Сопка голубого сна

Бронислав проснулся, когда солнце коснулось его глаз. Оно уже стояло высоко над лесом, часы, не остановившиеся, хотя он забыл их вечером завести, показывали девять.

Он слез с гнезда и без труда нашел своего изюбра. Это был громадный зверь с большими рогами, уже ста реющий, лет двенадцати — четырнадцати. С ним пришлось проделать вее то же самое, что накануне с Митрашиным изюбром.

Дома он не смог отбланшировать рога, как советовал Николай, так как не нашлось посудины такой величины, чтобы их окунуть, а внутри была еще мягковатая кровянистая масса, которая могла протухнуть, поэтому они только ошпарили их кипятком и слегка подкоптили. Затем Бронислав заплатил Митраше за панты по рыночной цене 250 рублей. Митраша сиял, у него отродясь не было таких денег, к тому же добытых, как ему и мечталось, на охоте!

Рано утром они навьючили на оленей все меха Бронислава и две пары пантов, завернутых в льняное полотно, оставшееся от посылки Войцеховского, и отправились пешком в Старые Чумы, ведя за собой животных. Ночевали раз в избушке на мысу, второй раз на переправе и к вечеру третьего дня благополучно добрались до Николаева двора.

Бвки не было; они с Шулимом поехали в Удинское за покупками. Николай обрадовался приходу товарищей и их удаче, долго и подробно расспрашивал, потом рассказал, как поправился Шулим, и сообщил местные новости: Акулина осенью женит сына и выдает замуж дочь; у Емельяновых родился пятый ребенок, девочка; Емельянов нанял второго батрака; после прошлогоднего неурожая весна обещает быть трудной. Они долго беседовали после ужина и спать легли за полночь.

На следующий день Митраша ушел к родным, а Бронислав написал длинное письмо Нарциссу Войцехов-скому. Потом он сделал ящик под панты, выстелил сеном и уложил их там, заколотил и написал адрес, чтобы отправить посылку водным путем по Уде до Нижне-удинска, а оттуда по железной дороге до Минусинска. После обеда он навестил Емельяновых, вернувшись, хотел поиграть с Маланьей, но ему не повезло, был май, брачная пора медведей, Маланья была грустная, рассеянная, и Бронислав оставил ее в покое, зашел к Николаю и проговорил с ним до приезда Евки.

Они вошли вместе. Шулим, увидав Бронислава, смутился, Евка побледнела, но тотчас же взяла себя в руки. Бронислав заметил все это и подумал: что такое, черт возьми, они ведут себя, как нашкодившие дети...

— С покупками в порядке? — спросил Николай.

— Вообще все в порядке,—ответила Евка, снимая платок.— Батюшка Ксенофонтов — душевный человек, пошел нам навстречу.

— О чем ты? Какие у тебя дела с батюшкой?

— Я выхожу замуж, отец.

— Вот оно что! — удивился Николай.— За кого же?

— За него! — Она положила руку Шулиму на плечо.

— Ты мне тут дурочку не валяй. Я серьезно спрашиваю. Имею я право знать, за кого моя дочь замуж выходит?

— А я и отвечаю серьезно — за Шулима!

С минуту он глядел на нее обалделым взглядом и потом повернулся к не менее ошеломленному Брониславу:

— Слыхал? Она выходит за Шулима!

И вдруг кровь ударила ему в лицо, казалось, сейчас его хватит удар, он изо всех сил грохнул кулаком по столу:

— Замуж за еврея! Моя дочь... За этого обрезанного!

— Вот что, хозяин,— шагнул вперед Шулим,— можете меня ударить, я отвечать не буду, но оскорблять себя не позволю!

— Я не отступлюсь, отец! Не дашь согласие, мы соберем вещички и уйдем в город... Согласись, папа. Шулим не будет евреем.

— Как это не будет, когда он уже еврей?

— Он перейдет в нашу веру.

— В православную?

— Конечно. Это же Евкина вера, а я для нее готов и на казнь пойти!

— Во всем нашем Удинском уезде никто еврея отродясь в глаза не видел, а ты мне его в зятья сватаешь? Что я людям скажу?

— Скажешь, что твоя дочь счастлива.

— Я думал, ты выйдешь за Бронислава...

— И я так думала. Но вот встретила Шулима и только тогда узнала, что такое настоящая любовь... Прости меня, Бронек, сердцу не прикажешь. Может, и не было бы ничего, может, я бы совладала с собой, но, когда отец его раненого привез, как ребенка, чтобы я его выхаживала, путь к моему счастью открылся... И Шулим не виноват, я сама его соблазнила. Не сердись на него, Бронек.

— Я желаю вам обоим долгих лет любви и счастья.

— Да воздаст тебе Иегова и Иисус Христос, да воздаст тебе бог за эти слова! Ты снял у меня камень с сердца!

— И что ты в нем такого нашла? — размышлял Николай вслух.— Ну, красив, ничего не скажешь, а что еще? И на что вы жить будете? Если останетесь в деревне, тебе за мужика работать придется, он же не умеет ничего.

— Вы сами, хозяин, говорили, что у меня деловая смекалка. Немного денег я поднакопил, дайте осмотреться, и я что-нибудь придумаю... Моя жена со мной бедствовать не будет!

— Ты так говоришь, будто у тебя миллионы спрятаны.

— Может, и спрятаны.

— Где же, если не секрет?

— А вот здесь...

Он протянул Николаю листок бумаги.

— Что это?

— Карта золотого месторождения.

— И где же оно?

— Не знаю.

— Откуда у тебя эта карта?

— Я взял из мешочка у рыжего, которого в прошлом году Бронислав убил. Не пропадать же добру.

— А к ним это как попало?

— Шел в Иркутск один золотоискатель, который нашел баснословное месторождение. Хвастал в трактире, что в Иркутске заявит, получит концессию и будет загребать миллионы. Они его убили, а золото, образцы, пропили, уверенные, что миллионы уже у них в кармане. Но потом никак не могли сообразить, где это место. По вечерам, помню, не раз эту карту изучали, ссорились, где это может быть, но показать кому-нибудь, спросить — боялись.

— Тогда, знаешь, что я тебе скажу,— сказал Николай, вертя листок в руках,— твои миллионы на дне моря лежат. Пойди найди.

Но тут он вгляделся. Что-то, видать, на карте показалось ему знакомым. Он наклонился, в волнении водя пальцем и бормоча: «Синица... тут лес, правильно... тут скала... слева озеро... потом речка и крест...» Он выпрямился.

— А я знаю, где это!

— Где?

— Десять дней пути отсюда. В Прибайкалье, в горах. Я был там когда-то.

— Ну так пошли туда все втроем!

— Делить будем поровну?

— Разумеется.

— Нет, нет, сначала крещение, потом свадьба, а уж тогда отправляйтесь за своими миллионами,—заявила Евка.

На крещении Бронислав не был, считал, что это ему не обязательно, тем более что смена веры не казалась ему особенно интересным зрелищем. Как все проходило, рассказал ему Николай, выступавший на церемонии крестным отцом.

— Имя наш Шулим выбрал себе прекрасное, истинно русское — Илья.

— Его и раньше так звали. Имя-то библейское.