Солнце

В то время мы знали, что это наша последняя ночь вместе — возможно, мы увидимся ещё не скоро.

Как и сегодняшняя ночь могла стать нашей самой последней ночью вместе, если события пойдут не по плану.

Почувствовав его там, видя, как сцена разворачивается вокруг меня, я не противилась.

Возможно, там жило смирение, но я подчинилась и этому тоже, открыла свой свет, позволила ему забрать меня в ту ночь, за несколько часов до того, как я проснулась на крыше того же жилого здания и обнаружила, что мой муж ушёл.

Прогремел выстрел…

Мои глаза распахнулись.

Я лежала там, тяжело дыша, как парализованная, силясь перевести дыхание и глядя на мерцающий свет органического yisso– факела, который по-прежнему торчал в держателе у двери. Закрыв глаза, я обхватила рукой живот, стараясь дышать, втягивать достаточно кислорода в лёгкие.

Образ головы той маленькой девочки, разлетевшейся от выстрела, всё ещё отдавался отголосками в моём сознании.

Я снова застонала, не желая видеть Лили в личике той малышки, в её свете, но в то же время не в силах не видеть этого — точно так же, как Ревик видел Лили в секундах перед её смертью.

Испытывая тошноту от боли, от парализующей боли, нацеленной на всё и ни на что, я могла лишь лежать там, с усилием втягивая каждый вдох в лёгкие. Следование за Ревиком через его время с Менлимом, сколько бы времени мы ни провели там, напоминало пребывание в аду. Мне казалось, что я видела слишком много, что я видела и чувствовала больше, чем моё тело, свет или разум могли принять и переварить за такой короткий отрезок времени.

Он трахнул Чарли.

По какой-то причине это шокировало меня сильнее, чем череда других, с которыми он перепихнулся, пока был заперт в Запретном Городе. Я чувствовала, что она пыталась облегчить его состояние. Я чувствовала её сострадание к нему, её чувство вины из-за того, что делали со мной, когда я жила в тех стенах.

Конечно, она знала, кто он.

Она знала, кто его жена.

Я закрыла глаза, испытывая почти всепоглощающее горе.

Она была одной из моих немногих настоящих друзей, пока я жила там в Запретном Городе. Я знала её дочь, пусть и поверхностно. Она была моложе, когда я знала её, но я все же была с ней знакома. Я помнила её стеснительную улыбку, и то, как она просила раскрашивать с ней картинки, как она держала меня за руку, пока мы гуляли по садам за апартаментами наложниц.

Мысль о том, что маленькая дочка Чарли мертва, что они обе теперь мертвы, казалась почти невыносимой.

Я чувствовала, что Ревик на каком-то уровне знал, что мы с Чарли знакомы. Я чувствовала, что он не хотел знать. Я также чувствовала, как он отчаянно использовал это, чтобы соединиться со мной.

К тому времени он поистине пребывал в отчаянии.

На протяжении этих воспоминаний он испытывал ужас. Ужас из-за того, что потерял меня. Ужас из-за того, что потерял Лили. Он боялся, что никогда не сбежит, а это означало, что он также потерял свою жизнь… убил нас даже после того, как проиграл, уступив нас Джему, Дренгам, собственной неспособности перехитрить Менлима.

Он не нашёл выход, когда лёг в постель с Чарли во второй раз.

Он не нашёл ничего правдоподобного, что можно было бы использовать и убедить Менлима подсоединить его к сети. Он не нашёл правдоподобной черты, которую можно было бы переступить, чтобы Менлим забыл обо всех причинах, по которым не стоит подключать Ревика к сети.

У него заканчивались идеи.

И я только усложняла ему задачу думать обо всём этом.

Тем же утром, будучи полусонным и страдая от похмелья, он почувствовал, как я открыла свой свет для Джема. Он почувствовал нас в разгаре секса и ощутил, как мой свет открылся. Он почувствовал реакцию Джема. Он почувствовал мою реакцию. Он ощутил, как это изменило отношения между нами.

Он пытался поговорить со мной через нашу связь.

Он пытался, но я вытеснила его из своего света.

Он винил себя в этом. Он винил себя в том, что не смог контролировать себя, набросился на меня слишком агрессивно. Он злился на себя за то, что повёл себя как дурак, не смог контролировать свою ревность, оттолкнул меня.

Он чувствовал, какой сбитой с толку и печальной я была — из-за Джема, из-за того, что мы вообще делали, из-за самого Ревика. Он чувствовал, насколько глубоко в свете Джема я уже находилась. Может, он даже на каком-то уровне ощутил беременность.

Он чувствовал, что теряет свою жену.

Он потерял меня, как и говорил мне ранее. Он едва не убил Рэйвен, мать Мэйгара, когда она донимала его насчет меня и Джема. Он сорвался во второй раз за то утро, думая, что теряет всё, что ему дорого.

Он был в отчаянии.

Это Чарли дала ему выход. Это Чарли дала ему последний элемент, в котором он нуждался, рассказала про бункер под Запретным Городом. Чарли спасла его. Она в некотором смысле спасла всех нас, дав нам с Ревиком то единственное, в чем мы нуждались, чтобы обрушить сеть Дренгов. Она дала ему повод нарушить правила Менлима.

Она дала ему настоящий повод, в который Менлим реально мог поверить.

Она умерла за это. Она пожертвовала своим ребёнком ради этого.

Ревик в панике не подумал, что случится с ней, и как легко Менлим отследит это до Чарли. Он не подумал, что Менлим сделает с ней, чтобы добраться до него. А может, Ревик слишком паниковал, чтобы осмыслить этот факт.

Какова бы ни была правда, из-за него убили Чарли.

Из-за него убили маленькую дочку Чарли.

Косвенно я тоже была виновата в их гибели.

Я убила их, будучи причиной, по которой Ревик мыслил недостаточно ясно, чтобы замести следы, выждать несколько ночей и дистанцироваться от наложницы Лао Ху. Конечно, зная Менлима и то, под каким наблюдением он тогда держал Ревика, Дренги наверняка всё равно отследили бы это до Чарли, но он мог бы попытаться.

Я убила их и в другом отношении; Чарли помогла Ревику, поскольку в её глазах это был единственный способ помочь мне.

Она помогла Ревику, потому что никогда не помогала мне — с Дитрини, с Вой Пай.

Крик, который издала Чарли, когда люди Менлима всадили пулю в голову той малышки, эхом отдавался в моём разуме и свете, убивая какую-то часть меня. Я чувствовала, что это убило что-то и в Ревике — и когда он смотрел на это в реальном времени, и когда он смотрел на это сейчас, со мной. Его крик был беззвучным, но он не прекращался с той ночи, как он стал свидетелем их убийства, стоя коленями на траве.

Он не говорил мне.

Он не говорил мне, потому что знал, что я буду себя винить.