Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов

Я три раза пытался подойти к Петровичу, но всегда был в компании, а мне казалось, что идущие рядом осудят мой поступок, так как я человек с образованием и не должен верить в колдовство. Но однажды я специально сбежал ото всех и нашел Петровича занятым какой-то дамой в соломенной шляпе, однако ждать окончания сеанса не стал, в который раз поддавшись собственной стеснительности. Потом когда я уезжал, Е. принесла мне визитную карточку Петровича, зная, как я хотел к нему попасть. Я поблагодарил Е. и спрятал карточку глубоко на дно дорожной сумки, чтобы в следующий приезд осуществить задуманное, узнать свое будущее и бросить курить.

Трава-мурава

По побережью в огромном венке из синеньких полевых цветочков ходит баба Анджела и, аккуратно переступая через отдыхающих, кричит: «Кому трава-мурава! Помогает потом, помогает сперва, мальчишки – снимайте штанишки, девчонки – распахивайте юбчонки». Так как в Коктебеле нравы свободные, многие спрашивают у бабы Анджелы чудесные снадобья для души и тела, и она, подолгу останавливаясь у каждого вопрошающего, рассказывает, что и как надо заваривать и пить, чтобы не утратить молодость и силу влечения.

Однажды Анджела исчезла с пляжа, а мы видели ее в телевизоре в передаче у модного московского ведущего, где она говорила о целебных свойствах горных карадагских трав и способности обычного человека продлить свою интимную жизнь как можно дольше. Баба Анджела была убедительна, зал ей рукоплескал, а ведущий отнесся по-доброму, несмотря на щекотливую тему.

Когда баба Анджела вернулась в Коктебель, ее торговля на пляже на время замерла: все ждали, как поведет себя новая телезвезда. Но характер Анджелы не изменился, и поэтому торговля восстановилась: два пучка утром по двадцать гривен и четыре пучка вечером по двадцать пять гривен.

Напарник Кобзона

Tapac вышагивает в белых холщовых штанах, закатанных до колена, и сандалиях на босу ногу по деревянному настилу, а мы еле за ним поспеваем. На Тарасе нет майки, черная прожаренная кожа искрится фиолетовыми разводами на солнце. На голове у Тараса шапочка с вертикальным вырезом, напоминающая тюбетейку.

Тарас жестикулирует и кричит:

– Да вы знаете, кто я такой? Да я здесь первый певец! Когда в кафе «Лира» приезжала Верка Сердючка, Тараса специально вызывали. Я вышел, запел – и весь зал замер. А когда «Песняры» в Керчи были, так исключительно за мной «мерседес» прислали. Машина ехала двести километров в час, чтобы успеть. И успела. Когда прилетел Иосиф Давыдович, он услышал, как я в кафе «Богема» пою, и после выступления вышел на сцену, обнял меня и сказал: «Вот он, мой напарник. Давай, Тарас, по стране вместе ездить, деньги зарабатывать».

– Ну а ты чего? – спрашиваем мы.

– А я – ничего. Я ему говорю, что влюблен я, господин Кобзон, в Крым и никуда уехать не могу, так что езжайте в Москву без меня, но я, если позовете, могу в гости приехать, попеть вам коктебельский шансон.

Тарас садится на бетонный парапет набережной, болтает в воде ногами, пристально смотрит из-под руки прямо на пекущее полуденное солнце и поет коктебельский шансон.

Слон

Слон – это легенда белорусского андеграунда, рокер со стажем из Минска, который ежегодно приезжает в Коктебель, чтобы поиграть и попеть джаз в кафе «Лира».

Слон начинал при коммунистах в Минском педагогическом институте, где отказался учиться на русском языке, потому что по паспорту белорус. А так как учителей и учебников не было, он самостоятельно по где-то добытым книгам выучил белорусский язык и запел на нем.

