Солги обо мне. Том второй

Я пытаюсь, но у меня не получается.

В голове такая каша.

— На три, ты меня слышишь?
– Надо мной склоняется похожее на чернильную маску лицо.

Хочется кричать от ужаса, потому что прямо сейчас я готова поверить во что угодно, даже в то, что меня для ужасных опытов похитили инопланетяне.

Они говорят что-то о предлежании, но я снова почти ничего не разбираю.

— Тужься, - грубый женский голос откуда-то сзади. Наверное, та, что держит меня за руку.
– Или твоего ребенка мы достанем по частям.

Я пытаюсь.

Делаю глубокий вдох, сжимаюсь, насколько хватает сил.

— Молодец - говорит белокурая доктор. У нее единственной здесь голос похож на человеческий, а не на набор электронных звуков.
– Давай, еще раз, по моей команде.

Я делаю все, что мне говорят, но это настоящая пытка, которая отнимает у меня все больше и больше сил.

Чья-то тень на стене заносит надо мной шприц, но я не чувствую укола.

Через минуту потуги становятся такими стремительными, что мне кажется, будто еще немного - и у я разорвусь пополам.

— Нужно резать, - говорит кому-то врач.
– Она сама не справится.

— Нет, - мотаю головой, но здоровая баба позади снова грубо вжимает мою голову в подушку кресла.
– Не делайте больно моему ребенку… Не надо. Умоляю…

Металлический лязг и короткое давление внизу, после которого я выдыхаю словно в последний раз… и чувствую странное облегчение.

Я знаю, что ребенок уже не во мне.

Моргаю, чтобы фокусироваться на маленьком комочке, который держит белокурая доктор. Он весь покрыт розовой слизь, крохотный и сморщенный, и между им и мной еще тянется странная синюшная пуповина.

— Это мальчик?
– не могу рассмотреть.

Она бьет его по попе, но он не издает ни звука.

— Почему… он не кричит?
– Я прикусываю губу так сильно, что кровь брызжет в рот.
– Что с ним? Почему он не плачет?!

Белокурая кивает, но не мне, а кому-то из тех «невидимок», которые все это время послушно исполняли ее приказы - делали мне уколы, держали мои ноги, надавливали мне на живот. Я пытаюсь вырваться, но чем больше барахтаюсь, тем сильнее тону. Поверхность подо мной становится густой, как пластилин, и с каждым новым движением я все глубже в ней вязну.

Мой ребенок не кричит. Он лежит на обернутой в силиконовую перчатку руке и выглядит таким… не живым.

— Почему он не плачет?
– едва ворочаю языком.
– Дайте его… мне…

Стоящая за мной санитарка надавливает ладонью мне на грудь, пока другая набирает из ампулы белую жидкость в шприц. Мою руку крепко держат, пока она нащупывает и пробивает иглой вену.

«Белая» снова шлепает малыша, но он не издает ни звука.

— Дайте его… мне… - Мой язык как будто раскисает во рту.
– Умоляю… дайте его… мне… прошу…

Перед глазами все плывет.

Что они мне вкололи? Жидкую смерть? Хорошо, если так - я не хочу жить, если моего малыша не будет рядом. Не хочу. Господи, ты не можешь быть таким жестоким.

В ушах появляется навязчивый писк, как после громкого взрыва, которым перебило барабанные перепонки. Ужасно хочется закрыть глаза и закончить все это, но я до последнего не свожу взгляда с ребенка. Он должен закричать. Он должен быть таким же сильным, как его отец.

Моя маленькая планетка с черным пушком волосиков на голове.

«Закричи, пожалуйста», - мысленно упрашиваю я, потому что больше не в состоянии проронить ни звука.

Мой маленький Марс.

Я почему-то уверена, что это мальчик.

Кто-то из них говорит про реанимацию и о том, что она для меня я понимаю по тому, что меня снова куда-то везут, но где-то между встревоженными голосами, шорохами и лязгом инструментов у меня уже не хватает силы на вдох.

Глава сорок вторая: Юпитер

Глава сорок вторая Юпитер

Я надеялся, что ребенок все-таки не выживет.

Все на то указывало, но после экстренной реанимации он все-таки выкарабкался, зато Ника провела под присмотром врачей больше десяти дней и только сегодня меня уверили, что ее состояние стабилизировалось достаточно, чтобы больше не поднимать вопрос о сохранении ее жизни.

Честно говоря, я испугался.

Поймал себя на мысли, что вдруг оказался совершенно не готов к тому, что она все-таки сможет меня бросить. Бросить таким способом, против которого я оказался совершенно бессилен. Потому что я не был готов терять ее сейчас.

— Ты меня под статью подводишь, - говорит Тамара, пока мы сидим в машине где-то у черта на рогах.
– Есть в этом мире вещи, которые ты не готов сделать ради того, чтобы доказать свое?

Я не собираюсь ей отвечать.

Не удостаиваю ее даже взглядом, потому что она точно такое же дерьмо, как и я, если не хуже. По крайней мере, это не я укладывал в могилу двух мужей и нашел способ избавиться от третьего, который точно нельзя назвать законным.

— Что ты собираешься делать… потом?
– Тамара затягивается и, когда я осаживаю ее злым взглядом, фыркает и выходит из машины.

Ненавижу табачную вонь в салоне авто, который должен пахнуть только дорогим кожаным салоном. Бросаю взгляд на часы - без четверти десять. Опаздывают. Появляется неприятный зуд где-то в районе копчика.

Может, это ловушка?

— Она будет задавать вопросы, - не унимается Тамара.

— Ты уверена в своей подруге?
– Ее болтовня и размышления меня абсолютно не интересуют. Не будь я зависим от нее сейчас - уже бы давно послал на хуй и оставил прямо здесь на обочине.

Тамара приподнимает бровь с таким выражением лица, будто я спросил, не лесбиянка ли она.

Ок, будем считать, что это достаточно убедительный ответ.

Тем более, что дергаться уже поздно - из-за поворота выныривает свет фар приближающегося автомобиля. Но все равно на всякий случай держусь начеку.

Ее подруга - здоровая белокурая бабища с таким же, как у карася, тупым выражением лица - идет прямо к нам, держа в руках большой сверток. Уговор был такой, что она просто передаст его Тамаре, а та передаст сумку с деньгами. Простая схема, известная еще со времен гангстерских фильмов, только теперь я тоже ее часть.