегка успокоился, то все подробно рассказал. Хотя примет – практически никаких. Просто ничтожества, растворившиеся в толпе. Загрязняющие воздух. Растлевающие души. И пришедшие ниоткуда… Кто-то был в дорогом блестящем костюме. Кто-то в старых джинсах. Кто-то в смокинге и золотой бабочке. Кто-то в рваных кедах и спортивном костюме. Кто-то с напомаженными волосами. Кто-то подстриженный под ноль. Кто-то пах дорогими духами. Кто-то вонял чем-то затхлым. Кто-то звенел золотыми цепями. Кто-то бряцал ниткой с костяными черепами…

– Мне кажется, я их тоже видел, – твердо сказал Петух. – На телевидении, когда они всех и вся обливали помоями.

– Я их тоже видел, – повторил Шурочка. – У нас, в разбитом КБ, когда они топтали мой солнечный самолет.

– Я их тоже видел, – вздохнул Василий Петрович. – У нас в школе, когда они учили детей исковерканной истории.

– И я видел, – заключил я. – В кафе у Василька, когда они размалевывали и плевали на наши иконы.

Мы их знали и видели. На телевидении, в театре, в кино, в литературе, в науке, просто в толпе. И мы их всех знали. Их было много, но – очень мало. Они были разные и абсолютно одинаковые.

– Что будем делать? – спросил я.

– Да, – отозвался Петька. – Надо что-то делать.

Мы переглянулись. Мы придвинулись друг к другу, плечом к плечу. И почувствовали дыхание своих товарищей, стоящих где-то позади. Тех, кто погиб в этой последней войне… Смеющаяся Галка, молчаливая Анна Гавриловна, романтичный Василек, мужественный Юрьев, добродушная Катя, печальная Майя и старый солдат Поликарпыч… Всех тех, кто непременно должен вернуться на Родину. Они стояли за нашей спиной. И мы даже физически ощущали их учащенное дыхание. А чуть дальше, за ними, так же плечом к плечу, расчехлив автоматы и распахнув свои благородные сердца, стояли наготове солдаты всех войн. Всех честных войн, которые пережила наша cтрана.