Somnium breve

«О, юность милая! Твоих весенних радуг…»

О, юность милая! Твоих весенних радуг и в зиму долгую нс угасает свет — и в пыльной старости на всем, что любим, след восторгов, слез твоих, и грусти, и загадок. У нашей памяти другой отрады нет: воспоминаний дым неизъяснимо-сладок, когда повеют им на сгорбленный упадок пожары золотых, светорожденных лет. Темней душа, темней… Но грезиться мне будет волшебная лазурь давно угасших дней, покуда сам Господь не позовет слышней и вечностью от сна земного не разбудит… О, пламя юности! Сияет призрак твой, как радуга весны над сенью гробовой.

«Пылает небо над пустыней…»

Пылает небо над пустыней, слепят полдневные лучи. Далеко — море, в котловине лепечут горные ключи. Туда, в лесную тень, по скалам иду тропинкой не спеша — каким-то счастьем небывалым томится певчая душа. Жук прожужжит иль свистнет птица, или в траве зашелестит — все, все земное будто снится и вечность тайную сулит. Нездешней правдой сердце дышит и чутко замирает вдруг и в каждом звуке слышит, слышит неслышный уху, тайный звук…

Le Cannet

«Июлем раскаленный юг…»

В. А. Злобину.

Июлем раскаленный юг, пылающее море, вдали — туманный полукруг таврических предгорий; костер полуденных небес, кипенье голубое, цикады знойно-звонкий треск и пение прибоя; да чайка: вскрикнет и нырнет, и, выгибая спины, выплескиваются из вод веселые дельфины.

Симеиз

«О, моря южного покой…»

О, моря южного покой, воды отлив атласный, край неба, задымленный мглой, и месяц молодой, невинно, нежно-золотой, и тень мечты неясной. Как рай — вечерний небосвод, как вечность миг единый, а тишина такая вод, что кажется: вот-вот услышишь ангела полет над водною равниной.

Ницца

«Ах, эти горы! По утрам…»

«О, этот юг!»

Тютчев

Ах, эти горы! По утрам, чуть свет, какие озаренья! Молюсь нагорным алтарям — и мира непорочен храм, как в утро первое творенья. Ах, улететь бы в эту высь от тьмы, от ужаса земного — туда, где горы вознеслись и с бесконечностью слились пучины неба голубого. Ах, раствориться в этой мгле, пронизанной его сияньем, не помнить о добре и зле, не быть собою на земле — быть только светом и мерцаньем…

Vence

«Зноен день, но с гор прохлада…»

Зноен день, но с гор прохлада: и жара, и не жара. В этих старых липах сада ветер шелестит с утра. Небо, даль, просторы… Боже! этакая благодать — на качалке полулежа и дремать, и не дремать, слушать тишины безбрежной голоса: цикады скрип, гуд пчелы и шорох нежный, шелковистый шелест лип. И беззвучье и звучанье, песня золотого дня… Этой музыке молчанья нет названья у меня.

La Colle-sur-Loup

«Обглоданы ветрами скалы…»

Обглоданы ветрами скалы, лишь мох да вереск одичалый в морщинах каменной земли, и только по руслу быстрины столпообразные теснины косматым лесом обросли. Поток внизу шумит упорно, свергаясь с высоты нагорной от заповедных родников, — клокочет глухо, будто споря, бежит, бежит к лазури моря, к просторам южных берегов. Здесь нет людей, от них далеко, в тиши пустынно-одинокой — как голос рока из глубин, лишь это смутное роптанье, глухонемое бормотанье в дремучих зарослях теснин.

«Тишина. Примолкли птицы…»

Тишина. Примолкли птицы, спрятались в ветвях и спят. Не журчит, не шелестится розовый, вечерний сад. И над лугом все дневные отзвучали голоса, стали призрачны немые, сумеречные леса. Только там, в селенье горном, громче колокол позвал, громче по оврагам черным горный ключ забормотал. Искоркой еще несмелой первая зажглась звезда. И блаженно сердце пело… Этот вечер — навсегда.

Лунный бредень («Доверившись ночной прохладе…»)

Доверившись ночной прохладе и озаренной тишине, я засыпал, на небо глядя, в саду, под липой, при луне. Она плыла над темным гребнем раскинутых кругом холмов и за собой тянула бреднем рои пушистых облаков. Любуясь небом, сонно млея, я забывал земное зло, — не верилось, что на земле я, так было тихо и светло. Невыразимо тихо… Словно струила тишину луна, — земля, казалось, дышит ровно, молчанью ночи отдана, и это дольное дыханье неясных звуков так полно: не то свирель, не то журчанье, напев и шелест заодно, и плеск и звон… Гремят в долине неугомонные сверчки, а звезды в лунной паутине — как золотые паучки. Они мерцали чуть приметно, и сердце улетало к ним и отдавалось беззаветно луне и шорохам ночным, — я засыпал, все забывая, истаивая в полусне, и неба глубина живая в моей сияла глубине.

Городок(«Спит город малый на холме крутом…»)

Спит город малый на холме крутом, весь — будто с заводной шкатулки. Дерюгой пахнут, гарью и вином ступенчатые переулки. Над домом дом, ныряют тупики, как западни проходы глухи; под сводами — железные крюки и в окнах черные старухи. Часовня у разваленной стены поникла в непробудной дрёме. На перекрестке — лепет тишины, струя в чугунном водоеме…

Биот

Журчанье(«Спит город малый на холме крутом…»)

Я в земле родилась, из земли поднялась, мне родимый отец ледяной студенец, — темной глуби верна, я всегда холодна, дни и ночи журчу, тишиной бормочу. Эта площадь вокруг — заколдованный круг, эти стены — как сны от моей тишины, за годами года заклинает вода, ворожит водоем ключевым серебром; ни покоя, ни сна, только звон чугуна, ни друзья, ни враги — только чьи-то шаги, только чья-то рука прикоснется слегка, чей-то жаждущий рот осторожно прильнет. И бегу я, бегу, отдохнуть не могу, никогда не усну, не вернусь в глубину, упокоив мою студеную струю. Я в земле родилась, из земли поднялась…