Сороковник. Книга 3

Сонная лощина, не иначе.

И вдруг — этакое зрелище! Уже прошлись, сверкая грозными очами, по затемнённым кельям мужественные тёмные рыцари и объявили, что на драгоценные жизни прекрасных пленниц никто не покушается, напротив. И теперь можно, перепоручив заботы о себе провидению и новым хозяевам, припасть, наконец, к бойницам… к прорезям в ставнях, к просветам в узорных решётках и насладиться зрелищем. Что они видели раньше? Практически ничего — и никого, а нынче… Рыцари в тяжёлой броне, воины в лёгких латах, бесстыдницы амазонки, паладины в белоснежных плащах, не тронутых ни гарью, ни копотью файерболов, молодые северные варвары, изящные юркие ассасины… Глаза разбегаются.

Да, подвожу мысленную черту под увиденным и услышанным, не ради одной Обережницы здесь это скопление воинов и магов. А главное — благородному дону Теймуру и времени не пришлось тратить на общий сбор: вот они, кланы, совсем недавно собравшиеся против общего врага и ещё не успевшие расформировать отряды после завершения битвы. Моему свёкру осталось лишь перенаправить их в новое русло. Должно быть, его доводы были весьма убедительны.

Неподалёку в лёгкой кольчуге с закатанными и скреплёнными пряжками рукавами, с полупустым колчаном за спиной и луком, перекинутым тетивой через плечо, проезжает на статной каурой лошадке дева-воительница, отсалютовав в ответ на вежливые приветствия братьев. Меня она словно не замечает — то ли штатские её не интересуют. То ли из странного чувства такта, которое заставляет всех, доселе спешащих мимо, лишь скашивать глаза и идти по своим делам, не надоедая расспросами и сочувствием. Стало женщине нехорошо, но ведь одна не одна, под присмотром, о ней уже позаботились, и нечего смущать… Амазонка вопросительно смотрит на свою спутницу, которую я замечаю не сразу, пытаясь разгадать: из Лориных подопечных эта девушка или сама по себе?

— Послушай, Ник, — говорит нерешительно Мага, — я могу оставить её на тебя? Мне нужно быть там, на этом… отборе.

— Хочешь кое-кого увидеть лично? Иди, брат. Только не особо увлекайся.

— Ива, — наклоняется Мага ко мне, — побудь с Николасом. Я могу быть в тебе уверен? Не убежишь?

— Иди-иди, некромант, — слышится за его спиной женский голос. — Твори свою праведную месть. Мы тут и без тебя разберёмся.

Мага почтительно прикладывается к руке невысокой женщины, с ног до головы завёрнутой в ярко-фиолетовую накидку, той самой спутницы амазонки. Впрочем, ещё вопрос, кто из них кого сопровождает, ибо сейчас девушка скромно стоит в отдалении, придерживая обеих лошадей, не вмешиваясь в беседу и всей позой демонстрируя почтение к фиолетовой.

Низко надвинутый капюшон скрывает глаза незваной гостьи, но, должно быть, мой суженый её знает. Отпустив изящные хрупкие пальчики, говорит:

— С вами, госпожа Акара, я оставляю её совершенно спокойно.

Она с улыбкой похлопывает его по щеке. Иди, иди, мальчик, не задерживайся, раз уж собрался. Оборачивается ко мне — и вдруг шестым чувством я угадываю, какую фразу мне ожидать.

"Я Акара, верховная жрица ордена Незрячего Ока", — повторяю за ней одними губами.

Ключевая фраза из начала Дьяблы. И имя. И персонаж.

— Узнала? — женщина улыбается. Голос её, низкий, бархатный, услаждает слух и дарит отдохновение мятущейся душе. — Иногда бывает и так: дабы отсечь прошлое, берёшь себе другое имя, и это — не хуже прочих. Да и нравилось оно мне когда-то… Чему удивляешься, обережница, или сама не попаданка?

— Но ты действительно жрица?

— Причём верховная. — Откидывает капюшон. Удивительно красивая женщина, невысокая, хрупкая — ибо бурнус не скрывает изгибов фигуры, облегая складками тонкую талию и стройные ноги; неопределённого возраста — по глазам явно старше меня, а вот по лицу… Да, глаза! Они у неё разные: один зелёный, другой голубой, и это придаёт всему облику колдовскую притягательность. Николас издаёт восхищённый вздох.

— Прошу извинить, прелестная, что не могу подняться вам навстречу, сами видите… Вы, случаем, нам не родственница?

