Солнце

Я отдам им всю себя.

Я отдам ему всю себя.

Я отдам им всю себя, потому что именно для этого я на самом деле здесь.

Я отдам им всю себя, потому что именно такой мне всегда суждено быть.

Мы просмотрели ещё несколько воспоминаний.

На сей раз это ощущалось как любопытство.

На сей раз это ощущалось как завершение, закрытие последних глав в книге.

Мы оба вымотались, переплелись друг с другом телами и светом.

И всё же мы просили друг у друга увидеть больше, и оба подчинялись друг другу, показывая запрошенные воспоминания. В результате мы посмотрели на события в Дубае. Мы посмотрели всё, через что мы вместе прошли на авианосце до Дубая.

Мы просмотрели Нью-Йорк и то, как он нашёл меня в Сан-Франциско.

Мы просмотрели, как он заботился обо мне в Сан-Франциско. Я наблюдала за ним, Врегом, Джоном и Мэйгаром в Сан-Франциско.

Мы просмотрели его нападение на Манхэттене.

Мы просмотрели всё, что он испытал, пока думал, что я мертва.

Под конец мы плавали в таком количестве света, что мне казалось, будто я полностью погрузилась под воду.

Я определённо чувствовала себя одурманенной.

Он тоже ощущался одурманенным.

Когда мы закончили последнее воспоминание, которое хотели увидеть, он поцеловал меня, и я осознала, что не могу притянуть его достаточно близко. Даже чувствуя себя так, будто затерялась внутри него, я одновременно поражалась и раздражалась из-за реальности наших физических тел.

Мы целовались, лёжа на тех шкурах, и Ревик обхватил руками мою спину и талию, устроившись между моих ног, массируя мой позвоночник пальцами. В его груди зародился звук, который, клянусь богами, напоминал настоящее низкое урчание.

Затем, подняв голову, он попросил меня о сексе.

Он попросил меня снова ещё до того, как я успела ответить, простонал эти слова мне на ухо, сжимая мою задницу ладонью, массируя моё бедро, обхватив ладонью колено, запустив пальцы в мою киску. Когда он вжался в меня своим весом, крепче целуя в губы и притягивая светом, я осознала, что отвечаю в его сознании, посылаю ему образы, пока у него не перехватило дыхание, и в его груди не зародился стон.

Мы оба действовали ужасно неуклюже, ослепнув от боли.

Сам секс, наверное, со стороны выглядел комично отчаянным.

Я массировала его член, изучая его руками ещё до того, как Ревик полностью приподнялся. Нам обоим пришлось приложить усилия, чтобы расположить его как надо. Мы оба были настолько не в себе, что едва осмысливали последовательность действий, которые пытались совершить.

К тому времени Ревик наполовину удлинился. Я не позволила ему остановиться. Я даже не позволила ему подождать несколько секунд, чтобы попытаться взять себя в руки. Из-за этого было больно, но мы и тогда не остановились. Мы даже не сумели замедлиться.

Он резко вошёл в меня до упора и полностью удлинился.

Мы оба снова ослепли от ощущений.

Я не помню, чтобы секс когда-либо ощущался вот так.

У меня и раньше бывали первые разы с ним — не только в той гималайской хижине, но и первые разы после слишком долгого воздержания, или после того, как один из нас сильно изменился, а также тот раз, когда мы зачали Лили, и другие разы, когда было так хорошо, что хотелось кричать.

Даже в сравнении с теми разами это ощущалось иначе.

Я знаю, как это звучит, и насколько слова не соответствуют тому, что я пытаюсь описать, но это ощущалось так, будто я воссоединилась с отсутствующей частью себя. Будто я вернулась к той части себя, без которой провела слишком долго и просто привыкла к дыре в её отсутствие.

Я никогда в жизни не испытывала такого облегчения.

Я никогда не чувствовала чего-то столь простого и в то же время настолько абсолютно истинного.

Я никогда больше не буду одна.

И это не гипербола. Не принятие желаемого за действительное.

Я знала, что это правда. Те часы и дни, месяцы и года, когда я чувствовала себя наполовину отсутствующей, наполовину сломанной, разъединённой… всё это осталось позади.

Мой последний день одиночества остался в прошлом.

Мне больше никогда не придётся иметь дело с данным чувством, во всяком случае, в этой жизни.

Не знаю, насколько сознательно я подумала об этом в тот момент, но там жило такое сильное и непоколебимо сильное знание, что я могла лишь вдыхать его, потерявшись в этом облегчении.

Что касается самого секса, то всё становилось лучше по ходу дела.

Большая часть того первого раза… и второго…

И, может, третьего…

Те разы прошли как будто в тумане.

Я даже не могла разделить их на отдельные события и уж тем более выделить начальные и конечные точки, если не считать выражения лица Ревика, когда он кончал, или ощущения того, как открывалось его сердце, когда я кончала с ним, или после него, или до него. Наш свет настолько переплёлся, что я едва могла понять, что было светом, а что пальцами, языками, его членом, моей киской, его или моей задницей.

Я использовала на нём телекинез — впервые, во всяком случае, в сексе.

От этого он тоже в какой-то момент кончил, вжимаясь в меня всем весом, прильнув к моему лицу и постанывая.

В тот раз я тоже ощутила в нём капитуляцию.

Я чувствовала её большую часть того времени, что он был во мне. Я чувствовала её в том, как он открывался, и никакая его часть не сдерживалась. Я никогда прежде не чувствовала в нём блоки, хоть в его сердце, хоть где-то ещё, но я ощутила их отсутствие, когда они исчезли.

После этого мы трахались чисто для удовольствия.

После этого Ревик замедлился.

Мы оба замедлились, не спеша, проникая так глубоко в свет друг друга, что я реально чувствовала себя одурманенной. Я затерялась в мышцах, костях и коже его тела, в каждой детали его света, в микровыражениях его лица, пока он входил в меня, двигаясь всё вывереннее с каждым толчком. Казалось, я часами витала в этом состоянии, тонула в той грани перед оргазмом, чувствовала в нём так много удовольствия, облегчения и желания, и снова бл*дского облегчения, боли, интенсивности удовольствия… что на долгое время я утратила всякое осознание того, где мы находились.