Соня и Александра

Владимир посмотрел на часы и не ошибся – на краю дорожки появился старик с палкой. Он шел, глядя не под ноги, а вперед.

– Доброе утро, – поздоровался Владимир как можно громче и приветливее.

Мужчина его не услышал и не увидел. Он шел к ведомой только ему цели, конечной точке ежедневного путешествия, как идут те, у кого есть собственный путь. Владимир выждал некоторое время и, поддавшись порыву, пошел следом. Ему нестерпимо захотелось узнать, куда идет этот мужчина, где его ждут, куда он так стремится попасть.

Поначалу он шел прячась, стесняясь этой детской, неприличной для взрослого мужчины слежки, а потом, поняв, что старику нет до него никакого дела, просто пошел следом, не таясь. Ему казалось, что старик ведет туда, где Владимир должен непременно оказаться, где разберется с самим собой. Уже через некоторое время, задыхаясь от жажды, он почувствовал, что не может вернуться, а должен идти за хранителем, чтобы познать истину. Это было смешно, странно, ненормально, он уже дышал старику в спину, но считал, что должен дойти до конца, несмотря на тянущий болью бок и ватные чугунные ноги, как всегда с ним случалось в школе на уроках физкультуры.

Они взобрались на пригорок, на заросшую поляну, где в одиночестве пасся бык, и пошли дальше. Дорога оказалась круче, чем представлялось снизу. Тропинка ползла вверх, полого, на склон, и Владимир, карабкаясь, откашливаясь с хрипами, мечтая о глотке воды и короткой передышке, удивлялся, что старик идет ровно, спокойно, без видимого напряжения, без усилий, как будто дорога была ровная и гладкая. Пару раз Владимир чуть не упал, зацепившись за корни какого-то растения, а мужчина продолжал идти, нимало не заботясь о том, что у него под ногами.

В какой-то момент Владимир почувствовал себя ослом, которого тянут за веревку. Ему было настолько плохо, что даже непонятно, где именно – болело все, ноги, руки, голова, даже иссушенное горло. В темечке звенел колокол. Он уже не мог ни злиться, ни страдать. Никаких чувств, кроме животного желания лечь в тени и не двигаться, не осталось. Когда перед ними возник маленький домик, скрытый бурьяном, позади заросшей поляны, у Владимира не осталось сил даже радоваться. Напротив, он был разочарован, что долгое мучительное путешествие окончилось именно здесь. Старик вошел внутрь, а Владимир, обойдя дом, упал на теплые камни, которыми был выложен крошечный пятачок земли. Там же стояла скамья и ведро с водой. Владимир, отдышавшись, подполз к ведру и приложился к нему, как к святому источнику. Вода показалась сладкой, с ванильным привкусом. И если бы кто-нибудь в тот момент сказал ему, что вода – недостаточно чистая, некипяченая, предназначенная для хозяйственных нужд, он бы решил, что так может рассуждать только сумасшедший.

Напившись, он вылил себе на голову остатки и только после этого смог сесть и оглядеться. С этого места открывался восхитительный, завораживающий вид на море. Дом стоял в опасной близости к склону, нависая над водой, в любой момент готовый рухнуть вниз. Владимир подошел почти к самому краю, забыв, что боится высоты. Не то чтобы боится, но никогда раньше он так не рисковал, наклоняясь вперед, и никогда раньше его не посещало столь острое желание кинуться вниз. Так было только однажды, в студенческие годы, когда он стоял на мосту, свесившись по пояс через ограду. И его манила Москва-река, черная, непривлекательная. С тех пор реки у него вызывали брезгливость – мутная вода, илистое дно, по которому страшно ступать, болотистые заводи, куда любители рыбалки сбрасывают остатки пиршества. А еще оводы, зудящие над ухом, привязчивые и кусающие так, что место укуса раздувалось и болело, как открытая рана.

– Ну, подумаешь, укусила мушка, – успокаивала маленького Володю бабушка.

