Соседи
Шрифт:
— Про это, как ее, про французскую революцию. Надежда Ивановна уверяет, что необыкновенно захватывающе.
— Да я ненадолго, — сказал Сева.
— Господи, — взмолилась Рена, складывая вместе свои маленькие ладони, — разве я тебя тороплю? Катайся себе на здоровье, и не нужен ты мне вовсе на ближайшие шесть часов!
«Как же ты обрадовался! Ты, наверно, никому, и прежде всего себе, ни за что не признаешься, что тебе трудно и тоскливо со мной. Но я-то все понимаю, я знаю, если я скажу, что ты устал от меня, ты начнешь ругаться, спорить, доказывать, что ни капельки не устал, что напротив, тебе скучно было бы без меня и так далее в том же роде, но как же ты обрадовался! Как
— Где твои лыжи, ты знаешь? — спросила она.
— Найду, — ответил Сева, выходя в коридор.
Спустя несколько минут он вошел с палками в руках.
— Нашел лыжи?
— Разумеется, а куда же они денутся?
«Ты забыл, что какой-нибудь час назад сказал мне, что тебя не интересует, куда девались лыжи, что ты охладел к ним. И голос был такой спокойный, и смотрел ты до того равнодушно, если бы я не знала тебя, в пору бы поверить, что все это так и есть на самом деле».
— Я так и думала, — сказала Рена. — Они, наверное, в коридоре стояли?
— На черном ходу за дверью.
— И никто их не взял?
— Как видишь.
— Надень свитер, — сказала Рена, — он в шкафу, на третьей полке.
Сева быстро натянул свитер, на голову надел вязаную шапочку с помпоном, в прошлом году Рена связала ему, а он ее так и не надел ни разу, ноги обул в теплые, суровой шерсти носки.
— Я готов, — сказал, и снова Рена увидела, что он смотрит куда-то поверх ее головы.
— Счастливо, — спокойно отозвалась она.
Он посмотрел в окно.
— А погода, по- моему, портится, становится все холоднее...
«Очень прошу тебя, перестань притворяться, что тебе неохота ехать, что ты едешь через силу. Не надо, я же не такая уж дура, все сама понимаю».
— Прокатишься раз-другой с горы, — сказала Рена, — и сразу разогреешься, вот увидишь!
Сева искоса посмотрел на нее.
«Откуда ты знаешь? И зачем ты говоришь так? Да я бы не поехал, я бы ни за что не оставил тебя, но так уж вышло, ты только не обижайся...»
— Я давно не ходил на лыжах, — сказал он. — Помоему, разучился за это время...
— А ты ходи когда-никогда, — наставительно произнесла Рена. —Ты же когда-то очень быстро бегал, за тобой никто угнаться не мог!
— Ну, стало быть, пока, — сказал Сева.
Помахал рукой, и Рена тоже помахала ему, улыбаясь.
Потом он закрыл дверь. Она подкатила кресло к окну, дождалась, пока они вышли все трое — Сева, Леля и Лелина подруга. Издали не различить ее лица, но, кажется, хорошенькая, и очень, у нее красивая лыжная куртка, красная с белым меховым воротником. Была бы Рена здоровая, она бы тоже непременно купила бы себе такую красивую куртку. Интересно, а обернется ли Сева?
Обычно, уходя, он оборачивался, махал рукой, даже если издали не видел, все равно знал, что Рена глядит ему вслед.
«Не могу понять себя, хочу или не хочу, чтобы он обернулся. Наверное, и хочу и не хочу. Я привыкла, чтобы он оборачивался, но в то же время пусть он позабудет обо мне. Несмотря ни на что, пусть позабудет, только чтобы я не была для него постоянной тяжестью, пусть он будет свободен от забот обо мне. Ведь он никогда не признается, но я знаю, что ему тяжело со мной...»
Она долго, пока в глазах не зарябило, смотрела в окно на заснеженные деревья, на крыши, на которых осели пухлые снежные шапки, на истоптанный тротуар под окном. Потом откатила кресло от окна, выключила телевизор: Не хотелось этого пресловутого детектива: чтобы смотреть его, надо быть особенно внимательной, а она сейчас не может сосредоточиться, все время будет думать о другом...
