SoSущее
Шрифт:
Какое-то странное волнение охватило его, когда он бросил скрепленные в скоросшиватель уставные документы контролируемых им фирм и Акт законной и временной их передачи бенефициару Деримовичу.
Оглядев расцарапанную спину брата Пердурабо, приложившись к его разгоряченному копчику, Онилин почему-то подумал, что вот так, на дружеской, да что там на дружеской, теперь и на братской ноге, — это в последний раз. Острый край щемящей тоски буквально впился ему в горло, лишая дара речи, но Платон, подавив спазм, глядя в щель между белой и шоколадной грудью, в которой исчезала голова Деримовича, сказал:
— Ты, если что, брат… — употребив слово «брат», он по привычке осекся, и вот эта инерция и то, что теперь «брат» абсолютно законен в обращении, —
— Как сосало ляжет, брат Онилин, — степенно ушел от обязательств бывший Ромка Нах и проскользнул по ту сторону сестер.
Церемонии в Храаме были закончены, и процессия, возглавляемая Маат, двинулась к гатам молочной реки.
Все заметно волновались. Ведь кто-то из тридцати двух сосунков сегодня навсегда останется в объятиях Дающей, а его место, принимая на себя активы ушедшего и заботу о «молочной» вдове избранника с щенками-сиротами, займет вновь испеченный брат Пердурабо.
Проходя мимо купальни, Платон увидел впавшего в детскую эйфорию от целительного молока третьего ЕБНа, который был не лучше, не хуже предыдущих, разве что этот меньше пил и все время хныкал по своим утраченным в ходе посвящения в ЕБНство пальцам. А ведь он еще не знал, что и с этими отростками прощаться придется. Главное, опять бы руки не перепутали. Телевизионщикам потом один геморрой кадры зеркалить — всегда что-нибудь да забудут. А там слухи не преминут раскинуться: двойника, двойника предъявляют, а ЕБНа семья на цепь посадила.
Процессия остановилась. ЕБН, почувствовав на себе внимание, вначале присел на корточки, но потом как-то по-юношески легко выпрямился в полный рост.
— И ча??? — спросил он в привычном регистре, разглядывая через свинячьи даже на мониторе глазки свежую, еще розоватую левую кисть.
Никто ему и не думал отвечать. Два териарха в обязательных масках, которых допускали до берега Млечной вместе с ЕБНом, схватили своего патрона и, ударив сзади по сухожилиям в коленном узле, привели безответного наместника в коленопреклонную позу.
ЕБН начал выть, но тут один из териархов выкатил ширу и воткнул ее прямо в мощный загривок Единого Безответного Наместника.
— Цыц! Руку, быстро! — сказал он, сойдясь с наместником шлем к шлему и глядя своими камерами в бесстыжие матрицы скандального подопечного.
ЕБН выложил свою руку и стал грозно сопеть. А когда к нему в окружении самого Красного Щита и других строителей горы подошел вновь испеченный сосунок, он сразу узнал его.
— Ромочка! — вскричал он. — Ромочка!
Арканархи переглянулись. Что это, программный сбой, диверсия или обычное распиздяйство [287] — досточтимого брата оставить на том же уровне представления, как какого-нибудь декапрота?
287
Слово с чрезвычайно широким смысловым охватом. Здесь — обозначение крайне низкой ответственности. — №.
Но глядя на взволнованную реку, которая, если не выдать ей жениха, может натворить такого, что пятипалый ЕБН покажется детской забавой, высший состав сосунства решил оставить разбор полетов до окончания Овулярий.
Кто-то протянул Хану Пердурабо уже знакомый ему нож. ЕБН вскрикнул и попытался спрятать руку, но двое териархов были начеку. Заготовка трепальца, розовая пятерня, была надежно зафиксирована ими на специальном возвышении, а рядом лежала фотография того, что должно получиться в результате нехитрой операции.