Она любила водить внука на берег реки, расстилать покрывало и непременно есть. Есть нужно было обязательно – фрукты, бутерброды, вареные яйца. И Володя страдал. Он убегал в реку, холодную, с сильным течением, в которой невозможно было плавать – вода не держала. Он барахтался у берега, захлебываясь от ужаса, окружавшего его со всех сторон. Внизу, под ногами, которые немедленно утопали в противной черной жиже. В самой воде, коричневой и грязной настолько, что не видно было руки, если ее опустить под воду. В оводах, которые облепляли его, безошибочно определяя легкую жертву. И в бабушке, которая ждала его на берегу, выкладывая на хлеб колбасу. Володя не мог сказать, что не может, не хочет есть. И покорно заглатывал бутерброд всухую, потому что от каждого глотка воды его начинало тошнить. И по ночам расчесывал укусы, которые бабушка смазывала маслом чайного дерева (этот запах въедался во все – в подушку, в одеяло, в пижаму…).

Владимир мог четко перечислить, что не любит, но когда Александра спросила, что он тогда любит, не смог ответить. И в этом была его ошибка – он рассказал Александре про реку, про оводов, про воду, про подмосковное лето, сшибающее то жарой, то незапланированным холодом. Он пытался объяснить ей, что предпочитает предсказуемость, которую нельзя ждать от гидрометцентра, и это выводит его из себя. Он даже рассказал про бутерброды с колбасой, которые с того самого лета, проведенного с бабушкой, даже видеть не мог. Но Александра только смеялась и говорила, что Владимир никак не повзрослеет и не избавится от детских страхов. Но позже, размышляя, что же он все-таки может «любить», он так и не смог ответить на этот вопрос. Горы, равнины, озера, море?.. Он любил собственную квартиру, с кондиционером, в котором регулярно чистил фильтр, с собственным душем с фильтрованной водой, запасом воды в стеклянной таре, сквозняком, которым научился управлять, и машиной, которая стояла около подъезда. Даже когда появилась возможность купить гараж, Владимир не стал этого делать. И мог подолгу стоять около мусорного контейнера, ожидая, когда освободится место около его подъезда, даже если другие места, в двух-трех метрах, были свободны.

– Ты странный, – иногда говорила Александра, всячески подчеркивая, что шутит.

Да, он был странным. Даже в том, что пытался разобраться, почему Александра мирится с его причудами и так хочет создать с ним семью, почему Соня с такой легкостью и готовностью согласилась с ним жить.

От неожиданной физической нагрузки, от нелепого поступка у него закружилась голова. Головокружений в анамнезе не было, в обмороки Владимир никогда не падал, считая это внутренней распущенностью и несдержанностью. Но сейчас он сел на траву, почувствовав слабость, озноб, тошноту и тоску. Такую тоску, раздирающую душу, что ему стало по-настоящему страшно. Посидев на траве, он решил войти в дом – там наверняка будет прохладнее, найдутся люди, которые ему помогут.

Об этой фобии он не рассказывал ни психотерапевту, ни Александре.

Тем же летом, которое он провел с бабушкой, ему стало плохо. Вечером он лежал в кровати и задыхался. Тело зудело от укусов. Он боялся встать и открыть окно, потому что считал, что под кроватью живет домовой и если он встанет, то домовой схватит его за ногу. Сказку рассказала бабушка, чтобы он поскорее угомонился. И хотя Володя был в том возрасте, когда вера в сказки уже не бывает такой слепой, в домового он верил. Поэтому лежал и тихонько стонал. Бабушка в соседней комнате смотрела телевизор и не слышала стонов. Она не пришла ему на помощь. Не заглянула в комнату. Он заплакал, описался, но так и не встал.

Утром бабушка на него сильно рассердилась, ведь ей пришлось не только стирать белье, но и сушить матрас. Володя, проснувшийся совершенно здоровым, чувствовал себя обманутым, преданным и брошенным. Во взрослой жизни он вывел для себя свод правил и привычек, которые не допускали никаких нежелательных реакций. Он жил в рамках, которые установил себе сам, для спокойствия. И когда делал ремонт в квартире, сразу же отверг высокую кровать, предпочтя низкую тахту – там, внизу, не мог жить домовой.

Владимир зашел в дом, в котором скрылся старик. И в первый момент, оказавшись в темном помещении, решил, что его состояние – тот самый обморок, потеря сознания или что-то в этом роде. Внутри стояли в ряд стулья. Обычные, деревянные стулья, выстроенные ровно, ножка к ножке. Старые, разнокалиберные, будто собранные по соседям для внезапного торжества. Владимир сел на один из них и увидел рядом с собой старика, который сидел, опершись подбородком о палку и внимательно глядя прямо перед собой.