Солдаты

– - На огне и есть, -- сказал Пинчук.

Камушкин вдруг снова поднялся на локтях, заговорил мечтательно:

– - Знаете, ребята, о чем я думаю?

– - Знаем, Вася. Ты думаешь удрать из медсанбата к нам поскорее.

Одобряю!
– - без малейшего сомнения заявил Ванин.

– - Конечно. Но не только об этом я думал. Мне бы вот подучиться

хорошенько, -- люблю я рисовать, -- и написать такую картину, чтобы вот тот,

– - Камушкин показал в сторону палатки, где еще недавно стонал раненый,--

чтобы такие, как он, встали в ней во весь свой рост -- большие, сильные,

красивые!..

Комсорг плотно сдвинул пушистые брови. Тонкие морщинки паутинками

разбежались но его лицу. Так, закрыв глаза, он лежал несколько минут, о

чем-то думая. Потом поднял веки и, возбуждаясь и удивляя разведчиков, стал

рассказывать им о великих художниках, чьи кисти перенесли на полотна жизнь

во всем ее прекрасном и трагическом. Камушкин радовался, как ребенок, видя,

что его внимательно слушают. Особенно воодушевился Аким. Споря и перебивая

друг друга, они стали говорить о замечательных русских и европейских

живописцах. При этом Шахаев успел заметить, что Акиму больше нравились

Левитан, Перов, Саврасов, из советских -- Сергей Герасимов; Камушкину --

Репин, Верещагин, из современных -- художники студии имени Грекова, куда в

тайнике души он и сам мечтал попасть после войны.

Аким снова поразил Сеньку своими познаниями.

"Когда это он всего нахватался?" -- подумал Сенька с легкой,

несвойственной ему грустью, искренне завидуя товарищу.

Где-то за лесом туго встряхнул землю тяжелый снаряд. Листья деревьев

испуганно зашептали, зашелестели, сорока вспорхнула и замелькала между

стволами, оглашая урочище оголтелым криком. В палатке задрожало целлулоидное

оконце. Под ногами разведчиков глухо прогудело.

Камушкин умолк, уронив голову на подушку, будто этот снаряд вернул его

к суровой действительности.

Аким посмотрел на комсорга, на других разведчиков. "Все они учились в

советской школе", -- подумал он, и от этой неожиданной мысли ему стало очень

приятно.

Попрощавшись с Камушкиным, разведчики вышли из палатки. Сенька о чем-то

тихо попросил Шахаева. Тот кивнул головой. Саратовец с независимым и деланно

спокойным выражением лица замедлил шаг и завернул влево, на лесную тропу.

– - Привет ей от нас передавай!..
– - крикнул ему вдогонку Алеша Мальцев

с явным намерением смутить отчаянного ухажера.

"Я вот тебе передам!" -- мысленно погрозил ему Сенька, недовольный тем,

что друзья разгадали его намерение.

Круто повернувшись, Сенька прибавил шагу, направляясь к полевой почте.

Недалеко от палатки, в которой лежал Камушкин, под старым, обшарпанным

дубом, обмахивались куцыми хвостами Кузьмичовы лошади. Их хозяин сидел на

спиленном дереве и мирно беседовал с пожилым повозочным. Колечки сизого

дымка струились из-под усов обоих собеседников и вились над их головами

вместе с тучей мелкой назойливой мошкары.

– - Вот я и говорю,-- неторопливо, с крестьянской степенностью продолжал

ездовой, очевидно, давно начатый разговор, -- может, умнее после войны будем

хозяйствовать. Глины и песку у нас хоть отбавляй. Можно и кирпичный и

черепичный в районе для всех колхозов поставить -- пожалуйста! Оно и

надежней да и подешевше выйдет. И лес возле села сохранится. А то земля-то

– - наша, и вcе в наших руках, а иной раз глупости допускали...

Солдат не договорил. Заметив разведчиков, он поднялся, спрятал в карман

кисет и валкой походкой направился к своей повозке, медленно переставляя

ноги.

– - Мабуть, земляка побачив?
– - спросил подошедший Пинчук.

– - Нет. С Волги он, из-под Камышина. Завхозом в артели работал. Все

планирует да прикидывает, как бы после войны дела поумнее наладить в

колхозе. Беспокойный человек. Люблю таких...

Кузьмич отвязал лошадей, укрепил подпруги, ловко, не по-стариковски

вскочил на повозку и выметнулся на дорогу.

– - Из якого полка вин?
– - спросил Пинчук.

– - Из артиллерийского. Раненых в санбат привез. Говорит, в эти дни ни

минуты не дают покоя -- все снаряды возят на передовую. Сказывают, целые

горы навозили, прятать некуда...

– - В нашу б роту його, -- сказал Пинчук, искрение жалея, что не

поговорил с повозочным: уж больно ценил он в людях хозяйственную-то струнку!

Подъехав к своей землянке, разведчики заметили, как в нее стрелой

влетела ласточка.

– - Может, выберем себе другой блиндаж, а этот оставим ласточке? --

предложил Мальцев.

– - Ты плохо знаешь ее, Алеша. Если ласточка решила поселиться в нашем

жилище, значит, она не боится нас. Кто знает, может быть, как раз на этом

месте когда-то стоял хлевушок, в котором родилась эта ласточка...-- и Аким

смело вошел в блиндаж.

Ласточка действительно не испугалась разведчиков. Она сидела на

маленьком сучке, где ею уже были налеплены кусочки грязи, смешанные с

соломинками, -- фундамент будущего гнезда, и с любопытством наблюдала за

солдатами, которые осторожно рассаживались по своим местам. На шейке смелой

пичуги мигало красное пятнышко. Аспидная спинка и стрельчатый хвостик

отсвечивали синевой, оттеняя белоснежное брюшко.

– - Умница! Вот так и надо делать всегда!
– - расчувствовался Алеша.
– -

Разведчики -- народ добрый. Не тронут.

В полдень вернулся Сенька. Сверкая светлыми глазами, он подкрался к

Акиму сзади и схватил его за шею.

– - А ты все пишешь, Аким?

– - Собственно... что все это значит?
– - освободился от Сенькиных

объятий Аким.
– - Я ж тебе...
– - он хотел сказать "не Вера", но раздумал,