Сорочья усадьба

Макдональду он говорил, что татуировки ему нужны для того, чтобы помнить, и вот именно в такие минуты ему необходимо вспомнить свое прошлое, на мгновение забыть о том, где он находится и что с ним происходит. Вот здесь, на руке, изображен тигр, которого он поймал и свежевал сам; он уверен, что Шлау никогда не имел дела с таким зверем. Этот человечек занимается только птичками да мирными млекопитающими, какими-нибудь там горностаями и ласками или, как простой таксидермист, набивает чучела зверей, ради которых рисковали своей жизнью другие люди. Этот человек — эта немчура — пустое место, ноль без палочки. Он не знает, что такое палящее африканское солнце, он не выходил навстречу крокодилу или анаконде в джунглях Амазонки лишь для того, чтобы поймать хрупкую бабочку. Несчастный торгаш, что с него взять.

Кожа Генри посинела от холода, но ему не хочется показывать, что он замерз. Он оборачивается и смотрит на своего проводника. Шлау сидит на бревне, курит и наблюдает за ним. Видно, что он с любопытством разглядывает татуировки Генри, возможно, он прежде никогда не видел человека с картинками. Генри выходит из воды и поворачивается к нему спиной, твердо решив не отвечать ни на какие вопросы. Но немец молчит, он занят тем, что потрошит убитых кокако и бросает куски мяса своей чертовой собачке.

Они продолжают путь в глубь Южного острова, но переходы теперь делают более короткие, чем в первый день: подъем становится круче, а воздух по ночам все холоднее. Облака опускаются ниже, превращаются в густой туман, который, в свою очередь, превращается в проливной дождь. После неудачного начала Генри теперь способен собирать свою коллекцию. Однажды утром он просыпается и видит двух кеа, [26] зеленых горных попугаев, которые нахально прорвали в его палатке дырку, чтобы добраться до еды. Он довольно долго за ними наблюдает, а потом выстрелами из винтовки убивает. Еще ему удается подстрелить двух птичек-пасторов, или туи, [27] как называют их аборигены, и маленького зеленого медоноса-колокольчика. Ночью он слышит пение киви, [28] но его слепые поиски в темноте ничего не дают. Они со Шлау почти не разговаривают. Генри раздражает абсолютное отсутствие любознательности этого человека, а Шлау продолжает демонстративно разглядывать татуировки Генри, когда тот моется.

26

Кеа — птица семейства попугаевых. Имя свое попугай получил из-за издаваемого им громкого крика: «Кеее-аа».

27

Новозеландский туи — птица из семейство медососовых, блестящего стального цвета. Водится в Новой Зеландии и отличается приятным пением и способностью подражать различным звукам и словам; считается лучшей певчей птицей Океании, легко приручается.

28

Киви — бескрылые, нелетающие птицы.

— Может, у вас есть какие-то вопросы? — спрашивает однажды утром Генри, обращаясь к Шлау, который сидит напротив и чистит винтовку. — Про татуировки?

— В общем-то, нет, — отвечает Шлау. — Я видывал и поинтересней.

— Здесь?

— Ну, да, у маори. Я знаю великих воинов, у них лица сплошь в татуировке, у них это называется «моко». У женщин тоже, только женщины делают татуировку на подбородке и губах. Но для них она имеет символический смысл. Не просто украшение, как у вас.

— Да что вы знаете о том, почему я делал эти татуировки? Что вы знаете о том, что я претерпел ради них?

Шлау смеется.

— Претерпел? Несколько крохотных уколов иголкой? А вы видели, что претерпевают маори, вы видели инструменты, которыми они это делают? Тут вам не ваши иголки, а настоящие резцы. Рисунок вырезают на лице, как на дереве. Вот где настоящая боль.

— Да что вы-то знаете про эту боль? — фыркает Генри.

— Ничего не знаю, дружище, совсем ничего. Я только видел инструменты и великолепный результат. Эти люди, что мужчины, что женщины, если у него на лице «моко», он и смотрит на тебя как бы свысока. Я это видел собственными глазами.

