Соперник Цезаря
Шрифт:
Галлия вся покорена! Уж это точно вранье. Оттого, что какие-то два народца поддались Риму, остальные племена вряд ли покорятся с такой охотой. А сенаторы-то! Сенаторы! Так обрадовались, будто каждому из них дали по миллиону сестерциев. Пятнадцатидневные молебствия! Еще в прошлом году Цезаря едва не разбили наголову, и только молодой Публий Красс, который командовал конницей, спас «гениального полководца» от разгрома. Но теперь это не в счет! Теперь все не в счет! И победы Помпея — тоже! Нынче существует один Цезарь! Только он!.. Так что же — в Риме теперь будет царь? Ну, нет! Уж лучше вовсе не быть, чем быть по царскому разрешению.
Чем
Он вытянул левую руку. Длинный бугристый шрам шел от плеча к локтю. Шрам так и не побелел с годами. Это памятка о битве с войсками Квинта Сертория. Тогда Помпей вступил в рукопашный бой и отрубил противнику руку, а сам получил эту страшную рану. Ее даже не успели перевязать толком, потому что один из флангов Помпеева войска был разбит, а сам Помпей, бросив врагам своего коня с золотой уздечкой и роскошной сбруей, бежал. Это было… О, боги, сколько же лет назад это было?
Теперь воюет Цезарь, и воюет с азартом мальчишки, а ведь он младше зятя всего на шесть лет. Гней Помпей за свою жизнь навоевался, нет никакого желания вновь отправляться в лагерь, жить в палатке, садиться на боевого коня. Всего этого было в его жизни предостаточно. Теперь он счастлив — в своих поместьях и садах, на ложе рядом с Юлией, в венке из цветов. Ничего ему больше не надо — ни других женщин, ни новых побед.
Юлия…
Будто откликаясь на его зов, она подошла сзади, обняла за шею, прижалась щекой к его щеке.
Что-то говорила — Помпей даже не слышал, что. Лишь его собственное сердце отчаянно билось в ушах. Пятнадцать дней… Она протянула сжатую в кулачок руку.
— Что здесь, угадай?
Он сказал: колечко.
Она раскрыла ладошку. На ней лежали две великолепные геммы на сардониксе. Одна изображала профиль Помпея, другая — Юлии.
— Чудесно, правда?…
Он посмотрел на нее растерянно и виновато. И хотя в мыслях против нее лично он не позволил себе ни единого упрека, его вдруг охватило жгучее чувство вины. Он крепко поцеловал ее в губы.
— Чудесно… — повторила она, и теперь это слово относилось к его поцелую.
Он тут же размяк — как-то совершенно неприлично. Она растрепала его непокорные волосы и тихо рассмеялась. Ах, так! Он подхватил ее и закружил, едва не сбив жаровню с углями. Она была на удивление легкой, хрупкой и почему-то напоминала ему цветок нарцисса — то ли белизной и прозрачностью кожи, то ли задумчивым взглядом, который порой останавливался на каком-нибудь предмете и делался отрешенным, то ли тем, что любила подолгу смотреть в серебряное зеркало, сосредотачиваясь при этом как-то не по-женски. У нее были тонкие руки, тонкий стан и крошечные ступни, которые напоминали ступни ребенка. И только бедра выдавали в ней женщину, которая уже рожала. Но родила так неудачно…
Он осторожно опустил жену на скамью с мягкими подушками. Дом Помпея никогда не был особенно просторен, а теперь, после многих походов, и вовсе сделался тесен из-за бесчисленной восточной утвари, драгоценных тканей и чеканного серебра. Но Юлия, казалось, не обращала внимания на сокровища. Она огибала их, скользя, как изящная либурна, следуя своим намеченным, ей одной известным курсом. Он никогда ее не оставит, и пусть оптиматы сколько угодно требуют, чтобы он с ней развелся. Нет! Нет! И нет!
Оптиматы! Они всегда подозревали, что Помпей жаждет стать царем. Это он-то, распустивший свои легионы по домам после победы над
Митридатом, как того требовал закон. Он, Великий, всегда поступал как должно, ибо долг для него, солдата, долг перед Республикой — превыше всего. Но отцы-сенаторы этого не замечали! И вспоминали о Помпее, только когда позарез была нужна его помощь!Так пусть теперь заискивают перед Цезарем! Пусть! А он, целуя эти красиво очерченные розовые губы, забудет, сколько дней и за кого будут молиться…
Но пятнадцать дней! Это совершенно невозможно!
II
Выйдя из дома, Помпей ненадолго остановился в вестибуле и бросил взгляд на ростры, что украшали стены его дома. Эти тараны сняли с кораблей пиратов, которых Помпей разгромил так легко и молниеносно. Да, военные победы давались ему несомненно легче, чем гражданские.
Помпей направился на форум с решимостью, будто на поле битвы. Сегодня и вправду сражение — судебный процесс над Милоном. От Карин до форума путь недолгий — Помпей не успел даже толком повторить защитительную речь.
Исполненный важности, он поднялся на ораторскую трибуну — ее тоже украшали ростры, как его дом. Это добрый знак. Помпей произнес первую фразу. И тут люди Клодия начали кричать и свистеть.
Несколько мгновений Помпей стоял растерянный, с открытым ртом. Потом нахмурился, топнул ногой, принял еще более величавую позу и вновь заговорил. Видно было, как он открывает рот, но слов никто расслышать не мог из-за криков и свиста. Клодий стоял возле ростр и наблюдал за спектаклем. Это была плата за месяцы Милонова господства. Но кончились полномочия народного трибуна Милона, а Клодий избран эдилом. Теперь Клодий — магистрат, а Милон — лишь частное лицо. Мир опять перевернулся.
«Ну, нравится тебе, Милон, подобное положение дел? — мысленно насмехался Клодий. — Могу ответить за тебя: не нравится. Я получу то, что хочу. А вы с Помпеем не получите ничего».
Помпей весь покраснел от натуги, пытаясь перекричать толпу, — ведь он отдавал команды на поле боя, и его слышали в схватке сражений. Но здесь не вышло. Башмачники с улицы Аргилет орали особенно громко. Великий охрип, сорвал голос, безнадежно махнул рукой и сошел с ростр. Клодий поднялся по ступеням походкой уверенной и непринужденной. Но едва он открыл рот, как завопили люди Милона. Их оказалось немало — крики неслись с разных сторон. Люди Клодия кинулись к орущим — в двух или трех местах завязались драки, но тише при этом не стало. Клодий перестал напрягать голос и лишь шевелил губами — все равно в этом гомоне ничего не услышать. Однако он не собирался уходить с трибуны. Он ждал, пока Полибий и Зосим сладят в толпе с несколькими особенно наглыми крикунами. И лишь толпа чуть притихла, Клодий выкрикнул:
— Кто морит людей голодом?
— Помпей! — отозвались его люди с разных сторон. Казалось, вопит вся площадь.
— Кто хочет сделаться царем Рима? — вновь выкрикнул он.
— Помпей! — гремел форум.
— Кто верный пес Помпея?
— Милон!
Прихлебатели Милона и Помпея пытались кричать, чтобы заглушить оратора. Тогда люди Клодия окружили их и стали плевать в лицо. Когда в тебя плюют, особо не поразеваешь рот.
Кажется, это последнее привело Помпея в ярость: он сделал знак своим ветеранам, и человек пять или шесть кинулись на ростры. Но тут им дорогу перекрыл Полибий с несколькими гладиаторами. У самой трибуны началась свалка.