Солдаты

– - Поедем к Баталину. Там из боевого охранения очень важные сведения

сообщают. Кажется, новые части у немцев появились. Надо это уточнить на

месте.

Когда Сизов и Демин уже направились было к выходу, на столе вновь

зазвонил телефон. Генерал вернулся.

До Демина долетели слова комдива:

– - Да, сейчас буду!

4

Вечером разведчики выстроились у своего блиндажа. Ждали Пинчука. Он

почему-то задерживался.

– - Небось кресало свое потерял,-- высказал предположение Семен.

Красный и вспотевший, Пинчук выполз из блиндажа. Встал в строй. Начал

оправдываться:

– - Мабуть, цилу годыну шукав...

– - Что шукав-то?

– - Та кресало ж!

– - Хо-хо-хо!

– - Ха-ха --ха!

Марченко, пeрeждав первый приступ солдатского хохота, сердито

остановил:

– - Ну, довольно. Сдать документы старшине!

Уваров ждал этой минуты с какой-то смутной тревогой. Ему впервые

приходилось расставаться со своим комсомольским билетом, и это было очень

тяжело. Без него он вдруг почувствовал себя каким-то опустошенным, невольно

хватался за карман и не находил там привычной маленькой книжечки.

Сдали свои партийные билеты Шахаев и Пинчук. Аким отдал дневник и

красноармейскую книжку: больше у него ничего не было. Сенька тоже передал

свой комсомольский билет. Теперь все были сосредоточенно-серьезны. Даже

Семен. Разумеется, настолько, насколько могла быть серьезной его курносая

физиономия.

Поправив за спинами мешки, взволнованные и молчаливые, разведчики

тронулись в путь.

Старшина долго смотрел им вслед. Взгляд его остановился на документах,

еще теплых от солдатских рук. Он бережно положил документы в полевую сумку и

еще раз посмотрел вслед уходящим разведчикам.

Темнело. На небе появились первые звезды. Стрельба на передовой, как

всегда к ночи, усиливалась. Где-то у генеральского блиндажа рассыпался

гортанной трелью неисправимый оптимист-скворец. А ведь пострадал и он,

насмешник горластый. Прилетел к пустому месту: ветлу, к вершине которой был

прикреплен его домик, спилили дивизионные саперы. Теперь певун устроился

где-то в дупле.

Траншеи глубокие -- можно было идти в полный рост. Но для Акима и они

были мелки. Тот и сейчас шел пригнувшись. Это очень неудобно -- болела

спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом

кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все

гражданское) медленно плыла над брустверами траншей. Акима окрикивали. Он

смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.

– - Скоро, что ли, будет конец этим траншеям?
– - ворчал Ванин, обращаясь

к шедшему впереди него Уварову. Но тот промолчал. Это еще больше

раздосадовало Сеньку.-- И что ты молчишь все время?
– - в сердцах сказал ему

Ванин. Не любил он людей неразговорчивых и, как говорил Пинчук, "сумных".

Сенька нередко философствовал на этот счет: "Молчит с важным этаким видом.

Будто все знает, да не хочет зря языком трепать. А раскуси такого -- просто

язык у него еловый.
– - И заключил: -- Не люблю молчунов".

Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы

нe обидеть Ванина, часто соглашался с ним. В конце концов, Сенька был в

известной степени прав. На войне люди часто искали свой отдых в веселой

болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и так всем глаза намозолила.

Как хорошо, если в вашем отделении заведется такой неутомимый весельчак,

вроде Сеньки! Он в горькую минуту заменит вам и письмо от родных, и

политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.

Но сейчас Аким заступился за сапера:

– - Собственно, ты зря, Семен, ворчишь на Уварова. Яков, должно быть,

толковый парень. Не пошлют же на такую операцию плохого солдата. Только

Уваров еще не привык к нам.

Траншея изгибалась, вела, вела, вела. Все слышнее были выстрелы. От

реки повеяло сырой прохладой. Пули свистели над головами, с шипением

шлепались в песок и сворачивались там в горячие свинцовые комочки. Где-то,

далеко за Донцом, ухнуло орудие. В ту же минуту "ш-ш-ш-ш" и трах!.. Теплая

сухая волна охватила Акима, сорвала с головы малахай. Ерофеенко со всего

размаха упал на дно траншеи. Уткнувшись в холодную, сырую землю, ждал

второго разрыва. Оглушительный треск прокатился над самым бруствером. Аким

почувствовал боль в позвоночнике и испугался -- неужели ранен? Боец забыл,

что на нем лежал мешок с грузом.

Вскочил на ноги, инстинктивно ощупал очки -- целы! Кто-то рядом

отчаянно бранился. Аким оглянулся. Перед ним стоял низкорослый человек в

фуфайке, с широким лицом, заляпанным грязью. Он стоял на цыпочках и совал

под нос Акиму дуло парабеллума.

– - Что ты тут шляешься? Демаскируешь оборону, разгильдяй!

Аким ничего не понимал. Согбенный своей ношей, он смотрел на человека с

удивлением и не знал, что делать. Но неизвестный начальник,-- а в том, что

это был начальник, Аким не сомневался,-- почему-то быстро остыл и спокойно

удалился в свой блиндаж.

– - Носит вас тут...-- услышали разведчики его ворчание.

– - Кто это у вас такой крикливый?
– - спросил Ванин бойца, стоявшего у

станкового пулемета, накрытого плащ-палаткой.

– - Старшина роты Фетисов. Он вовсе нe крикливый. А человек настоящий --

не любит беспорядков.

Старшина на минуту показал голову из блиндажа, кому-то погрозил кулаком