Сомнительная версия

Августа пошла в другую комнату, вернулась с графинчиком. Потом достала из буфета две рюмочки и поставила на стол.

После двух выпитых с гостем рюмок вина дядя Епифан окончательно переборол недавнее смущение.

— Аль с кого из нашинских портрет рисовать будешь? — интересовался он.

— Нет, отец, я — журналист.

— Журналист?! — вскинул брови дядя Епифан. — Ишь ты! Эвон с кем мы, мать, чаи распиваем да лясы точим!

— Вот ужо пропишет тебя в журнале-то, — встрепенулась старушка, — а ты ему, старый, все «ты» да «ты»… За агента принял!

— Я человек не гордый, — улыбнулся Куковеров.

— Золоты слова говоришь, — воскликнул старик. — Ты к нам с душой, по-простому, и мы тебе все про нашу житуху обскажем. А я ой много могу порассказать. Сиди себе да строчи. И выдумывать не придется, мозги потруждать.

Старик потянулся к графинчику, налил еще по одной.

— Так, так, дядя Епифан, славно, славно, — поддержал Куковеров, глядя заблестевшими глазами на старика. — Меня хлебом не корми, дай только интересные истории послушать. Глас народа, как заметил поэт…

— Тебе вот в диковинку поглянется, — лукаво прищуриваясь, говорил старик, — а знаешь ли, что в Турцию ты приехал?

— Как в Турцию? — посмеивался Куковеров в предчувствии подвоха.

— А так и есть, что в Турцию, — серьезно глядя на гостя, продолжал старик. — Хоть и зовется деревня наша Чигра, а есть у нее прозвание — Турция. История случилась в давние времена: поднимался по реке нашей боярин со товарищи на судне и послал поперед себя гонца, чтоб собрался народ на берегу встречать именитого гостя. Ну согнали баб да мужиков. Высыпали на кручу, поджидают. А как судно стало к берегу приворачивать, те, что позаду стояли, потеснились вперед чуток — всякому поглядеть ведь охота. Один мужичонка, что на краю кручи стоял, не удержался, неловкий, да и покатился с косика в воду. Конечно, смех и потеха, а не ко времени. Боярин возьми и обидься, махнул рукой своим да не велел причаливать. «Турки вы, — только и крикнул в сердцах, — неотесано мужичье». И поплыл со товарищи дальше. А про историю ту слух тотчас по всему побережью пошел, дак и пристало к нам прозвание — Турция. Так с тех пор турками и кличут повсюду. А только чигрянам оттого не холодно и не жарко. У нас, на Белом море, у всякой деревни прозвание дак есть: в Мегре — цыгане, в Ручьях — едома, в Лешуконье — кубасники, в Майде — заворуи, а в Жерди — дак кукушки…

— Кукушки, заворуи — понятно, а вот что такое кубасники? — заинтересовался Куковеров.

— Дак кубас — грузило такое на сеть, чтоб лучше затанывала. Делали лешуконцы грузила да продавали мужикам, отсюда и прозвание пошло.

— Так-так, — приговаривал Куковеров, уже сам наливая еще по одной. Дядя Епифан потянулся к своей стопке, но старуха Августа с укоризной покосилась на него:

— Куда тебе третью-то пить, старого хрена ножны.

— Вишь, как любит да бережет меня старуха, — подмигнул дядя Епифан. — Знать, пережить меня не хочет, о здоровье печется. Ничего не поделаешь, надо уважить. Ты пей, гостюшка, а я пропущу.

От сытной закуски, чаю и спиртного Куковерова разморило.

— Может, бражки с ледничка испили бы? — хлопотала старуха Августа, желая угодить гостю.

— Можно и бражки попробовать, — охотно согласился Куковеров.

Хлебная бражка, заведенная на дрожжах и сахаре, походила цветом на густо заваренный чай, была духовита, холодна и крепка. Хмель от нее незаметно ударял в голову и откатывался по телу расслабляющей истомой. Куковеров головы не терял, не болтал лишнего, только манера держаться становилась у него несколько развязнее. Он распахнул воротник рубахи, раздернул галстук, обнажив бледную, чуть поросшую волосом грудь.

Выпив бражки, он вкусно причмокнул языком:

— Излагаете вы, отец, занятно, приятно послушать про старину. Я и сам люблю другой раз запустить какое-нибудь историческое отступление. Но хотелось бы услышать что-то про историю колхоза. Передо мной стоит задача конкретного характера. Рассказали бы о периоде становления, первых годах коллективизации. Лично вы были инициатором создания колхоза?

— Дак колхоз-то у нас объявился в тридцатом году, а допрежь артели трудовы были — золота да медна. Кулацка, значит, и бедняцка.