— Нет, старшенький, я из другого мира, — спокойно отвечает жрица. Присаживается у меня в ногах. — Почему ты спросил?

— У нашей матери тоже разные глаза, — простодушно отвечает тот. — Карий и зелёный, очень интересное сочетание. Вот я и подумал… Да и внешне похожи.

Она чрезвычайно напоминает Элизабет Тейлор в роли Клеопатры. Такой же взгляд, надменно-царственный, хоть и с доброжелательным на сей момент прищуром, капризный изгиб умело подкрашенных губ, чуть приподнятые скулы. Глаза подведены в точности по-египетски: с удлинёнными широкими стрелками. Жгуче-чёрные волосы, частью заплетенные в мелкие косички, унизаны крохотными жемчужинами и перемежаются со свободными прядями и золотой нитью. Покачиваются при каждом движении головы аметистовые серьги в золотой филиграни. Не хватает только царской диадемы с уреем.

— Бывают двойники и в соседних мирах, — говорит, беря меня за руку. — Однако приступим к делу, ты же подзывал кого-нибудь из целителей. Паладинам тут крутиться нечего, женщине лучше всего поможет женщина, согласись…

Опустив веки, она считывает мой пульс и, как мне кажется, не только пульс.

— Госпожа, — почтительно окликает её спутница. — Совет…

Акара делает отстраняющий жест. Склонив голову к плечу, внимательно к чему-то прислушивается.

— Без меня не начнут, — меланхолично отвечает. — Да и есть у них одно небольшое дельце перед заседанием, вот им пусть и займутся. Казнить — не женская работа, наше дело — миловать…

Ох. Внезапная несильная, но тянущая боль в районе копчика застаёт меня врасплох. Знакомая всем женщинам — ну, или многим, — она отдаёт в пах, поднимается под ребро и вгрызается в почки. Утихает.

— Вот как, — задумчиво говорит жрица. — Дай-ка прощупаю… Не жмись, расслабься.

Её руки слегка оглаживают мой живот, ныряют вдоль талии за спину и болезненно нажимают как раз на почки.

— Терпи, — предупреждает, — это недолго.

Следующий приступ, сильнее, подступает сразу за первым, но проходит быстро.

Мне становится неловко. За всеми неприятностями, в которые заставил меня с головой окунуться Сороковник, я совсем позабыла о такой женской неприятности, как… ну, вы понимаете. При моём-то хроническом безмужии и ещё одном существенном обстоятельстве, о котором впервые за много лет проговорилась только леди Аурелии, я не веду никаких графиков, не делаю отметки в женском календаре — мне это без надобности, вот и не оказалось под рукой ничего, чтобы послужило напоминанием. Цикл у меня точный, ровно двадцать восемь суток, но иногда — при стрессах или перемене климата — сбивается, и когда приходит, наконец, то чему положено, или, как цветасто говорят на Востоке, "устанавливается связь с луной" — ох, как это неприятно… Как сейчас.

Не то, что хорошо — просто неслыханно повезло, что рядом со мной женщина. Как объяснять мужчине, не сгорев при этом от стыда, что в ближайшее время мне понадобятся прокладки и уединение, и желательно не в разорённом садике, а где-нибудь под тёплым одеялом, с грелкой на животе, в полумраке, чтобы свет глаза не резал, как сейчас?

— Задержка дней десять? — наклонившись к моему уху, уточняет Акара. Киваю. Она выпрямляется, задумчиво трёт подбородок, посверкивая цветными камнями в перстнях. Когда я напрягаюсь при очередном спазме, большими пальцами и мизинцами прихватывает несколько точек — под рёбрами и в паху и купирует приступ сразу же. Снова прислушивается. Всматривается.

— Ну что? — с тревогой спрашивает Николас. Жрица, помедлив, ещё раз прощупывает мне спину, снимает остатки боли рядом с копчиком, но рук не убирает. Ждёт в такой неудобной позе ещё минут пять. И… то, что я сейчас ощущаю, отдалённо напоминает сканирование, но более мягкое, деликатное. Наконец она выпрямляется.

— Всё хорошо? — неуверенно спрашиваю. Отчего-то мне не нравится её выражение лица.

— Не торопись. Может повториться.

А мне на самом деле становится хорошо. Никогда бы не подумала, что руками можно творить такое. Паладиновская аура действует несколько иначе — в ней боль растворяется постепенно, рассасываясь, а жрица, словно одним махом вытягивает иглы, застрявшие в теле. У неё какая-то своя метода.