— Ромочка, ты, что это, панимаишь! — ЕБН перешел на высокий фальцет, который раздражал и по ту сторону
«», но здесь, у самого Лона Дающей, у священной Белой реки, это… это было невыносимо для вновь испеченного и уже закаленного огнем устыжения верного адельфа Млечной.Не исключено, что не гордыни ради, а по зову Ея досточтимый брат Амор Хан Пердурабо и совершил свой невообразимый поступок. Поступок адельфа, вставшего по ту сторону правил.
Он подошел к вопящему ЕБНу и, глядя ему прямо в глаза, взял его за подбородок. Потом подкинул в руке кривой нож и, перехватив его так, что длинное лезвие теперь выходило из сжатого кулака вниз, точным ударом вонзил его в ЕБНа на манер римских гладиаторов — через ключичную дельту прямо в сердце…
Нож оказался достаточно длинным.
Так и не дождался ЕБН фирменной стигмы первого президента — тараща из дисплея свои маленькие свирепые глазки, с возгласом «шта?» он уронил голову на стол и больше ее не поднимал.
Арканархи, закивав своими птичьими и звериными головами, стали задавать друг другу один и тот же риторический, впрочем, в равной мере и исторический вопрос: «А что, может, и правда, пора?»
— Действительно, пора, — услышал Платон знакомый голос, немного искаженный плотно надетым на голову шлемом. — Давно об этом говорю.
Он повернулся на звук и увидел на плоском экране шлема глумливые и вызывающе наглые даже в компьютерном изображении глаза Буратины-Нетупа.
Совсем не такие, как у его почившего папы Карлы, расточительно, безрассудно злые. Нет, глаза Нетупа были другими, совсем другими.
ЕБН так и продолжал стоять на коленях, склонив голову на стол, ставший для него плахой. А по белому мрамору уже вовсю бежали красные ручейки и, добежав до края, по боковым граням стекали в мелкую заводь, образуя странные фигуры в перламутровом молоке.
«Кровь с молоком, молоко с киселем», — сказал про себя Онилин, вспомнив, что примерно так, только с безумной вспышкой алого цвета, выглядит жажда Дающей.
Он не стал ничего отвечать оборзевшему Нетупу.
Не поймет.
И ни к чему это — перед заплывом нервы трепать.
Спокойным и величественным надо входить в Млечную.
Без душевной смуты и дребезга мелких проблем.
Так, словно входишь в нее последний раз.
Еще не оттолкнувшись от ступеней величественных гат, Платон понял, сколько страсти заключено в Млечных водах сегодня. Нет, она не бросалась на берег крутыми волнами, не кипела бурунами, рассыпаясь в кокетливых брызгах. Что-то беспредельно мощное, заполоняющее всю ее ширь и глубь и простирающееся в те неведомые инфернальные бездны, откуда брала она свое начало, втягивало в себя кандидатов-пловцов. Обычно изобильная всеми эйдосами Земли, сегодня Млечная являла своему суженому единственную форму — белой невестой текла в этот час Зовущая. Но сколько же их было, этих невест, в ее речном теле! Мириады нежных дев обволакивали сегодня пловцов, удерживая их своими телами на плаву, лаская их своими руками, касаясь ногами, животами, упругими спинами и сильными плечами. Невозможно описать ощущения заплывшего в Млечную — бесполезно рассказывать об изначальном рае изобильной реки.
Платон оттолкнулся от ступеней и сразу всем телом ощутил непередаваемую нежность Дающей, которая окружила его телами юных дев, составлявших естество воды: от крошечных Дюймовочек до не соизмеримых с ним великанш. Находясь в состоянии небывалой эйфории, он сделал несколько шумных ребячливых гребков кролем, чтобы ощутить и увидеть небывалое чудо, — когда то, что с виду кажется водой, на самом деле оказывается сотнями умелых пловчих, настолько предупредительно и слаженно двигающихся, что одни поддерживают его своими ягодицами и ногами, другие обволакивают подрагивающими персями и животами, третьи разбегаются от плюхнувшейся в белую воду руки, четвертые подставляют плечи под его гребки, пятые, огромные, держат на своих исполинских спинах предыдущих, а шестые, совсем крошечные, проскальзывают между пальцев.