Соперник Цезаря
Шрифт:
Голова Помпея исчезла. А голова Милона сказала:
— Дурак!
VI
Поздно вечером в дом Клодия пришла немолодая женщина, судя по всему, служанка богатой госпожи, и сказала, что хочет видеть самого преданного хозяину человека. Ее провели к Зосиму. Женщина окинула критическим взором изуродованное лицо вольноотпущенника и сообщила:
— Велено передать, что твоего патрона Клодия держат в доме Милона — в том, что на склоне Палатина. Милон не хочет его отпускать.
Зосим попытался ее расспросить, но она не сказала больше ни слова, закуталась в гиматий и ушла. Этруск, последовавший за нею незаметно, узнал, что посланница вернулась в дом Помпея в Каринах. Вряд ли Великий отправил бы женщину с тайным поручением. Тогда выходило, что ее прислала Юлия?
Впрочем, раздумывать
— Сюда! Я здесь! На помощь!
Зосим с гладиаторами кинулся на крик. Но тут появился Евдам. Двое гладиаторов сдерживали грозного бойца, пока Зосим открывал дверь и выводил патрона из его карцера. Эти двое уже валялись на полу в лужах собственной крови, когда Зосим вытащил хозяина в атрий. Зосим обреченно обнажил меч, понимая, что ему в одиночку с Евдамом никак не сладить — от Клодия помощи ждать не приходилось. Но тут дверь рухнула, и в атрий ворвался Полибий. Несколько человек кинулись к Евдаму, а Полибий и Зосим вынесли хозяина из дома. Клодий был почти как неживой и весь горел — до кожи было не дотронуться! Но только беглецы ступили на улицу, как подоспели отборные гладиаторы Милона, и бой закипел с новой силой. Этот отряд Милон тайком держал в своем втором доме, доставшемся ему в наследство от деда. Гладиаторов Клодия зажали с двух сторон. Бой шел беспорядочный и кровавый — крики, стоны, звон металла. Натиск был слишком силен, люди Клодия внезапно пали духом и побежали.
«Назад, трусы, назад!» — кричал Зосим.
Какое там! Вокруг него осталась кучка самых преданных. Полибий бился яростно. Зосим тоже сражался и хоть как боец уступал Полибию, но сумел тяжело ранить одного из людей Милона.
Пока Полибий и Зосим дрались, четверо рабов положили Клодия на плащ и понесли. Тем временем Полибий сумел разрубить мечом канат на штабеле сосновых балок, что привезли на соседний участок для строительства, и балки рухнули на гладиаторов Милона. Одного или двоих придавило. Кому-то бревно сломало руку. Полибий и Зосим кинулись бежать.
Клодий на миг пришел в себя — он чувствовал, что его несут куда-то, и самодельные носилки раскачиваются при каждом шаге, слышал шлепанье сандалий, ругань сквозь зубы, крики: «Скорее, скорее!» Сквозь неплотно сомкнутые веки он видел мельканье теней и различил Зосима, который внезапно остановил бегущих и склонился над патроном. Убедившись, что хозяин дышит, вольноотпущенник прикрикнул на рабов:
— Быстрее, скоты!
Рабы внесли раненого в атрий и положили на пол.
— С ума сошли! — закричал Зосим. — Поднимайте!
Носильщики бросились поднимать, у одного выскользнул из рук край плаща, и если бы Зосим не подхватил патрона, Клодий бы пребольно стукнулся головой об пол. Зосим, кряхтя, поднял господина на руки, как ребенка, и перенес на ложе.
Губы Клодия прошептали:
— Скотина…
Слово «скотина» относилось к Милону.
Ночью, ближе к утру, прибежал раб Цицерона узнать, что творится в доме Клодия, повертелся в вестибуле, никого не встретил и ушел.
VII
Разумеется, на следующий день Клодий не присутствовал в сенате. Зато брат Аппий посетил заседание и вечером явился с неприятным известием — до того как Клодий соберется с силами, бывшего народного трибуна постараются привлечь к суду за поджог, беспорядки и прочие дерзкие выходки. Штурм Милонова дома — одно из обвинений. Якобы сам Клодий захватил соседний дом и оттуда руководил атакой гладиаторов.
Клодий был еще слаб, как ребенок, еще лихорадка трясла его, и кожа горела, но все равно он послал к сестрице за парадной лектикой и носильщиками и велел отнести себя на следующее заседание сената в курию. Когда он вошел, на него воззрились с любопытством и одновременно со страхом, будто он был уже не человеком, а лемуром. Он плохо понимал, что происходит на заседании, о чем один за другим говорят сенаторы. Но, когда ему дали слово, он выступил — путано, невнятно, под возмущенное шиканье. Но это не имело значения. Главное — не допустить, чтобы сенаторы поставили вопрос на голосование.