Фурор был огромный, потому что уже сам по себе сыгранный джаз-рок должен был вызвать вулканическую реакцию у публики, исполненный же на белорусском, полузабытом и никому не нужном языке, он приобретал какое-то революционное и антисоветское звучание. Слон был с треском выгнан из института, и его жизнь покатилась по наклонной плоскости. Его исключили из комсомола, уволили с работы, и участь Слона была бы предрешена, если бы не перестройка, с началом которой у белорусскоговорящей группы образовались поклонники, альбомы и заграничные гастроли.

Пик славы группы Слона пришелся на начало девяностых, когда ее включили в концерт «Рок против апартеида» на Уэмбли, а сингл Слона «Батя, батя», спетый на белорусском, вошел в хит-парады крупнейших англоязычных радиостанций.

На родине его носили на руках и показывали по телевизору, пока не сменилась власть. После этого Слон вынужденно остался дома без больших площадок, а подвальные клубы не кормили. Тогда Слон решил ежегодно приезжать в Коктебель, чтобы заработать впрок.

Сегодня как раз его концерт в кафе «Лира». Он будет стоять, несмотря на жару, с саксофоном, в кожаной куртке с заклепками и петь на белорусском языке про свою патриотическую позицию, а публика ему будет кричать, чтобы он исполнил про Галю или про Стеньку.

Кондратий и кислород

Художника Кондратия в Москве зажимают, а в Коктебеле – нет. Он приезжает поздним маем и живет до конца сентября, рисуя отдыхающих и проводя творческие акции.

Когда проводится творческая акция, весь поселок усеян плакатами с его физиономией, в которых разъясняется день и время проведения акции.

15 сентября Кондратий и его друг и соратник Пехлеваниди, взяв запас кислорода, залезли в холщовые зашитые мешки и прыгнули с пирса возле фонтана в глубину Черного моря. Потом подъехали приятели на мотоциклах «Урал» и стали их вытягивать баграми, но все время промахивались, и поэтому вызвали водолазов, которые за сто гривен нашли на дне Кондратия и Пехлеваниди.

Их достали под радостное улюлюканье публики, а я разрезал мешки, где сидели участники акции, сосущие кислород.

Чуть позже отогревшийся и порозовевший Кондратий говорил мне: «Вот видишь, Славик, как ко мне здесь тепло относятся. А в Москве бы уже давно вызвали милицию и сдали в кутузку, надавав по почкам».

Ослик

Ослик – это самое грустное и несчастное животное Коктебеля. Он стоит с таджиком на солнцепеке, возле столовой, и мучительно ждет, когда же кто-нибудь из отдыхающих решит на нем прокатиться. Иногда подходят дети и дергают его за хвост, а бывает женщины суют ему что-нибудь пожевать.

Ослика очень жалко – не знаю почему. Вот обезьянку у фотографа почему-то не жалко или верблюда у игральных автоматов не жалко, а на ослика смотришь – слезы наворачиваются.

Когда я разбогатею и у меня будет куча денег, я обязательно выкуплю ослика у таджика и не стану его заставлять катать отдыхающих и старожилов за деньги. Он всегда будет получать порцию овса, и ему не придется работать.

Спасение осликов – это гуманно.

Давняя любовная мечта

В Тарасе росту сто пятьдесят два сантиметра, а в Еве – два метра десять сантиметров. Ева волейболистка, она приехала в Коктебель с волейбольной командой Курской области на сборы перед Спартакиадой народов России.

Тренер Евы, старый хромой армянин, все время ходил вокруг девчонок и кричал матом, что они не так подают, не так ставят блок и все делают медленно, как коровы. Из-за этого девчонки запирались после тренировок в номерах пансионата и никуда не выходили. Ева говорила, что ей стыдно показывать людям, какие у нее длинные ноги и руки и какая большая ладонь, поэтому она на пляж вышла только один раз глубокой ночью, когда Тарас ловил на голый крючок без наживки крымскую ставриду.

У Тараса была давняя мечта – влюбиться в очень высокую девушку, и он сразу подлетел к Еве и очаровал ее, и Ева не вернулась в пансионат ни в эту ночь, ни в следующую, а вернулась только через неделю. Тренер-армянин исключил ее из команды, и Ева пошла к Тарасу.