Сороковник. Книга 3
Шрифт:
— А я говорю — лучше на кухню!
— В пыточную. Самое то, — обрубает рыцарь.
Я спохватываюсь.
— Так, красавцы, а что вы вообще делаете в женском туалете? Ну-ка быстро выметайтесь, мальчикам здесь не место! Может, я ещё не всё закончила, а вы тут вломились?
Тот, что зашёл первым, бегло оглядывает помещение. Смотрит на халат с пропечатанными следами моих мокрых лапок.
— Вроде бы всё, — пожимает плечами. — Можем уходить.
Фыркнув, иду на выход. Бурчу себе под нос:
— Устроили цирк, обрадовались…
А сама чувствую, что остываю. Или всё же попросить проводить себя на кухню? Нет, там едой пахнет, а к меня об одном воспоминании о ней подкатывает к горлу тошнота. Да что со мной сегодня?
Всего-навсего небольшой
Снаружи темнеет, толку от ущербной луны никакого, и на макушках деревьев вдоль пути нашего следования по мановению руки того рыцаря, что следует первым, загораются знакомые светящиеся шары, не огненные, а какие-то молочно-белые, чем-то напоминающие опалесцирующую морскую волну. С них, словно брызги, рассыпаются и тают, не долетая до земли, крупные искры. От раскоряченных ветвей дрожат и ломаются на земле угольно-чёрные сюрреалистичные тени. Гарем за нашими спинами притаился в страхе, ни огонька, ни шороха.
В ожидании вызова мы пристраиваемся на прежнее место. Не так уж и прохладно, тем не менее, Николас закутывает меня в свою куртку-венгерку.
— Не хватало тебя ещё простудить, — приговаривает ворчливо, как старый дед. — Молока бы тебе горячего с мёдом, да в постель… Ладно уж, потерпи немного.
Мне даже неловко становится.
— Да что ты, в самом деле, со мной, как с больной, носишься? Я живучая, Ник. Да и то сказать — мне же ничего не пришлось делать, отсиживалась себе в подвале. А вы — из боя в бой. Ребята — те даже и не присели… — Как-то неловко получилось — рыцарей ребятами называть, я в очередной раз смущаюсь. — Ты хоть бы отдохнуть им разрешил или на смену позвал кого-нибудь, если уж у вас с охраной так строго.
— Не сбивай их с толку, родственница, — нарочито сурово говорит Николас. — Их воинский долг — служить Главы, вот они и служат. А за заботу спасибо, они оценили, не сомневайся. Только сменить их пока что некому. Наши все на других объектах задействованы.
— Ник, — спохватываюсь, — а ведь ты до сих пор хромаешь, я заметила! Ты что же, Магины страдания так красиво расписал, а про себя молчишь? Ну-ка выкладывай, что, тоже под файербол угодил?
Николас улыбается, жмурится, как сытый кот.
— А это наш дорогой Рахимыч опростоволосился, ему, видишь ли, никто ещё не доложил, что в настоящий момент у Главы целых двое сыновей. Вот он своего человечка и не предупредил. Тот, скотина, муженька твоего выследил, ударил огнём на совесть, наверняка, потому и не проверил, как оно сработало, сразу дал дёру. Но почти сразу совершенно случайно напоролся на меня лично, представляешь? Я был несказанно счастлив, он — очень удивлён, и вот в порыве удивления слегка промахнулся, после чего потерял хватку, позволил себя схватить и потом, раскаявшись, наговорил много лишнего. Видно, я такой страшный был в тот момент.
У меня вдруг трясутся губы.
— Ни-ик, — только и говорю. И чувствую, что готова зареветь.
— Ну, Ива, ну… Мы целы, руки-ноги на месте, глаз подлечен, остальное нарастёт. Не плачь. Я-то жив, а сколько ребят хороших не вернуть уже. Вот и… — Он осекается.
— Много погибло? — спрашиваю, шмыгнув носом. Он долго молчит.
— Много, родственница, — говорит каким-то изменившимся голосом. — Вчера хоронили. Степь большая, на всех места хватило.
Я боюсь спрашивать о тех, кто мне дорог. Да и толку? он же не знает никого. Придётся потом самой расспросить, уж отпустит меня Мага к русичам, хоть с охраной, хоть сам пусть проводит… Нет ничего дурного в том, чтобы о друзьях хоть что-то разузнать.
Неожиданно заводятся, словно включаются, цикады. Где-то в глубине старого разорённого сада щёлкает птица, вернувшаяся в уцелевшее гнездо. Пахнет росой. И тихо, спокойно вокруг, будто бы и не разверзалось здесь всего несколько часов назад огненное пекло.
