Сорок уроков русского. Книга 1

Есть еще одно проверочное слово — лобода, сорное растение, лебеда, затягивающая брошенные земли и навозные кучи.

Воля — это, прежде всего, состояние духа. Только вольному человеку необходимы смысл его существования, идея, высшая цель, никак не связанная с потреблением. Вольный не живет — гонт, то есть добывает благо, божественное семя. Свободный человек легко довольствуется малым, для него превыше всего земной продукт, пища, одежда, материальное благосостояние.

Если в основе слова свобода-слобода лежит убитое, бесплодное семя, то воля-вла — буквально в семени или сеющий. Отсюда возникло слово благоволить, благоволение, часто употребляемое в молитвах: буквально сеющий благо. Кстати, отсюда же происходит имя бога Волоса и уже от него слово власть, владеть (во- лодеть). То есть править мог только человек, обладающий волей. Только он был способен восстановить наряд, коего не стало на Руси. (Земля велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и володеть нами...)

Дар Речи в очередной раз сыграл злую шутку с невежественной «интеллигенцией». Мало того, она даже не подозревала (кажется, не подозревает и до сих пор), что понятие воля в сознании славянского этноса имеет совершенно иное наполнение. Это не освобождение от крепостной зависимости, от произвола господ, от рабских уз, тирании, абсолютизма и режима. Вольным можно оставаться, даже сидя в темнице. Раскрепощенный дух и разум существуют независимо от места пребывания и условий жизни. Для человека вольного понятие неволи относительно. Необразованность «интеллигенции», провоцирующей, стимулирующей высвобождение духовно-волевого потенциала «здесь и сейчас», оборачивается трагедией для нее же, ибо всякий раз совершается русский бунт, жестокий и беспощадный. Поэтому и существует пословица «Не буди лихо, пока оно тихо». Кстати, лихой — отважный, а отвага — единица измерения воли. Вслед за «интеллектуальной элитой» великая русская литература оставила образ героя и принялась исследовать суть «маленького человечка». Пожалуй, первым был Гоголь с его «Шинелью», за ним потянулся Достоевский, не успевший сесть в лодку. Так и творил, будучи одной ногой на берегу. Поэтому из-под его пера выходил то «Идиот», то «Бесы», то «Братья Карамазовы». Не избежал сего искушения и глыба мысли Толстой, попытавшийся с высоты своего роста всмотреться в «интеллигентного» пигмея. И, почуяв исходящую от него опасность, попытался исследовать состояние духовно-волевого потенциала, задумал роман о декабристах, как о героях, но и тут узрел расторгающуюся бездну. Однако же попытался остановить назревающую междоусобную бойню проповедью непротивления злу насилием, идеями самосовершенствования личности.

Итог известен: великому мыслителю не вняли ни младосущая «интеллектуальная элита» с подростковой психологией волков-переярков, ни церковь. Мало того, объявили сектантом и еретиком! Впоследствии он и сам испытал глубокое разочарование, своим предсмертным уходом бросив вызов будущему.

Нет пророков в своем отечестве...

Довершил дело классик малого жанра, выходец из среды «интеллигенции», сын разорившегося купца и уездный врач Чехов, великий знаток и певец «маленького человечка».

И он, этот человечек в гоголевской шинели, восстал, точнее спровоцировал восстание, используя солдат, рабочих и неудачи в русско- японской войне, так сказать, политический момент. Только вдумайтесь: группа, претендующая на роль интеллектуальной элиты русского общества, в народном понимании — на совесть Нации, жаждала поражения и ликовала, когда оно случилось, когда матросы шли на самопожертвование, топили «Варяг» и взрывали «Корейца». Она же, эта «совесть», ликовала, когда спровоцированные ею же (в лице двойного агента попа Талона) рабочие понесли петицию царю и угодили под залп. Особенно торжествовала по этому поводу сбежавшая на запад либеральная «интеллигенция», в недрах которой уже заваривался следующий бунт.

Им бы, переяркам, остановиться после первой русской революции, успокоиться хотя бы лет на сто, довольствуясь добытыми плодами. Ан нет, уже научившаяся держать удар, клыкастая, жаждущая горячей крови «интеллектуальная прослойка» вдохновилась — впереди показался призрачный свет власти! А для раба нет ничего слаще слова свобода и желанней, чем власть. Каким образом, какими жертвами все это достигается — уже не важно. И опять начался беспощадный террор, сопряженный с провокациями и накачиванием пропагандистских мышц.

