Сороковые... Роковые

– Знаю, батенька, потому и прошу: возьмите меня с собой, опыта моего, сорокатрехлетнего, на раненых хватит, обузой во всяком случае не буду, да и винтовка Мосина мне знакома не понаслышке. Чем здесь быть уничтоженным этими нелюдями, лучше погибнуть среди своих, да и когда это будет, а польза от меня, как видите, есть. У меня, простите за такие слова, впервые со дня смерти жены интерес проснулся, в хорошем смысле слова. Я ещё поборюсь с костлявой за жизнь этих мальчиков.

Капитан долго думал, потом кивнул своим мыслям: -Если дойдем до своих и не попадем в плен, то думаю, в любом случае ваши руки не будут лишними, мясорубка-то страшная. Из темноты бесшумно вынырнула крупная собака и, чуть рыкнув, подошла к доктору.

– Это ваша такая?

– Это наш Волчок, сейчас появится и хозяин. Леш?

– Да, иду, Самуил.

Вышедший из кустов мужчина поразил капитана. Он с изумлением смотрел на заросшего, крупного мужика.

– Здоров, капитан, драпаете?

Тот взвился: -С одной винтовкой на троих и парой саперных лопаток ты бы не драпал?

– Да, промахнулись товарищи, много шуму-треску, а на деле... прости, капитан, сердце кровью обливается, глядя на муки людские!
– он протянул капитану руку, - Леший меня зовут местные, а я и привык.

– Егоров...Иван, - помедлив, пожал протянутую руку капитан.

– Леш, тут такое дело, в дальней комнате мальчик лежит, сильно израненный, везти дальше - значит погубить, - начал говорить Самуил.

– Посмотрю сам.
– Леший пошел в хату, посмотрев на мальчика, забывшегося в тревожном сне, дернулся, потом долго всматривался в его лицо... Выйдя, сказал: - Заберу к себе, авось вытащим, а на ноги встанет, к делу приставим, до прихода наших.

– А вы, при своем таком негативном отношении?..

– Я - русский человек, и люблю свою родину независимо от того, кто у власти. Родина, она как мать, одна, какая б не была. Не переживай, капитан! Давай так, сейчас мы потихоньку, пока никто не видит, лишние глаза нам ни к чему, отвезем твоего бойца ко мне в лес. А утром вы двинетесь дальше, кто знает, какая дрянь всплывет при немце, а что всплывет, это точно. Человек слаб и подл. Не все, не все.
– видя возмущенный взгляд капитана, добавил Леший, - ты, Иван, прости за резкие слова, но повидал я ещё в ту войну и слабых, и подлых, и никчемных, и приспособленцев. А то что, друга моего возьмешь с собой, низкий тебе поклон. Я надеюсь, что мы с тобой, старикашка, ещё выпьем за победу, и ты будешь жив. Я сейчас.
– Он нырнул в кусты.

– Какой у вас друг... как же он за такие слова?

– Он молчун, дорогой Иван, и редко с кем разговоры ведет, обычно - да! или нет!
– все его ответы.

Совсем стемнело, когда к хате доктора Тахилевича тихо подъехала подвода, Никодим и Леший потихоньку взяли мальчика, положили на телегу, и подвода неслышно тронулась.

– На копыта повязали тряпки, чтобы не слышно было, - сказал Никодим.

В средине ночи Никодим вернулся: -Капитан, разговор есть, иди сюда, - шепотом позвал он дремлющего капитана.

– Вот смотри, - Никодим при свете свечи начертил на куске оберточной бумаги некий план, - здеся ежли итить, то будет большой крюк, а ежли напрямки, то выйдем аж у Малоярославца. Я так пронимаю, скоро немец здеся будеть, а ты со своими солдатиками и ранетыми далеко не уйдешь, да и сверху могуть... Давай, я вас проведу лесами, хаживал я по молодости в ту сторону.

– Бать, сколько времени прошло, когда хаживал, заплутаем и все?

– Не обижай, молодой, у меня и карта имеется, Леший дал, ну, так чаго решаем?

– "Чаго, каго", - передразнил его капитан, - ладно.

– Тагда слухай сюды...
– они подробно обсудили, как и что делать, и Никодим, вглянув на начинавшее сереть небо, сказал, - иди, поспи зачуток.

– Глаш, а Глаш, подь сюды, - тихонько позвал он сноху, та шустро вскочила: -Чаго в такую рань?

– Глаха, решил вот я итить в армию до наших, не можно тутока оставться мне, видал я вчора в лесу Бунчука.

– Да ты что? Не могёть такого быть!

– Я ж его сутулую спину где хошь узнаю, падлюку. Знаеть, гад, что наши вот-вот отступють, вот и кружит возля деревни, мне жа с ним на этой земле тесно. Немец-то всякую заразу из людишек подбираеть, а штоб вам не попало, я тихо исчезну. Вроде ушел в лес и ушел, время-то сейчас лихое, можеть я под бомбежку аль ещё чаго...

Глаша поёжилась: -А ну, как нас зацепит?

– Не должон, я ему враг, а ты да дети малЫе, да и ты обиды на меня всякие говори. Гриньке скажи, пока все не успокоится, в лес ни ногой. Ежли чаго, Леший сам до вас дойдеть. Ну, Глах, жив буду возвернуся, тут же расстреляють меня сразу, а там все сынам подмогну. Всё, побёг я, навроде за грибами.

Никодим перекрестил Глашу, которая стояла едва сдерживая слезы:

– И вам, бать, легкой дороги!

Днём, погрузив раненых на телеги, тронулся отряд капитана по дороге на Раднево, уезжал и всеми любимый врач. Бабы со слезами обнимали его, совали в телеги к раненым нехитрую снедь, крестили их не стесняясь, и просили выжить и вернуться.

Далекий гул перешел в различимые выстрелы орудий, в небе паслись немецкие самолеты, которые почти непрерывно гудели над головой, отбомбившись где-то далеко, летели назад.

– Эх, похоже на Бряньск нацелилися, успели ли евакуирваться заводы-те?
– у деда Ефима сын, внук и сноха - все работали на машиностроительном заводе, который должны были эвакуировать в Сибирь, и дед сильно переживал.

На следующий день по Березовке прокатилась весть - пропал Никодим Крутов. В то, что он заблудился, никто не верил, он знал здешний лес как никто, да и не такой уж лес был, остров в море полей. Знаменитый Брянский лес начинался километров за пятьдесят, пришли к выводу, что или под бомбежку попал, или нарвался на лихих людей. Ещё в августе Никитич, их участковый предупреждал всех, что в недальнем лесу может прятаться всякая уголовщина, сбегавшая из вагонов, попавших под бомбежки. Бабы поохали, но искать Никодима в лесу никто не рискнул.

Ещё три дня в деревне было относительно спокойно, потом как-то враз потянулись измученные, еле передвигавшие ноги, засыпающие на ходу, отступавшие солдаты. Они шли опустив головы, многие были ранены, и на повязках выделялись кровавые пятна. Бабы плакали, детишки с печальными лицами провожали уходящих наших, все было понятно и без слов - немцы близко.

С отступавшими ушли последние семнадцатилетние пацаны, пять человек, ездившие в Брянск подавать документы в техникум при заводе, и пешком пришедшие в деревню. Оставаться здесь было для них невмоготу, они рвались 'защищать родину, а не отсиживаться за мамкиными спинами' - как выразился их комсорг Ваня Белкин, уходил с ними и участковый.