— Почему так тихо, Ник? Совет этот ваш или судилище — где они проходят?
— Ты что же думаешь,
заседание — это вроде общего митинга на открытом воздухе? Нет, Ива, здесь нашлось подходящее помещение. Но ты ничего не услышишь, даже если подойдёшь к нему вплотную, даже если попытаешься подслушать. Там полог, и не только звукоизолирующий. Лидеров Кланов не часто удаётся собрать вместе, но если это случается — меры предосторожности принимаются самые жёсткие. Решается судьба целого клана, и ничто не должно этому помешать.— Но ведь Клан — это не только маги?
— Верно. Это их жёны дети, родственники, даже слуги. Не думай, что Совет кровожаден, он будет рассматривать судьбы каждой группы отдельно. Однако клан себя скомпрометировал полностью, противопоставив остальным, и решать вопрос с ним нужно радикально. Твоё похищение, знаешь ли — капля в море… Женщины — и свободные, и замужние исчезали и раньше, только концы прятались хитро, недоказуемо, а ты — мало того, что осталась жива, за что я благодарен всем нашим вселенским покровителям, но ещё и невредима, и свидетельствуешь против Огня. А самое главное, чем усугубляется вина Омара — ты Обережница.
Безмолвно открываю глаза пошире. При чём здесь…
— Ах, душа моя, — Ник обнимает меня покрепче, из родственных чувств, конечно. — Ты что же, в своей наивности думаешь, что являешься единственной Обережницей в нашем мире? Нет, вас тут несколько, правда очень мало, и в основном все из попаданцев. Почему-то местных больше нет. Вы — большая редкость и, говорят, приносите много хорошего тем, кто вас привечает, вами дорожат и стараются не конфликтовать, поскольку результат может быть непредсказуем, как сегодняшнее твоё проклятье, например. То, как с тобой обращались… Это преступление не только против женщины и её семьи, но и против вашего маленького, но редчайшего клана.
— Это мы, Обережники, здесь у вас как в Красной книге, что ли? — говорю озадаченно. — А Омар, получается, браконьер? Так?
— Не знаю, что такое Красная книга, но суть ты обозначила правильно. К тому же Клан Огня крепко насолил многим другим.
— Ник, а может, тогда пойдём? Не будем дожидаться. Я вроде бы в норме, а сидеть уже невтерпеж. Я, знаешь ли, наожидалась в одиночестве, к людям хочется.
— Подожди, — Николас прикладывает пальцы к виску, — свяжусь.
Выходит, как и предполагалось, я для них всего лишь звёнышко. Просто они ухватились за меня, чтобы вытащить всю цепь. И это хорошо, потому, что в противном случае для меня ситуация завершилась бы весьма печально. Не приди за мной никто — я немного потрепыхалась бы, а дальше? Допустим, созрела бы до проклятья Горгоны, но ведь здешние маги не дураки, сообразили бы, в конце концов, что к чему и нашли бы способ меня обезвредить. Я ведь не обольщаюсь: то, что у меня иногда получается — чистой воды импровизация, стихия, вырвавшаяся из-под контроля. Да, вырвавшаяся, потому что сегодня, например, если бы не дон Теймур — неизвестно, когда и на ком выдохлось бы моё проклятье! Если только меня бы не пристукнули ещё раньше. А вот маги-профессионалы тем и сильны, что держат стихии под контролем и умело дозируют.
— Идём, — прерывает Николас мои измышления. — Акара откроет для нас проход, прошмыгнём тихо, как мыши, и никому не помешаем. Пока дойдём — нам освободят местечко. И вот что… Я буду рядом, — неожиданно говорит. — И Мага будет рядом. Не удивляйся ничему, не обижайся на какие-то вопросы, которые могут показаться слишком личными: это действительно суд, он имеет на это право. Но если, не ровён час, тебе станет плохо, как недавно — не молчи, скажи об этом сразу.
Меня пробирает нервная дрожь. Никогда ещё не была в суде, несмотря на возраст, а тут — сразу целый Совет Кланов. И я, если верить Нику, полномочная представительница клана Обережников. Выходит, и пострадавшая, и свидетельница, и обвинение в одном лице? Теперь понятно, почему надо мной снова разворачиваются нити защиты, а в непосредственной близости бдит охрана. Видимо, опасаются, что кого-то могли недовыловить, недобить, а мстительные маги могут и на расстоянии достать.