Убийство Столыпина стало промежуточной победой, а Первая мировая война — благоприятной средой для достижения целей. Вот уж было ликования! Не зря говорят, кому война, кому мать родна...

Но всякий посеявший ветер на Руси непременно пожнет бурю.

В последнее время как-то подзабылось понятие «интеллигенция», вероятно, само слово ушло в небытие, стало невостребованным, а «интеллектуальная элита» в очередной раз сменила имидж и теперь называется либеральной, гламурной (новое словцо!) но с прежним содержанием. Судя по трибуне Болотной площади, она опять в том же составе и состоянии, только образовательный уровень заметно упал, но это естественно. А по кадрам оперативной съемки упал и уровень их союзников. Теперь они договариваются даже не с Польшей, не с Западом, с марионетками Кавказа — с Грузией! Позор, конечно, однако показатель того, что устремления и методы «совести нации» остаются прежними, хорошо знакомыми. Значит, вожди такие же двойные агенты, как поп Гапон.

Нет, мало что меняется в их мире.

И полуторавековые традиции «Земли и воли» соблюдаются строго, память о первых «борцах» за народное счастье поддерживается, к примеру, обществом «Мемориал», органично вписанным в «элиту». Символичный факт обнаружил прошлым летом в Томске, откуда родом основоположник народничества Ал. Квятковский, сын золотопромышленника. Напротив городской мэрии рядом с бывшим зданием тюрьмы ЧК-ОГПУ-НКВД есть сквер, где когда-то стояла келья старца Федора Кузмича, то бишь ушедшего от власти (по причине слабоволия, не дожидаясь восстания декабристов) царя Александра I. На этом месте был памятный камень с соответствующей надписью. Теперь его нет: выбросили из-за несоответствия со временем. Зато появилось много других — целый мемориал. В память

о тех, кто сначала сеял ветер, работал в ЧК и казнил местную царскую элиту, однако впоследствии естественным образом сам попал под топор.

Это латышские стрелки и старые знакомые поляки.

А совсем недавно российские власти возле расстрелянного парламента, а ныне Дома правительства, установили памятник Столыпину — вроде бы знаковое событие. А что, если его копии установить еще в Польше и, особенно, в Латвии, где Петр Аркадьевич, можно сказать, совершил переворот в аграрной области и является основоположником современного образа жизни — но хуторам и отрубам? Полякам так можно предложить еще и памятник Дзержинскому — вернуть на историческую родину.

Думаю, Польша согласится, благодарные латыши — так непременно, была бы только воля...

Дор. Урок двадцать третий

Исследуя язык восточных славян, невозможно обойти его воинскую составляющую, которая насчитывает добрую сотню слов, прямо относящихся к ратному делу, боевым искусствам, оружию, и многие тысячи производных, послуживших насыщению Дара Речи особым бойцовским духом и характером. Если хотите, в нашем языке заложено все, что необходимо для защиты Отечества, — от стратегии и тактики действий войск до военно-учетных специальностей и мобилизационных предписаний. Причем обучающий этот словарь не заимствован из других языков, имеет природную и весьма специфическую основу, которая носила совершенно иной характер и прямо противоположное по смыслу назначение. То есть воинский словарь, как булатный клинок, прошел своеобразную ковку и закалку: слово, изначально сеявшее доброе и вечное, обернулось своей изнаночной стороной и, пройдя сквозь горнило зла, вновь обрело добро, но уже иного качества.

Если проникнуть в глубинный, магический смысл слов, принадлежащих к тем или иным гнездам и даже целым гнездовьям, то можно обнаружить, что подобная трансформация весьма характерна и является не только нормой, но и его живой, подвижной нервной системой, приводящей в движение языковые мышцы и не позволяющей ему устаревать и костенеть от времени. Проникая в заветные тайны языка, непременно приходишь к мысли, что эти волнообразные движения, возможность столь контрастного перехода из одного качественного состояния в прямо противоположное, но с последующим возвращением «в плюс» изначально заложены в Даре Речи, что и говорит о его величии и бессмертии. Кроме того, благодаря подвижности и еще свойству языковой памяти, то есть способности слова сохранять, записывать весь пройденный путь этноса, у нас открывается уникальная возможность совершать путешествия в ветхую старину, воспроизводить и чувственно испытывать все, что испытало само слово. Это и есть живое предание, способное передавать через тысячелетия, прежде всего, психологию пращуров, то есть их образ мышления и манеру поведения.