С закатом — а ноябрьский
день короток — заседание сената прекратится само собой. Катон изобрел обструкцию, теперь к ней прибегают все, у кого достаточно крепкие голосовые связки. Однако Клодий проговорил лишь полчаса — дольше не смог.Как ни странно, его спас Цицерон. Получив слово, Марк Туллий обрушился на старинного врага с заранее приготовленной речью. Начал издалека, с детства, оскверненного блудом и кровосмешением, потом добавил киликийцев, которые чуть ли не все подряд тешились с Клодием, — полная чепуха, в которую никто, разумеется, не поверил; потом появились неугодные избиратели, которых Клодий якобы зарезал собственноручно в своем доме. Через два часа пустословия дело дошло то пиратов, которые все до одного оттрахали Клодия, — обвинение самое обидное из всех обидных, ибо в юности Публий действительно однажды попал в плен к пиратам.
Когда весь этот бред обрушился на Клодия, он пытался возражать и опровергать, но вдруг стало не хватать воздуха, в глазах потемнело, и будто игла впилась в сердце: рана еще не зажила, и лихорадка возвращалась каждый вечер. Шатаясь, он вышел из курии и прямо на ступенях упал. Цицерон выскочил следом, глянул на привалившегося к колонне Клодия, самодовольно ухмыльнулся и неспешно вернулся назад, чтобы объявить сенаторам, что у Смазливого очередной приступ бешенства. Клодий хотел подняться, но увидел, что солнце уже скрылось, небо быстро гаснет, а к курии бегут его люди с факелами. И впереди Зосим.
Сторонники Клодия подняли крик, и заседание прекратилось. Решение так и не было принято.
VIII
Мраморную голову Свободы Клодий похоронил у себя в перистиле. Возможно, спустя сотни лет ее найдут. Хотя никто не будет знать, что это — Римская Свобода с лицом прекрасной Юлии.
Картина IV. Суд над Милоном
Объявлено, что Цезарь покорил всю Галлию. Невероятно! Это огромная страна с множеством племен, цветущими городами, миллионами населения. Неужели галлы так легко отказались от независимости? Спору нет, у этого человека грандиозные планы. Цезарь готов добиваться невозможного. Как Катилина. Как я.
Ну что ж, теперь я — эдил, и значит, трогать меня нельзя. А вот Милона — как раз можно. И Милона будут судить, уж я об этом позабочусь. Сам Помпей хочет его защищать, в надежде, что само имя защитника гарантирует Милону оправдание. Судьи не осмелятся пойти против Великого. В принципе, это уже не важно, Милон проиграл — коллегии вновь под моим руководством.
7 февраля 56 года до н. э
I
— Пятнадцать дней… О, всемогущие боги! Пятнадцать дней… Это невозможно… — Помпей твердил эти слова, вместо того чтобы повторять начало заготовленной речи в защиту Милона.
Великий сидел в таблине, держа руки над жаровней. Помпей вообще легко переносил и холод, и жару, как и положено старому солдату, крепкому телом и духом. Но в такую погоду старые раны ныли.
Пятнадцать дней молебствий за победу Цезаря над какими-то жалкими галльскими племенами! Пятнадцать дней! Ни за кого столько не молились. И что такого Цезарь совершил? Подумаешь, какое-то племя перебито. Якобы шестьдесят тысяч человек — ну, и что хорошего в этом? Он, Помпей, победив киликийских пиратов, оставил пленников в живых, просто переселил их подальше от моря. Да и кто считал эти тысячи? Может, их было всего шесть. Взята какая-то крепость, какой-то жалкий городишко, — никто и не помнит, как он называется. Нет, нет, не надо лгать самому себе: городишко не так мал, если после осады Цезарю удалось продать в рабство пятьдесят три тысячи пленных, — одернул сам себя Помпей. Но все равно! Разве эти победы стоят победы над Митридатом? Да, да, над самим Митридатом, который в консульство Суллы и Помпея Руфа [121] захватил провинцию Азия и велел перебить в один день сто тысяч римских граждан вместе с их семьями и слугами. Только Помпей настиг убийцу, разбил его окончательно и заставил покончить с собой, отомстив много лет спустя за резню.
121
88 год до н. э.