Сороковник. Книга 1

Покосившись на запачканное вчера о Норкину морду полотенце, вытираюсь носовым платком. Натягиваю высохшую куртку. Выглядываю в окно.

Снаружи почти светло. Окна домов на другой стороне улицы прячутся за ставнями, на цветах и травах в палисадниках застыла роса. Тихо, спокойно, и не верится в ночные кошмары. А Сонька с Машкой, наверное, из-за меня не спали, сходили с ума… Эту мысль я пресекаю на полном ходу. Нечего нагнетать тоску, пора думать, как вернуться домой. В одном месте не вышло – поищем другое. И, конечно, мне нужна информация. Что это за город? Почему меня сюда занесло? Что за гладиаторские бои прямо на улицах? Но прямо сейчас подумать о самом приземлённом. Сама-то умылась и посетила туалет, а собакин вот-вот напрудит лужу прямо у порога. Пора искать хозяй… Ох!

А она, похоже, уже здесь. Чей же ещё взгляд ощутимо буравит спину? Невольно поёжившись, оборачиваюсь. Точно. В дверном проёме… смотровой, так, кажется?

Как же её называли вчерашние мужики? Галя? Гала? Ведунья?

Было в ней что-то не от мира сего, пугающее; так, с ходу и не определишь что именно. Да хотя бы контраст между тяжёлым взглядом, давящим к земле, и радушной, вполне светской улыбкой. Сложив руки на груди, откровенно меня изучает. Высока, сухощава, одета просто и с определённым этническим шармом: длинная тёмная юбка с орнаментом по подолу, бежевый свитер из грубой деревенской пряжи, на ногах что-то вроде тапочек-мокасин. Бусы из янтаря вперемежку с полированными кусочками дерева нанизаны на тонкий кожаный ремешок, такими же украшен пояс на тонкой талии. Каштановые волосы собраны в высокий хвост. На вид – лет так около сорока.

– Ну, здравствуй, гостья.

Надо же, это она ко мне обратилась, а не к Норе, как вчера. На самом деле ирония моя вызвана давнишним комплексом: при виде стройных и высоких я всегда чувствую собственное несовершенство.

– Доброе утро, – отвечаю как можно вежливее. – Спасибо, что приютили.

– Свой своему поневоле рад, – отзывается она туманно. И добавляет без перехода: – Гала меня зови. Не Галина, не Галя, ни как-нибудь там ещё. Понятно? По-другому не люблю.

Что ж тут непонятного? Тоже, видать, какие-то заморочки с собственным именем. Ну, тогда и меня называйте, как скажу.

– Ванесса, – представляюсь. И мысленно добавляю: не Иоанна, не Ваня, не как-нибудь ещё. Хватит, намыкалась.

– С прибытием, Ванесса.

Красавицей её назвать нельзя. Глаза орехового цвета, чуть раскосые, слишком глубоко посажены; подбородок для узкого овала лица тяжеловат, нижняя губа слегка оттопырена. Чёлка до бровей совершенно закрывает высокий лоб, а нужно бы, наоборот, открыть. В совокупности ничего особо привлекательного, но есть в ней какой-то шарм.

– Молодцы, уже проснулись. Сказала бы вам "Добро пожаловать", да не могу, потому что попали вы, ребята-девчата, в полную задницу.

И идёт к выходу. Словно сказанного вполне достаточно, чтобы всё нам разъяснить.

– Не будем мучить животину, прогуляемся.

Легко снимает и ставит в угол массивный засов, звякает ключами. Выуживает из шкафчика у двери вязаный плед, протягивает мне.

– Накинь. По утрам от реки прохладно, а куртчонка на тебе совсем несерьёзная. Извиняй, твоего размера у меня ничего нет.

И выразительно разводит руками. Ещё бы. В кости тонка, в плечах узка, и едва ли не вдвое изящней меня.

