Солнечная

Трибуна была вызывающе крута, и ему пришлось перевести дух возле центрального ряда, прежде чем двинуться по проходу к сидящему мужчине. Тарпин с непроницаемым лицом, словно не замечая Биэрда, даже когда он сел рядом, продолжал курить и глядеть вдаль. А тот пока не мог вымолвить слова, сначала надо было восстановить дыхание, для Тарпина же он по-прежнему словно не существовал. Именно так неожиданные встречи показывались в некоторых фильмах, а у Тарпина в недавнем прошлом времени на кино было предостаточно. Похоже, эти восемь лет он не слишком усердствовал в тюремном спортзале. Он весь усох. Руки и ноги истончились, а солидное брюшко строителя, некогда колыхавшееся поверх ремня, превратилось в жалкую пародию. Даже голова, казалось, съежилась, крысиное лицо больше напоминало мышиное, а от упругих ноздрей и цепкого взгляда не осталось и следа. Вместо этого появилась пассивная созерцательность, которая в сумерках, наверное, могла бы сойти за спокойствие. Но под золотым полуденным солнцем Нью-Мексико он выглядел безобидной развалиной, обыкновенным бомжом, жадно сосущим сигаретку, а вовсе не человеком, способным кому-то съездить по физиономии. От души у Биэрда отлегло, и настроение резко улучшилось. Этот сломленный зэк не представлял для него угрозы.

Молчание становилось абсурдным. Биэрд заговорил отрывисто, как начальник с туповатым и нерадивым подчиненным.

– Итак, вас выпустили, мистер Тарпин. И каким ветром вас сюда занесло?

Наконец он повернулся, давя сигаретку между большим и указательным пальцами. Белки в уголках глаз покрывал нездоровый желтушный налет. По носу и по щекам разбегались прерывистые нитки капилляров. Когда он открыл рот, обнаружилось отсутствие верхнего переднего резца, заменой которого не озаботился тюремный дантист.

– Я подумал, если я сяду здесь, то вы меня обязательно увидите.

– И?

– Мистер Биэрд, мне надо с вами поговорить, кое-что рассказать, кое о чем спросить.

Страхи Биэрда снова дали о себе знать. Он поглядывал то на руки Тарпина, то на его рюкзачок.

– Хорошо. Но у меня мало времени.

Внизу под ними оркестр пережевывал свое попурри. Заключительные аккорды «Yesterday» сменились веселенькой, в маршевом темпе интерпретацией «All You Need Is Love». Трудно поверить, что когда-то миллионы людей срывали голос и рвали на себе волосы из-за таких степенных песенок.

– Тогда я сразу к делу. Во-первых, я не убивал Томаса Олдоса.

– Вы говорили это в суде, я помню.

– Это неважно, что вы мне не верите. Никто не верит. А мне все равно. Скажу вам так, появись у меня тогда хоть маленький шанс, я б его убил. Святая правда. Я говорил Патриции: валяй, только чтоб сама не пострадала. И еще я ей поклялся: если она его порешит и дойдет до суда, я за нее отмотаю срок. Она, правда, ничего не сказала, но наверняка при случае прихватила мой молоток и порешила его, когда он спал на ее диване.

– Секундочку, – встрепенулся Биэрд. – С какой стати Патриция стала бы убивать Тома Олдоса?

– Я понимаю, мистер Биэрд, что вам это неприятно. Я знаю, вы с ней развелись и все такое, но кому охота услышать, что женщина, которую ты когда-то любил, оказалась убийцей. А только она его ненавидела. Не могла от него отвязаться. Сколько раз говорила, чтобы он оставил ее в покое, да все без толку. Я делал, что мог, но он был здоровый бычара…

Биэрд успел подзабыть, что вообще-то он в курсе случившегося и что он своими руками вырыл Тарпину яму. И сейчас лихорадочно подыскивал контраргументы. Наконец спросил:

– Это она вам сказала, что ненавидела его? Что хотела от него отвязаться?

– Много раз.

– Но ведь она все время повторяла, как его любит.

