Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
Какое-то время молчали, затем Изюмов сказал:
— Выход один — пулю в лоб.
— Что? — оторвалась от своих мыслей Табба.
— Трудно даже себе представить, — усмехнулся тот, — как вы сможете без театра-с.
— Идиот!.. Дурак! — сцепив зубы, выкрикнула артистка. — Замолчите! Сейчас же замолчите и больше не смейте открывать рот!.. Вы меня поняли?
— Понял-с… Простите.
Гаврила Емельянович и следователь Гришин стояли у большого кабинетного окна, наблюдали за происходящим в сквере. Было видно, как отрешенно
— Рассчитано все верно, — удовлетворенно кивнул Егор Никитич. — Ее это доломает окончательно, а потом можно будет брать ручками без перчаток.
— Ее и так можно было брать, но теперь девушка сама полезет в клетку.
— Лишь бы этот болван ничего не испортил.
— А что он может испортить?.. Она его на дух не переносит.
— Не переносила, — уточнил следователь. — Теперь беда может связать их одной веревкой.
— Ну и пусть. Теперь им двоим заказана дорога в театр.
— Так-то оно так, но госпожа Бессмертная должна еще выполнить одно маленькое порученьице нашего департамента.
Егор Никитич взял котелок, перчатки, трость.
— Уходите? — несколько удивился директор. — А по рюмочке?
— В следующий раз. Сейчас самое время душевно побеседовать с примой вашего театра.
— С бывшей примой! — поднял палец Гаврила Емельянович.
— Вы так легко ее списываете?
— Она сама себя списала, — улыбнулся директор. — Кто пойдет на представление, где по сцене скачет дочка воровки и любовница террориста?
Гришин неуверенно пожал плечами.
— Кто знает, может, вы и правы, Гаврила Емельянович, — и вышел из кабинета.
Когда следователь вошел в сквер, Табба и Изюмов продолжали сидеть на прежнем месте. Он вежливо снял котелок, поклонился сидящим.
— Приятно видеть вас в таком милом уединении. Не помешал? Могу присесть?
Бессмертная отрешенно взглянула на него, бросила:
— Как пожелаете.
— Благодарю.
Егор Никитич сел со стороны девушки, положил котелок и трость на колени, снял перчатки.
— О чем печалится госпожа лучшая артистка Санкт-Петербурга?
Она бросила на него испуганный взгляд, не ответила. Зато Изюмов мотнул головой, со смешком сообщил:
— Госпожа лучшая артистка стала просто госпожой. — И добавил: — Так же, как и господин артист.
— Замолчите же! — прошипела Табба.
— Можно вас попросить, — обратился следователь к Изюмову, — предоставить мне возможность кое-что сказать госпоже Бессмертной?
— Как изволите, — покорно согласился тот, отошел в сторонку, предупредил девушку: — Я буду ждать.
— Можете не ждать, — посоветовал следователь. — Мадемуазель при желании найдет вас.
— Нет уж, — упрямо заявил тот, — прошу не корректировать мои желания, господин хороший.
Изюмов отошел к соседней скамейке, уселся там, забросив ногу на ногу и устремив глаза в небо.
— По вашему состоянию я вижу, что что-то стряслось. Что? — спросил участливо Гришин.
— Мне отказано в театре, — ответила Табба, глядя
перед собой.— Не может быть!.. Как это?
— Меня остановил швейцар и передал распоряжение Гаврилы Емельяновича в театр меня больше не пускать.
Следователь откинулся на спинку скамейки.
— Глупость!.. Чушь!.. Вам отказать в театре?.. А кому ж там позволено бывать?.. Этой бездари?! — кивнул он в сторону Изюмова.
— Ему тоже отказано.
Егор Никитич поднялся, взял ее за руку.
— Пошли!.. Немедленно идем к Гавриле Емельяновичу, и вы убедитесь, что подобная глупость от него исходить не могла!
Девушка освободила руку.
— Если вы думаете, что у меня нет гордости, ошибаетесь. Теперь я буду ждать, когда меня попросят. А всякую сволочь, которая выталкивала меня вон, чтоб гнали взашей и чтоб ноги таковой в театре больше не было!
Следователь одобрительно кивнул, вновь присел рядом.
— Я вас понимаю. Видимо, так и следует поступить. — Он заглянул ей в глаза, с улыбкой предложил: — А желаете, я буду вашим верным другом?
— Другом? — враждебно посмотрела на него артистка. — Нет друзей, а тем более верных. Не желаю, не хочу больше их иметь. Хватит, наелась!
— Не в том смысле! — рассмеялся Гришин. — Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы вы вновь были в театре.
— В обмен на что?
— Вы забыли?.. Мелочь!.. Ерунда!.. Помните о Соньке Золотой Ручке?
— Я об этой даме всегда помню.
— Вот и сделайте одолжение, а я переговорю с Гаврилой Емельяновичем.
Табба помолчала что-то прикидывая, переспросила:
— Отвезти в дом записку?
— Не только. Дать знать, если Сонька там.
— И когда вы желаете, чтобы я это сделала?
— На этой недельке. Я вам непременно дам знать.
— Хорошо, — кивнула бывшая прима. — Только условие. К Гавриле Емельяновичу я больше не пойду. Пусть он сам придет ко мне.
— Гордыня?
— Нет. Любовь к себе. Ненавижу, когда плюют в душу. За это даже мать родную не могу простить. — Она поднялась, направилась к Изюмову.
— А как вас найти? — спросил вслед Егор Никитич.
— При желании найдете, — не оборачиваясь, ответила Табба, взяла под руку изумленного артиста, и они двинулись прочь из сквера. — Пошли в кабак. Самый лучший, самый пьяный. Будем запивать горе, господин Изюмов.
Из кабака Табба и Изюмов вышли далеко за полночь, оба были крепко пьяны, и к ним тут же подкатила повозка.
— Куда следовать, господа? — весело крикнул извозчик.
— На Васильевский! — ответила Табба и взяла артиста за лацканы его легкого пальто. — Едете со мной, и чтоб никаких больше вопросов.
— Желаете, чтобы я был при вас? — не поверил тот.
— Не «при вас», а со мной, идиот!.. И молчать!.. Слышишь, молчать!
Они сели в повозку, извозчик хлестнул по лошадям, и они помчались в темноту ветреного Петербурга.
Катенька встретила госпожу встревоженно и с недоумением. Впустила ее в прихожую, удивленно уставилась на Изюмова.