– Спасибо и на том, – бурчу в ответ. Не слишком вежливо, но не люблю, когда намекают на мою полноту. Да к тому же шерстяной плед кусает голую шею. – Как там девочка?

Очень боюсь услышать: «Уже никак!». Но Гала скептически цыкает зубом.

– Хреново. Что, сама не видела? Рёбра в кашу, от груди, считай ничего не осталось. Узнаю, какая сволочь всучила ей некачественный доспех – лично руки поотрываю. Что смогла, подлатала, лёгкие срастила, кости собрала и на место поставила, саму её сразу выключила: поспит суток трое. Выкарабкается, но не скоро.

И опять мне на память приходит Сонька. Что, если бы это случилось с ней? А ведь покусанная девочка тоже чья-то дочка, и весьма возможно, что кто-то из-за неё сейчас не спит, мается, с ума сходит.

– Надо бы родителей известить…

Ведунья горько усмехается:

– Эх, голуба, где они, те родители! Впрочем, ты ж у нас новенькая, почти ничего не знаешь… Давай-ка на выход. Всё расскажу в своё время.

Её дом единственный из всех на этой улице лишён помпезного палисадника. Ухоженный газон перед фасадом, дорожка от порога, выложенная жёлтым кирпичом – вот и все изыски дизайна.

Улочка обрывается здесь же, через несколько шагов. Дорога, перейдя из мощёной в хорошо утоптанную грунтовую, устремляется прямо во чисто поле. Мой собакин, исследовав газон, принюхивается к кустам на обочине и натягивает поводок.

– Отпускай, не бойся, – разрешает ведунья. – В ближайшие девять дней на вас никто не выскочит, это точно.

– А… – начинаю обескуражено. – …Что, потом кто-то выскочит? Это обязательно? И вообще, откуда такой срок – девять дней? И почему…

– После. Помолчи, дай настроиться.

Ладно, помолчу.

Отщёлкиваю карабин поводка и грожу Норе пальцем; на нашем условном языке это означает, что можно побегать, но не слишком далеко. Она тотчас уматывает вперёд. А я, пройдя несколько шагов, оглядываюсь из-за смутного беспокойства: мало ли, вдруг кто-то всё же увяжется вслед? Но нет, пусто, как и на всей улочке, так и в хорошо видном отсюда большом внутреннем дворе Галиного дома, вымощенном тем же, что и дорожка, жёлтым кирпичом. Границы владения обозначены символически, низким забором, перешагнуть который можно без труда. Надо же! Полное безразличие к ужасным тем, кто шастает ночами по здешним улицам.

Неподалёку шелестит зелёным колосом огороженная жердинами делянка, по другую сторону просёлка раскинулся лужок с разнотравьем. Редкие деревья вдоль обочин теряются в утреннем тумане. А шагах в пятидесяти видна цепочка ракит, туман выползает прямо из-под них. Значит, там вода: речушка или озеро. Ах, да, ведунья упоминала о реке…

– Пойдём, пока пчёлы спят, – подгоняет Гала. – Место здесь хорошее, спокойное, и разговоры можно вести праздные, и дела наши скорбные обсуждать. За псину не бойся, тут у меня граница заговорена на пару гектаров. Чужой завязнет, а собака сама барьер почует, вернётся.

Штанины моментально промокают от росы. Ногам зябко. Зато Норе нипочём: носится, ошалев от непривычного простора, и роса ей, водолазу, в радость. У меня такой природной водоотталкивающей шубы, как у неё, нет, поэтому запахиваюсь плотнее в плед.

Уже отчётливо пахнет сыростью и тиной. От невидимого берега доносятся лёгкие шлепки – так срываются и гроздьями падают в воду лягушки. Высокая трава расступается и мы попадаем в утоптанный круг с плоским камнем по центру.

– Ну, и зачем мы здесь? – спрашиваю с опаской. Не хватало только использовать меня втёмную в каком-нибудь ритуале!