— Соревновались, выходит?

— Да како там соревновались, — махнул рукой старик. — Ходили и ходили на промысел. У нас тут чем особо разжиться? Раньше начнешь, да позже кончишь. В Кию пароход приходил «Революция», сдавали рыбу, а там уж на артели начисляли. Получали деньгами ли, продуктами ли. У них-то, у золотоартельщиков, карбасочки да сети справные, конешно, были, добротнее, но и медноартельщики доставали неплохо: по пятьдесят семг за тоню в карбас опруживали. В те годы рыбы не в пример больше было. Страшенно ловилась. Вот только с хлебом да солью заминка у нас была. Я и первого председателя артели помню. Татарин, из двадцатитысячников, Забиров фамилия ему была. Допрежь того как к нам приехать, четыре года проливал кровь на фронте, израненный весь, оно и понятно, что нервный. Да недолго он пожил, кашлял все да кровью харкал, сердешный. Здесь и схоронили его, Забирова… А после, значит, артиста прислали на его место. Чудак человек был, большенный любитель все строить да строить. При ем и соорудили, значит, энтот самый склад, что в Бутырках стоит, прозванный Разорением. Все артельны деньги на склад ухлопал! А надо б заместо склада салотопню ставить… Я с двадцать пятого года по тридцатый плотничал, по два рубля шестьдесят копеек в день платили. Мы рабили — перекурку делали по пять минут, а теперича плотники высиживают рубли климатические да коффициенты, по часу перекурку устраивают. Десять в день заробят, а мало — говорят! Боязно с ними и разговаривать. Откуда у людей деньги берутся? А если настоящие вымерять да вычислить — что и платить им? Откуда государству для их столько денег-то набрать? Рабить будешь — и для себя и для государства хорошо. Топор-то теперь так же, как и прежде, ходит. Слабинка им — вот что обидно. Ежели сейчас их не ужать — что потом будет?!

— Что ж, теперь и работников у вас хороших нет? — вскинул глаза Куковеров. — Неужто нет таких, про кого можно бы написать, в пример поставить?

— Да как нет, есть люди хороши в колхозе, — поспешил успокоить дядя Епифан. — Доставай бумагу, пиши: Николай Сядунов да Тимоха Сядунов из Клюевских, да Серега Сядунов из Гришуткинских, да Василий Сядунов, да Афиноген из Манисиных, да Пашка Сядунов — Труба…

— Погоди, отец, — перестал черкать в своем потрепанном блокноте Куковеров. — Они что же, эти Сядуновы, все родственники? Фамильная династия рыбаков?

— Да кака така династия, не сродственники они вовсе. Просто однофамильцы, — пояснил старик, досадуя на непонятливость гостя. — У нас в Чигре, почитай, половина народу — Сядуновы. Фамилию у нас только по ведомостям на зарплату пишут. А так — враз спутаешь. Петров да Васильев у нас в деревне и по пальцам не перечтешь, хоть разуйся. А чтоб не спутать, так ишшо с давних времен пошли прозвания. От прадедов прозвания идут, и не всяко теперь объяснение имеет. А вот, к примеру, Труба, так тут ясно: значит, кто-то из прадедов мастак был дымари делать, вот и за сынами повелось Трубой называть, а от них и к внукам да правнукам перешло…

— Д-да, — протянул Куковеров и облизал губы. — Вот если бы вы, дядя Епифан, проводили меня по домам, познакомили с этими Сядуновыми, то есть… Клюевскими, Гришуткинскими… И к старичкам не худо бы зайти расспросить, разузнать о многом.

Дядя Епифан кивнул головой и улыбнулся:

— Уж я повожу, все как есть тебе обскажем!

— Я, отец, правда, с председателем переговорить еще не успел, — спохватился Куковеров и глянул на часы. — Ого! — присвистнул он. — Десятый час. Заболтались мы, однако, а я так и не устроился, смотрю в окно — светло…

— Было б о чем печаловаться, — сказал старик успокаивающим тоном. — Изба пуста, места на десятерых хватит. Хошь, на печи, хошь, на кровати в горнице уложим тебя. А утречком чайку попьешь — и в контору…

3

Все стены длинного коридора правления колхоза были увешаны красочными плакатами, и у всякого, кто входил сюда впервые, от их обилия начинало рябить в глазах. Хотя большинство плакатов и имело прямое отношение к сельскому хозяйству, но вызывали некоторое недоумение призывы «Не стоять под грузом», «Работать со страховкой при монтаже высоковольтных передач» и «Не кантовать тару с бьющимися предметами».