Солнцеравная
Шрифт:
— Не смей сравнивать себя со мной! — ответил шах. — Ничто из сказанного тобою не умаляет сделанного. При твоей удаче меня тут не было бы, и не вижу причин тебе доверять. Поэтому я приговариваю тебя к казни, и будет это завтра утром. — Он подал знак страже. — Убрать его с глаз моих.
Стража схватила Хоссейнбека и поволокла к задней двери. Он повернулся к собранию и уставился прямо в глаза шаха, нарушая все правила поведения. У меня волоски по всему телу встали дыбом: он посмел вести себя так, словно ровен шаху! Лица стоявших вокруг окаменели от ужаса.
— Да покарает тебя Бог
Стражники ударили его в лицо и грудь с такой силой, что он рухнул на пол. Вздернув его на ноги, они выталкивали его из зала, но на лице его оставалось то же выражение — упорное и гордое.
Я онемел. Хоссейнбек изложил свое дело перед человеком, который всего несколько недель назад сам был узником. Мне подумалось, что шах мог быть к нему и милостивее.
Когда его увели, в зале было так тихо, что доносилось хлопанье птичьих крыльев с улицы. Оно больше не казалось нежнейшим из звуков — это было словно порка.
— Садр-аль-дин, твои люди — причина этого беспорядка, — добавил шах Исмаил. — Ты ничем не искупишь содеянного вами. Однако я воистину милостив и потому приказываю всего лишь заключить тебя с твоими приспешниками в тюрьму.
Он назвал пять имен, в том числе правителей провинций; стражники подняли каждого на ноги и погнали к двери.
Я подумал о страшной западне — дворцовой тюрьме с ее крохотными камерами, провонявшими плесенью и горем. Там всегда было жутко холодно, даже в самые жаркие летние дни.
Шах нахмурился, когда несчастных увели, и беспокойно заворочался на своей подушке.
— Вы, оставшиеся в зале, оглянитесь вокруг. Заметили ли вы чье-то отсутствие?
Я посмотрел в зал, злясь на себя, что не догадался сделать это раньше. Баламани понимающе глянул туда же.
— Колафа-румлу, — шепнул он.
Баламани мог оглядеть присутствовавших и увидеть больше других. Ему было нипочем называть всех членов каждой знатной семьи и их полные титулы, пока день не превратится в ночь.
— Возможно, вы заметили отсутствие Колафы и сочли это удивительным, ибо он один из моих первых сторонников. Известия о нем оледенят вашу кровь.
Сторонника вернее у него не было!
— Недавно я предложил Колафе новый пост в правительстве, при котором ему надо было бы оставить прежний. Он отказался сложить полномочия. Тогда я предложил ему стать начальником шахского зверинца.
Я едва подавил смешок ужаса. Присмотр за зверинцем был оскорблением для человека ранга Колафы.
— Колафа отказался внять моему властительному приказу. За гордыню и неповиновение он тоже заплатит жизнью.
Я услышал тихое протестующее ворчание Баламани. Мое сердце словно остановилось.
— Когда вы будете размышлять о судьбах Колафы и Хоссейнбека, не забывайте, что ваша судьба может быть точно такой же. Скажи им, Салим-хан.
— Бог велик, и шах — Его наместник на земле. Кара за ослушание — смерть, — подтвердил
Салим-хан.Мы ответили хором:
— Клянемся повиноваться свету вселенной.
Но шах еще не закончил:
— И вот еще что, раз уж я говорю об оскорблении величия царственной особы и дворца. Мое внимание привлекло, что многие придворные продолжают домогаться внимания тех, кто дорог моему сердцу. Я уверен, что вы согласитесь: нет ничего важнее чести — ничего. Посещение их настрого запрещается.
Если он и действительно против, почему не сказал об этом раньше? Без сомнения, он опасается власти Пери.
Никто из придворных и слова не посмел вымолвить; все склонили голову, надеясь, что Исмаил не потребует от них объяснений. Я смотрел на хана Шамхала, но не заметил в его лице ни следа изумления, и в поддержку своей племянницы он тоже не сказал ни слова.
Мирза Салман попросил разрешения высказаться, что я расценил при таких обстоятельствах как храбрость.
— О повелитель всего чистого, в ваше отсутствие многие из нас пеклись о безопасности и сохранности дворца. Мы полагали, что никто не сможет руководить нами лучше, чем ближайший последователь вашего досточтимого отца. Мы искренне надеемся, что не ошиблись.
Исмаил казался удовлетворенным этой маленькой речью.
— В таком положении, когда во дворце развал и нет ни единого из Сефеви, чтобы принять решение, вы поступили верно, слушаясь члена семьи, — отвечал он. — Но теперь все иначе. Я здесь, чтоб вести вас, и потому такого служения больше не требуется — и не разрешается. Вам понятно?
— Совершенно, — поклонился мирза Салман.
Шах дал Салим-хану знак, что собрание закончено. Во времена шаха Тахмаспа кары злоумышленникам сопровождались вознаграждением тех, кто хорошо служил, или чем-то еще, что смягчало бы скорбь от смерти и заключения тех, кого мы знали. Как все изменилось!
Когда шах поднялся, мы стояли смирно, дожидаясь, пока он не дойдет к двери, сопровождаемый столпами государства и стражей. Он вышел, и придворные, пережившие это испытание, тотчас заговорили тихими, но возбужденными голосами. Некоторые утирали лоб, другие бормотали благодарственные молитвы, что их не забрали. Я слышал, как мирза Ибрагим разговаривал, не понижая голоса, с одним из своих друзей:
— Я думаю, что это повод отпраздновать, — ядовито вещал он, — для тех из нас, кто еще дышит. Почему бы не освежиться у меня дома? Я как раз сторговал новую книгу, хочу показать вам рисунки из нее.
Ибрагима любили художники и каллиграфы за то, что он тратил свое состояние на книги. Должно быть, он трясся на своей подушке из-за того, что поддержал Хайдара, пусть сейчас и старается обратить все в шутку. Интересно, почему шах его не тронул?
Друг его не рвался праздновать.
— Может быть, позже, — сказал он. — А прямо сейчас я иду в мечеть возблагодарить Бога.
Баламани повернулся ко мне и шепнул:
— Могло быть и хуже.
— Это как?
— Исмаилу пришлось показать камень в руке. Не покарай он своих врагов, после собрания кучки придворных тут же принялись бы строить против него заговоры. А теперь они хорошенько задумаются о последствиях.