Соперник Цезаря
Шрифт:
Но Клодий не привык отступать. Со своим отрядом он попытался пробиться сквозь ряды Милоновых наемников и провести людей к урнам для голосования.
С грохотом захлопнулись ставенки ближайших лавок, рабы и служанки кинулись бежать, роняя из корзин на мостовую только что купленные оливки, пучки зелени и кочаны капусты. Лишь одноногий попрошайка остался сидеть возле закрытой лавки, с любопытством наблюдая за происходящим.
Началось настоящее побоище. Гладиаторы Милона дрались отчаянно, люди Клодия — тоже. Сам кандидат орудовал палкой и мечом. Зосим не отставал. Не драка уже — настоящее сражение.
— Бешеный! Бешеный! — вопил кто-то из гладиаторов Милона, отступая.
— Бешеный! — подхватили, как клич, люди
Помпей стоял в толпе в окружении десятка своих ветеранов и наблюдал за дракой с кривой усмешкой. Он был уверен, что Милон одолеет, — людей у нынешнего народного трибуна было больше, чем у Клодия, а Милоновы гладиаторы Евдам и Биррия убивали с ловкостью заправских мясников. Но Клодий не сдавался. Помпей хочет сражения — отлично! Клодию плевать, что Помпея называют Великим, что он победил киликийских пиратов и Митридата. Главное — Помпей нарушил их договор!
Клодий во главе своих людей вновь и вновь кидался в атаку. Гладиаторы Милона, не ожидавшие такого натиска, попятились. Удары палок обрушивались на головы, на выставленные для защиты руки. В толпе не прикроешься щитом, а умения отбивать удары многим недоставало. Тех, кого не могли сбить с ног палки, разили мечи.
Бой уже кипел возле Помпея. Полибий сцепился с новичком-гладиатором. Удар меча рассек новичку артерию на руке. Кровь брызнула струей и окатила тогу Помпея. Кто-то крикнул, что Великий убит, волна ужаса прокатилась по форуму, и почти сразу же драка прекратилась. Все побросали палки и кинулись врассыпную…
— Великий! Великий! — неслось с разных сторон.
— Кровь! Кровь! Глядите, кровь! — Люди с суеверным ужасом указывали на мостовую, как будто только сейчас увидели алые кляксы на плитах.
Помпей снял окровавленную тогу — страсть к красивым жестам, — и велел отнести ее домой и взамен принести чистую, а сам завернулся в плащ одного из ветеранов. Рабы притащили перепачканную тогу домой. Передавали ее друг другу, ахали, охали, делали вид, что старательно прячут от беременной хозяйки, чтобы тут же и показать, да еще при этом состроить самые многозначительные мины. Бедняжка Юлия решила, что Помпей уже не жилец, упала в обморок, у нее начались преждевременные роды.
Глупец Помпей! Он уже получил свою долю — самую красивую, самую умную, самую обворожительную женщину в Риме. Это даже больше, чем ему причиталось. Так пусть не мешает другим делать то, что они считают нужным. Потому что сам Помпей Магн не знает, что нужно сделать, чтобы навести порядок в Республике. А Клодий знает.
II
Прошло всего несколько дней после сражения на форуме, и Цицерон так осмелел, что приказал рабочим, что возводили для него новый дом, разломать храм Свободы и разбить статую, хотя было оговорено, что после выборов, сделавшись эдилом, Клодий храм разберет и перенесет на новое место. Узнав об этом, Клодий со своими людьми кинулся на участок. Храм еще стоял, но четыре колонны из портика были выломаны, и фронтон обрушился. Прекрасная Свобода с лицом Юлии валялась в грязи. Впрочем, у нее уже не было лица — нос и подбородок отбили, а голову отделили от торса, будто отрубили топором. Клодий поднял мраморную голову и завернул в плащ. Ярость душила его.
— Прогоните этих скотов! — выдохнул он сквозь зубы.
Его люди принялись кидать камнями в рабочих, и те, побросав инструменты, пустились наутек. Кто-то швырнул факел и подпалил соседний дом, принадлежавший Квинту Цицерону.
«О, бессмертные боги! Что мы делаем! Мы же губим Город! — в отчаянии хотел закричать Зосим. — Хорошо, что Ганнибал не стоит у ворот, а то бы конец пришел Риму!»