Тарпин расправил плечи и не без гордости произнес:

– Это уже потом, из-за моего мотива, понимаете? Ревность! Я все готов был для нее сделать.

– Помилуйте, но тогда почему вы не признали свою вину, чтобы получить меньший срок?

– Этот нахальный адвокатишка поклялся, что меня отмажет, и я ему поверил.

– Значит, вы с ней спланировали это вместе?

– После смерти Олдоса я не мог к ней приблизиться. А потом меня арестовали. Поговорить мы не могли, а выпутываться надо было вместе. Но мы оба знали, чтo делаем.

Оркестр, отдав битлам все, что только мог, взял паузу. Духовики сливали в песок конденсат из труб. Капельмейстер отошел в сторонку с сигарой во рту.

– Но почему вы не встретились с Олдосом один на один и хорошенько его не припугнули? – недоумевал Биэрд.

Ответом ему был горький смех.

– Думаете, я не пытался? – сказал Тарпин. – С первого дня. Отправился к нему в Хэмпстед и прихватил с собой монтировку, для пущей убедительности. Он ее тут же перехватил, вывихнул мне руку, извалтузил в саду, сломал коленную чашечку, подержал мою голову в пруду. И вот еще. Видите?

Он показал дыру на месте зуба.

Биэрд испытал невольную гордость за Тома Олдоса. Вот это физик! Вслух же сказал:

– Надо полагать, таким образом он вам отплатил за фингал под глазом, который вы поставили Патриции.

– За это, мистер Биэрд, я уже извинился, – сказал Тарпин с обидой в голосе. – И не один раз, если хотите знать. И Патриция в конце концов меня простила.

– Короче, вы сели в тюрьму за мою жену. А она потом ходила к вам на свидания, писала благодарные письма?

– Ее бы не поняли – прийти на свидание к убийце ее любовника! Через год я начал ей писать. Каждый день. И ни строчки в ответ. За восемь лет. О том, что она снова вышла замуж, я узнал, только когда освободился.

Несчастный олух с разыгравшейся фантазией смотрел на горы там, вдали, за Лордсбургом. Глядя на Тарпина, Биэрд с облегчением подумал о том, что сам он ни разу в жизни толком не влюблялся. И слава богу, если это так влияет на рассудок. Ближе всего к этой черте он подошел в случае с Патрицией – и в какого идиота в результате превратился! Сейчас ситуация к этому не располагала, но ему о ч е н ь хотелось расспросить Тарпина про орудие убийства, молоток с узкой головкой. Неужто он забыл, что оставил сумку с инструментами в их доме в Белсайз-Парке? Вот дурень, лучше не придумаешь.

– Я только о ней и думаю, – продолжал Тарпин, – а вы единственный, с кем я могу поделиться. Мы любили одну женщину, мистер Биэрд. Наши судьбы, можно сказать, переплелись. Она меня к себе не подпускает, даже по телефону не хочет со мной разговаривать. А я ее люблю по-прежнему!

Он выкрикнул эти слова, и проходившие мимо рабочие оглянулись на них.

– Я должен был бы затаить обиду или взбеситься, как она со мной поступила. Я должен был бы свернуть ей шею, но я люблю ее, и мне приятно сказать об этом вслух человеку, который ее знает. Я люблю ее. Если бы я мог ее разлюбить, то это случилось бы давным-давно, когда я понял, что больше ни словечка от нее не услышу. Но я люблю ее. Я люблю…

– Секундочку, – вставил Биэрд. – Вы проделали такой путь и скрыли от департамента безопасности свое криминальное прошлое только затем, чтобы признаться в любви к моей бывшей жене?

– Вы единственный оставшийся игрок – понимаете, о чем я? Единственный, кому я могу все рассказать, кто поймет, почему Патриция убила Олдоса, а я заплатил за это восемью годами своей жизни. И еще я должен извиниться за то, что так обошелся с вами, когда вы приехали ко мне. Мне было тяжело, оттого что Патриция по вечерам ездила к этому Олдосу, боялась его расстраивать. Мне правда очень жаль, что я вас тогда ударил.