Шлау встает и идет к лошади, которая уже оседлана и готова в дорогу. Он роется в сумке и достает мешочек, перетянутый крепкой ниткой.

— Вот вы назвали себя коллекционером, верно? — говорит немец. — Посмотрите, не станет ли это прекрасным прибавлением к вашей коллекции?

Он передает полотняный мешочек Генри, тот осторожно открывает его и достает содержимое. Это вручную сделанные артефакты, прекрасные образчики, изготовленные умелыми, талантливыми руками, — отличный крючок для ловли рыбы, тесло из нефрита с таким острым режущим краем, что он сразу ранит палец. Достает и длинную кость с острыми зубьями по краям.

— Вот это, — говорит Шлау, — и есть инструмент татуировщика. Окунают в тушь, приставляют и стукают деревянной колотушкой.

— Где вы их достали? — спрашивает Генри.

Он вспоминает про иголку, которую похитил у Хори Чио в Японии, и думает, что этот инструмент маори действительно украсил бы его коллекцию.

— О, в моей коллекции много таких предметов, — говорит Шлау. — Кое-что выторговал у маори. Кое-что нашел в заброшенных «па». Так у них называются погребальные пещеры. Это было не очень трудно. Кстати, вас интересуют кости?

— Кости? Смотря какие. Я бы хотел добыть для своей коллекции кости моа.

— А человеческие? Древних людей. У меня есть две мумии и много разных костей.

— Где вы их взяли? Из захоронений?

— Пришлось повозиться, не дай бог. Между прочим, радость коллекционера заключается еще и в том, что он может бесконечно рассказывать про свои находки, как вы считаете?

Генри становится неловко, он ерзает на своем бревне. Шлау сейчас рисуется перед ним, пытается поставить себя на одну доску с Генри. Пускай потешится, думает Генри.

— Вижу, вам не терпится рассказать, как вы все это добывали, сэр. Продолжайте, пожалуйста.

Шлау пускается в долгое и путаное повествование с многочисленными отступлениями, которые никак не связаны с его рассказом. Генри удивлен: скажи-ка, этот немец так немногословен, но стоит его раззадорить, становится даже болтлив. Он уже ловит себя на том, что постукивает подошвой и нетерпеливо кивает, когда Шлау начинает размазывать, то вспоминая про красивую птичку, которую он увидел по дороге, то, путаясь и сбиваясь, пересказывая биографию человека, не имеющего отношения к теме разговора.

Вкратце рассказ его сводится к тому, что, закончив набивать чучела для коллекции музея и успев как раз к торжественному открытию, Шлау отправился в путешествие по Северному острову. Там он втерся в доверие к некоторым местным фермерам, у которых останавливался, а также кое к кому из племени маори, с которыми фермеры его познакомили.

— Понимаете, эти маори, — пренебрежительно говорит Шлау, — они доверяли мне, потому что я не англичанин.

И голос его при этом противно дрожит.

У них он купил кое-какие предметы, и по хорошей цене, но когда стал задавать вопросы про заброшенные в окрестностях «па», спрашивать, можно ли туда наведаться, маори явно насторожились.

— Они говорили, что это «тапу». Вы знаете это слово?

Нет, Генри не знает этого слова, хотя догадывается о его значении.

— Это святое место, его нельзя трогать. Они говорили, что тот, кто нарушит «тапу», заплатит ужасную цену.

— Цену? — переспрашивает Генри.

— Да, собственной жизнью. Ну, конечно, для суеверных маори этого достаточно, чтобы носа туда не совать, но такого человека, как я, это не остановит.

И вот Шлау решил нанести визит мертвым один, но случайно спугнул стаю речных птиц, и маори что-то заподозрили и стали прочесывать территорию. Чтобы спрятаться от них, он взобрался на дерево, а Брут залег в подлеске. Ему пришлось ждать до самой ночи, он знал, что маори с суеверным страхом относятся к темноте.