Somnium breve

СКАЗКА(«Мой демон, ты умчи меня в страну…»)

Мой демон, ты умчи меня в страну, где луч небес не угасает и вечную животворит весну; где сон — как явь, и явь подобна сну, и солнце полночи сияет. Там вольно дышит все, что никогда не смело быть в подлунном мире. Там вспыхивает каждый миг звезда, и возвращаются назад года, и всех морей просторы шире. Там в заросли — вещун-единорог, водой болотной плещут бесы, там карлики лесные с ноготок и папоротником цветущий лог, и в башнях пленные принцессы. Там в океане ласковая мель, где разговаривают волны, и в гавани из призрачных земель с товарами приходят и досель Синдбада расписные челны. Там — родина моя, высокий град, где мудрые владычат феи, и за семью замками сторожат сто рыцарей заговоренный клад, кольцо с мизинца Дульцинеи.

ЧУДЕСНЫЙ БОР

Чудесный бор мерещился мне с детства, всю жизнь мою — волшебного наследства, угодья сказочного властелин — Забыв о жизни, я брожу один по дебрям и тропам лесной державы, где всё — деревья и цветы и травы — так призрачно-давно знакомо мне, как будто я родился в этом сне. И каждый раз из стороны нездешней я возвращаюсь безутешней. Сон заповедный — мой чудесный бор, его полян, оврагов и озер таинственных не рассказать словами: проходят сны и остаются снами… Но верю звукам — звуки, не слова, преображают тени волшебства, виденье, о котором я тоскую, в живую плоть и в красоту земную. И звукам я смиренно отдаю чудесный бор, о нем пою. Цветы, цветы, цветы — о, сколько их, невянущих, неплодных, неземных! Оберегая потайные клады, они мерцают ночью, как лампады, — руками сотканные лунных фей для дивных королев и королей из сумрака, лазури и тумана, они наутро умирают рано, и им на смену, солнцем закляты, цветут другие днем цветы. А птицы! Свист и щелк, разливы трелей, журчанье флейт воздушных и свирелей! Созвучны многострунной тишине, сродни цветам и горней вышине, в бору моем невиданные птицы рассказывают сказки-небылицы, перелетая на цветок с цветка, и вот — вспорхнули, и под облака летит, счастливая, за стаей стая, высоко в рай и к песням рая. И бабочек цветистокрылый рой, как паруса над зыбью луговой, в лучах полуденных лениво реет. Волниста мурава и даль синеет, и на стеблях, как в море челноки, узорные качаются жуки. На Божий сад лесная глушь похожа… Часами, здесь в траве пахучей лежа, люблю следить над волнами стеблей полет воздушный кораблей… Простишь ли мне, Всевышний, вдохновенье прилежное и сладкое томленье пред тайной снов и призраков Твоих? Что знаю? Пестуя певучий стих, вверяюсь ли гордыне своевольной? слепому бреду? или богомольно постичь непостигаемое тщусь? Тебе ли всезабвенно я молюсь, в моем бору скитаясь одиноко, так близко неба, так далеко?

Гавань(«Сквозь туманы город дальний снится…»)

Сквозь туманы город дальний снится.  Где, когда? — припомнить но могу, но я вижу — у моря ютится город на скалистом берегу. Розовая гавань полукругом, к морю с невысокого холма, тесные как соты, друг над другом — черепицей крытые дома. На закате гавань молчалива, рынок у причалов опустел. Частоколом над водой залива мачты плосконосых каравелл. Город спит… И в зареве туманном, замирающую вдалеке, слышу песню на каком-то странном, на давно забытом языке.

Плиты(«Где-то, где-то на бугре песчаном…»)

Где-то, где-то на бугре песчаном обреченной, вымершей земли стелется покоище: бурьяном сплошь могилы заросли. Ни венка, ни урны и в помине, все сломали заступы веков. Преданные пыльной паутине — только плиты без крестов. Надписей иных не разбираю: буквы стерлись, имена — не те. Призрачное что-то вспоминаю, от плиты брожу к плите. Боже, как давно-давно под ними затаилось мертвое жилье! На одной с трудом прочел я имя полустертое — мое.

ВОСЬМИСТИШИЯ

«Принять, как схимы чин, удел печали…»

Принять, как схимы чин, удел печали, сует земных преодолеть гордыню — смиренью научась, увидеть неба дали, от ближнего уйти в свою пустыню. От звука к слову и от слова к звуку, от мысли тайной к тайне воплощенья — отдать всего себя за сладостную муку, за горькую отраду озаренья.

«Зарницами иных миров…»

Зарницами иных миров сквозящие люблю мерцания и звуки смутные, как зов потустороннего молчания. И пусть на дне души темно недосягаемо-желанное — мне слово смертное дано, чтобы сказалось несказанное.

«Слова, слова… Но ни одно…»

Слова, слова… Но ни одно излиться сердцу не поможет, признаний, звуков — так полно, что ничего сказать не может. И душно, как перед грозой, но вдохновенье все безмолвней — томит и жжет звенящей мглой: из этой мглы ни слез, ни молний.

«В пылу наития не думай…»

В пылу наития не думай, что краток озаренный миг: порой дается долгой думой нечеловеческий язык. Ищи, — смиренно и сурово свой тихий подвиг возлюбя, найди решающее слово, единственное для тебя.

«Все слезы к старости да сны воспоминанья…»

Все слезы к старости да сны воспоминанья, душа утихшая — как озера вода в предсумеречный час, когда свое мерцанье отдаст ей нехотя вечерняя звезда. Померк усталый день, а все — воды зеркальной не гаснет глубина: в лазури озерной, покинув небеса, клубится остров дальний и озаряется последней тишиной.

«Не о своей судьбе немилой…»

Не о своей судьбе немилой, не о себе моя печаль, но плачу я о всем, что было, всего, что не вернется, жаль, и этой грусти первородной не умолкает темный зов, звучит, как благовест подводный из потонувших городов…

«Не мысль — предчувствие, прозренье…»

Не мысль — предчувствие, прозренье земля и мир и жизнь моя — как сон небес, как привиденье неузнанного бытия. Преображающим рассветом сияет полдень надо мной, и нет границы между светом, бессмертием и тишиной.

«Любовь, балуя напоследок…»

Любовь, балуя напоследок, опять наведалась ко мне. Вкус любви все так же едок, нет воды в ее вине. Причастье страстное все то же и так же чаша глубока, — счастье на тоску похоже, счастьем кажется тоска.

«Только небо узрят очи…»

Только небо узрят очи, только день забрезжит твой, уж витают тени ночи над поникшей головой. Вещий Гамаюн проплачет, и конец, конец судьбе… А подумать — только начат путь, назначенный тебе.

«Когда проходит жизнь, когда прошла…»

Когда проходит жизнь, когда прошла, и цели нет и нет возврата, — как старый сыч, из своего дупла жди сумеречного заката. Очами дневными нельзя постичь, во мраке зорче видят очи. Напрасно дня угасшего не клич — дождись всеозаренья ночи.

ПРИЗРАКИ

«Бессонной тишины немые звуки…»

Бессонной тишины немые звуки зовут в страну оплаканных теней, и мертвые протягивают руки из ночи невозвратных дней. О, сколько их, за сумрачным Коцитом навек покинутых! Издалека о прожитом, о прошлом, о забытом бормочет горькая река. И сердце жалостью безмерной сжато и вечность о прощении молю за то, что мало я любил когда-то, что мертвых я сильней люблю.