Но он промолчал. Взял из рук патрона изуродованную мраморную голову Свободы и понес домой.
А Клодий в сопровождении Полибия и Этруска кинулся в соседние кварталы и стал кричать:
— Свобода!
Отныне он
всем — да, всем, и рабам, и вольноотпущенникам! — даст права, какими обладают римские граждане. Все будут отныне голосовать в комициях, хозяев лишат права убивать рабов, вину невольников будет определять суд. Разве не позор, что люди, которые считают себя самыми свободными в мире и так гордятся своей Республикой, владеют другими людьми?!И что же, кто откликнулся на его призыв? Два или три человека осторожно высунулись из дверей, но тут же скрылись. Эта трусливая покорность взъярила Клодия больше, чем подлые увертки Цицерона.
— Кажется, они не очень смелы! — раздался рядом насмешливый женский голос, показавшийся знакомым.
Он резко обернулся. Женщина стояла рядом — то ли вышла из ближайшего дома, то ли из переулка. Она улыбалась. В первый миг Клодию показалось, что это — прекрасная Юлия. Потом понял — нет, не она. Но все же сходство было разительным. Лет ей было примерно столько же, сколько и дочери Цезаря. Такая же белая кожа, изящная шея, похожая на стебель цветка, и глаза — черные, живые. Женщина улыбалась, будто думала о чем-то своем, тайном. И голос был, как у Юлии. Невыносимость этого сходства совершенно парализовала Клодия — он подался вперед, потом отступил, пропуская незнакомку и ее служанку, потом пошел следом, даже не отдавая себе отчета, что идет за красавицей.
Она обернулась и спросила по-гречески:
— Твои псы тебя сопровождают на свидания, или ты приходишь один?
— К тебе я приду один, — с улыбкой отвечал Клодий, уже догадавшись, что перед ним очень дорогая гетера.
— Один вечер со мной может тебя разорить, Красавчик.
Было что-то очень волнующее в этом сходстве продажной девки с пронубой Юлией. Клодия не оставляло чувство, что скромница Юлия, переодевшись, строит мужчине глазки на улице и торгуется о цене.
Нет, конечно, это не может быть Юлия — у бедняжки несколько дней назад случился выкидыш, ей сейчас не до любовных утех. Перед Клодием всего лишь гетера.
— Цена не имеет значения, — сказал он упрямо.
Он шел за ней целый квартал. Один из встречных бросил на женщину изумленный взгляд. Видимо, и его поразило сходство.
Гетера подвела Клодия к двухэтажному дому. Ни одно окно не выходило на улицу. Совершенно глухая беленая стена, и в стене — черная узкая дверь.
— Сегодня вечером. Здесь. Принесешь десять тысяч сестерциев. Клянусь Венерой, ты эту ночь никогда не забудешь. Но одно условие: ты придешь один.
Если тебя кто-то будет сопровождать, ему придется ждать за дверью.
— Не волнуйся, красавица, мне не нужен помощник в постели. Но ты не назвала свое имя.
— Эвридика.
— Значит ли это, что я стану твоим Орфеем?
III
Хозяина в тот вечер сопровождал лишь один Полибий. Впрочем, после того, как Клодий постучал в дверь и ему открыли, гладиатор отправился в таверну, где можно было выпить вина с пряностями и просидеть до утра.
Клодию показалось, что в доме, кроме хозяйки, никого нет — было слишком тихо. Рабы всегда производят слишком много шума, постоянно куда-то бегают, болтают, стараются попасться господину на глаза. Здесь же сама Эвридика отворила гостю дверь и повела в глубь дома. В триклинии все было готово для изысканной пирушки: на столе чаши с вином, закуски, ложа убраны пурпурными тканями. Впрочем, кто-то в доме все же был: из-за занавески, тоже пурпурной, лился звук кифары. Сейчас, вечером, Эвридика показалась Клодию божественно красивой — щеки ее горели естественным румянцем, на шее сверкало ожерелье из золотых пластинок, а длинная туника была сшита из тончайшей ткани, и без труда можно было различить острые груди с темными сосками и темный треугольник лона — под тунику хозяйка ничего не надела. На плечах ткань была сколота золотыми фибулами с крупными жемчужинами.