Солнце

— Ешь, — сказал он по-английски. «Расслабься, красноглазая. Я тебе не наврежу».

Чандрэ уставилась на него, затем на ошейник, который он всё ещё держал на вытянутой руке подальше от неё. В голове промелькнула абсурдная мысль отобрать ошейник силой и надеть его самой. Осознав, что без помощи не сможет его активировать, даже если захочет, она раздражённо выдохнула и села обратно на землю.

Она подняла свою миску чили и поставила себе на колени.

Положив её органический ошейник на землю с другой стороны от себя, старик сделал то же самое.

Какое-то время они оба ели в тишине.

Затем вновь раздались мысли старика.

«Видела бы ты своё лицо, — весело послал он. — Ты думала, я отравлю тебя, красноглазая? Или ты надеялась на это?»

Она покосилась на него. Увидев то веселье в его тёмных глазах, она посмотрела обратно на еду, зачерпнув ещё кусочек лепёшкой.

«Большая часть человеческой еды — хрючево, — послала она в ответ. — Я не ожидала яда. Я всего лишь ожидала, что это будет на вкус как экскременты».

Расплывшись в улыбке, он усмехнулся, качая головой, зачерпнул побольше бобов и мяса, засунул в рот большой кусок и принялся энергично жевать.

«Тебе не очень-то нравится мой народ, да? — подумал он в ответ. — Почему нет?»

Чандрэ фыркнула.

Бросив на него ещё один бесстрастный взгляд, она зачерпнула чили лепёшкой.

«Твоему народу я тоже не нравилась, кузен, — послала она, жуя. — Им не нравилась моя семья. Или семьи моих друзей. Иногда мы им слишком нравились… а когда они не нравились нам в ответ, они решали, что мы им тоже не нравимся».

Старик не казался оскорблённым. Он пожал плечами, и его мысли оставались будничными.

«Возможно, это правда. Но твои теперешние проблемы не из-за моих людей».

Чандрэ прожевала очередную порцию лепёшки и чили. Обдумывая его слова, она кивнула.

«Верно», — послала она, продолжая жевать.

Между ними воцарилось молчание.

Чандрэ тем временем продолжала есть. Каждые несколько секунд она поднимала глаза, глядя на звёзды. Ночь была ясной. Даже с костром было видно столько звёзд, сколько она не видела уже лет сто… может, за исключением тех нескольких месяцев, что она провела с Элли в Памире.

Эта мысль вызвала боль в её сердце.

Боль была настолько резкой, что глаза защипало.

Чандрэ и не осознавала, что её свет до сих пор открыт для старика, пока он не послал ей очередную мысль. Она не осознавала этого отчасти потому, что его разум был тише разума любого человека, с которым она когда-либо сталкивалась… может, за исключением монахов с высоких азиатских плато. У него был такой разум, который легко отдыхал, когда он им не пользовался — он не был рабом своего разума.

«Тебе стоит позволить мне отвести тебя в киву, — подумал он в её адрес. — Тебе может пойти на пользу. Позволит проработать некоторые вещи».

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы переварить его слова.

Затем она пренебрежительно нахмурилась, не сумев сдержаться.

«Конечно, старик, — проворчала она в его сознании. — Будто если я увижу твоих тотемных животных, сгоню с потом треть своего веса и несколько часов посмотрю галлюцинации, это всё исправит, — она посмотрела на него в упор, и её мысли сделались холоднее. — Твои боги тоже не любят меня, кузен. И я не представляю, как они убедят Деклана не вырезать мне сердце однажды ночью, когда твоя Луриаал и её друзья не увидят».

Кивнув в сторону видящей с серебристыми глазами, которая сидела на бревне с Тореком и улыбалась ему, пока тот говорил, Чандрэ хмыкнула.

«Например, сегодня, если Торек успешно затащит её в постель».

Старик усмехнулся, снова не смутившись от её злости.

«А какие ещё у тебя есть дела? — подумал он в ответ. — Или это, или снова ошейник. Почему бы не пойти со мной? Отпугнёшь волков ещё на одну ночь. А завтра, может быть, этот твой брат сможет вырезать тебе сердце».

Раздражённо выдохнув, Чандрэ съела ещё несколько кусочков чили, запив водой из кружки, которую передал ей старик. Осушив кружку, она вернулась к чили, энергично жуя лепёшку и куски мяса.

Он накормил её. Он хорошо накормил её. Чили из оленины и бобов было лучшей едой, что она ела за последние месяцы. Даже лепёшка была вкусной — домашняя, хрустящая снаружи, мягкая внутри, с приятным привкусом дымка. И всё стало ещё вкуснее, когда её свет освободился от ошейника.

И что ещё важнее еды, он был первым из этих людей, кто вообще попытался поговорить с ней, не считая допросов.

И, как он и сказал, у неё не имелось дел поважнее.

Только лежать в её хижине, смотреть в потолок и надеяться, что этой ночью Деклан не придёт за ней.

«Ладно, старик, — послала она, глянув на него искоса. — Я соглашусь на твоё вуду на одну ночь. Если твои боги решат меня убить, так тому и быть».

Усмехнувшись, старик ласково шлёпнул её по колену.

— Хорошо, — сказал он вслух, улыбаясь ей.

Старика звали Макс.

Когда Чандрэ нахмурилась и спросила, почему другие зовут его Медведем, он признался, что это тоже его имя. Он сказал, что в детстве его звали Злым Медведем отчасти потому, что он вечно ввязывался в драки.

Он усмехнулся, добавив:

— Теперь слишком старый, чтобы драться. Теперь просто Медведь.

Чандрэ фыркнула, но не потрудилась ответить.

Теперь она сидела напротив него, вытянув ноги перед собой, поскольку она не могла сидеть со скрещенными, как остальные. На ней были те же армейские штаны и майка, что она носила на улице, но без куртки, ботинок, носков и плотной фланелевой рубашки, что она надевала для защиты от холода ночной пустыни. Луриаал дала ей эту рубашку, но она выглядела мужской, так что Чандрэ подозревала, что она принадлежала кому-то из людей.

В подземной постройке уже было жарко.

Стены состояли из брёвен, покрытых глиной.

Дверной проём и ступени, ведущие на нижние уровни восьмиугольной постройки, состояли из высушенных на солнце глинобитных кирпичей. Дыра в потолке находилась прямо над открытым огнём — квадрат, через который Чандрэ видела крошечные точки звёзд, хотя теперь они затмевались дымом от горячих углей внизу.

Вокруг огня лежали раскалённые камни, светившиеся почти белым.

Чандрэ наблюдала, как человек ещё старше Макса выливает черпак воды на один из этих горячих камней, порождая шипение и водяной пар.