Она взяла с полки книжку «Мистер Хайд и доктор Джекиль»
Стивенсона, раскрыла ее.— Будем читать, — сказала громко. — Стивенсон очень хороший писатель.
Сева вернулся часа через четыре. Еще стоя на пороге, торопливо заговорил:
— Реник, не сердись, честное слово, до того далеко забрели, аж за Лосинку, потом у Симы лыжа сломалась...
— Да ты что? — изумилась Рена. — С чего это я буду сердиться? Мама уже часа два как дома, все у нас в порядке...
«Зачем, ну зачем ты оправдываешься? Я же знаю, тебе было весело, ну и прекрасно, очень рада за тебя, и очень хорошо, что ты наконец-то пошел на лыжах. Только не надо кривить душой, не надо оправдываться, извиняться...»
Всю эту ночь Сева не спал, думал все об одном и том же — о Симочке. Вдруг в один миг, разом влюбился. И уже ничего не мог с собой поделать. Он ходил за ней как привязанный, то и дело догонял ее на дорожках, смотрел, не мог наглядеться на ее лицо, круглощекое, пылающее здоровым румянцем...
Такого с ним еще не случалось. Разумеется, бывали встречи, вон даже Леля успела ненадолго понравиться, но тут, он чувствовал, тут все было совсем по-другому.
В прошлом году случилась одна история, он тогда со смехом рассказывал Рене. Вез во Дворец жениха и невесту. А они возьми да начни ссориться. Жених был много старше, чем невеста, грузный, черноволосый, губастый, а невеста щуплая, тоненькая, в чем только душа держалась. И с нею такая же щупленькая подруга, ненамного постарше ее годами. Из-за чего поссорились жених и невеста, Сева не знал, просто не прислушивался, но на одном из перекрестков, когда он остановился, ожидая зеленый свет, услышал:
— А я и вообще-то плевать на тебя хотел! =
Сева глянул в зеркальце. Жених нарядный, в белой сорочке, в черном, хорошо отутюженном костюме, в карманчике голубой платочек, и галстук такой же голубой, визжал тонким, бабьим голосом. Он так и сыпал злыми, обидными словами, а невеста молчала, и только бледные ее губы чуть заметно подрагивали, а подруга испуганно моргала глазами, но не отвечала ему ни слова.
«Вот это да, — подумал Сева, — хороша свадьба, ничего не скажешь!»
А жених между тем все больше распалялся, продолжал крыть невесту почем зря. В каких только грехах не упрекал он ее! И глупая-то она, и ничего не понимает в жизни, и отец у нее дурак дураком, и хозяйка она никуда, и никто с нею никогда жить не захочет, только он один такой вот идиот нашелся, решил взять за себя, но разве она сумеет оценить подобное счастье, разве в силах понять, что он для нее сделал?
Он говорил безостановочно, а невеста все молчала, и подруга ее со страхом глядела на жениха, а он, чувствуя свою безнаказанность, кричал все громче и яростней.
Тогда Сева не выдержал, остановил машину. Сказал жениху сравнительно спокойно:
— Попрошу вас...
Жених замолчал, обалдело уставившись на него черными, влажными, похожими на маслины глазами.
— Это ты о чем, парень? — спросил он, опомнившись.
— О том самом, — ответил Сева и вдруг закричал грозным басом: — Чтоб духу твоего больше здесь не было!
С силой распахнул дверцу машины:
— Слыхал, или надо уши хорошенько прочистить?
И жених, покорно, нагнув голову, вылез из машины. А Сева поехал дальше.
В зеркальце было видно: жених стоит все там же, на перекрестке, в нарядном своем костюме, ошеломленно глядит вслед машине.
Сева расхохотался. Невеста спросила:
— Как это вы сумели так?
И тоже засмеялась. Слезы ее мгновенно высохли, она мигом похорошела, беленькая, темнобровая, с темно-русыми волосами, красиво уложенными.