SoSущее

Под черной накидкой скрывалась еще более важная птица, как по ту, так и по эту сторону «», — чрезвычайно авторитетный бизнесмен и брат-адельфо Асос Дзасосович Сосилава, еще не так давно нежно погоняемый в Братстве Сосо и даже Сосиком. И вот перемена судьбы: на пустом погорели ренегаты — Либерии обряды Храама высмеять вздумалось, и не в узком кругу — публично; а Сосик, имея старую привычку разливать бабло по емкостям разным, вообразил, что тем же макаром и молоко девы можно распределять: чтобы кому «в рот текло», а кому «по сусалам стекло».

Краденое, между прочим, молочко. А ведь на своей ступени должен был знать он меру ответственности, как и то, что и капля не пропадет с сосцов Млечной под Оком Недреманным.

Око Недреманно — это не камеры слежения какие. Всевидящее оно.

Круглосуточного наблюдения.

* * *

— Ой, голубки, ну спасибо, вызволили-таки! И сразу на бал, вока! — подала голос Либерия Синюшная, осматривая пространство Храама. — Я уж думала, сидеть мне в зиндане этом коммуняцком [282] до тех пор, пока Боренька не объявится.

282

«Зинданом комуняцким» во времена ЭПН называли подвалы Лубянки т. н. правозащитники. — Вол.

— Либерия Ильинична, — обратился к Синюшной голос невидимого председателя.

— Ась, — отозвалась певица свобод.

— Пришло время.

— Чего время, простите? — Обнадеженная Либерия все еще не могла прийти в себя от радости, хотя кое-что ее начинало смущать. Например, привязанная к столбу нога.

— Время прощаться, сестра.

— Ну так прощайте, — сказала Синюшная и дернула за веревку. — Крепкая, — только отвяжите вначале.

— Мессир, — напомнил свою титулатуру председатель.

— Ну, пошло же, мессир, — продолжала дерзить Либерия, — взрослые люди, а все этого Булгакова в пятой копии мусолите. Мастер-грандмастер нашелся! Фаланд-Воланд, ха-ха!

— Какой Булгаков, сестра Синюшная? — Голос председателя был спокоен, но в нем уже слышались зловещие нотки. — Я Дюма больше люблю.

— Неужели, — Либерия обернулась назад и, завидев Кадуцей Братства, заикаясь, продолжила: — Мессир? Это и есть Храам, мессир?

— Он самый, сестра.

— Я думала, все это сказки… мессир. Детей пугать. Я не хотела. Я не знала.

— Мы тоже, сестра, думали, что вы сестра, а вышло… Но у нас мало времени, сестра. Не желаете взглянуть на свою кончину и похороны перед обслуживанием?

— Отчего не взглянуть, мессир, — хохотнула Синюшная, оценив юмор председателя.

— Смотрите, сестра, — сказал председатель, и сразу же вслед за его словами на полу перед Синюшной появился ряд быстро сменяющих друг друга картинок. Кадр первый: раздетая до наряда Евы Либерия Ильинична лежит на мраморном полу рядом с бассейном. Она не двигается. К ней подходят два человека с повязками на лицах, расстилают рядом черный мешок. Грубо переворачивают, ругаются матом, обзывают тушей, памятуя вес. Еще слышно слово «докаркалась». Крупно лицо, запавший язык и закатившиеся глаза. На шее отчетливо видна красно-синяя полоса — след от шнурка. На следующем кадре у Синюшной, немало повидавшей на своем веку, вырвался сдавленный крик: еще бы — в кадре была она сама, бледно-зеленого цвета, с огромным и грубо зашитым Y-образным разрезом от лобка до плеч. Далее гроб, цветы, несколько фрагментов фальшиво-пафосных речей: эпитафия Первого Лохатого канала, где о ее кончине с притворной скорбью и затаенным облегчением сообщил сам генеральный, потом явно наигранная скорбь и плохо скрываемое презрение в «обязательно расследуем» из сжатых губ локапалы во время пресс-конференции… Потом комья земли с микшером на лица пришедших проститься: крупно — вечно вздернутый нос Чурайса, псевдосочувственные воловьи очи Минцова, сжатые губы Ковалева, телемост из Лугдунума с обвинениями в адрес мстительного Нетупа от изгнанного брата Онилина… Да вот же и он, Боренька, — сидит чуть поодаль, хоть и спрятался под маской с длинным клювом.

— Боренька! — вскричала Синюшная. — Боренька, вы чего тут спектакли играете?

В ответ ей была полная тишина. Платон даже головой не повел в ее сторону. Только Сосилава с его восточной проницательностью понял все гораздо раньше Синюшной с ее вечно воспаленным воображением. И не просто понял — у Сосо была еще свежа память на собственное обслуживание кадавров, пусть и меньшего калибра, и не в Лонном зале Храама, но сценарий оставался тот же.

Бесповоротно летальный.

— Ты молись лучше, а, — обратился он к Либерии с кавказской напевностью, — если есть кому, понимаешь?

— Кому молиться, вы что, я в жизнь физкультурнику… — закудахтала было Синюшная в своем амплуа, но тут же осеклась, по-видимому, впервые осознав серьезность собственного положения.

И два териарха, молча подошедшие к ней, только усилили ее страхи.

— Либерия Ильинишна, — вновь послышался голос председателя, — вы не волнуйтесь, вас хорошо проводили, даже красно-коричневые оценили принципиальность вашей паранойи. Или, как они ее называют, демшизы. Да, вы были знаковой фигурой по ту сторону «». Жаль, вы так и не поняли, что по эту сторону царят другие принципы, отличные от «демократических ценностей» и прочих убеждений, выставляемых на витрину для масс. Как видите, со стороны если не масс, то отдельных придурков вам были оказаны наивысшие почести, ну а здесь их даже сравнить не с чем — ведь вас обслужит не кто-нибудь, а наш юный герой, восходящая звезда Братства. Знакомьтесь, Роман Борисович Деримович, без пяти минут брат Пердурабо Второй.

— Здрасьте, — сказал Ромка из своей живой ниши.

— Добрый… — начала было Синюшная, только сейчас заметившая недососка между двух великанш. По сравнению с ними он казался лилипутом. — Добрый, — и, видимо не зная что сказать в ответ, Либерия Ильинишна запнулась.

— Приступайте, кандидат, — не дал ей закончить Председатель.

При этих словах стоящие рядом с Синюшной териархи одним движением разорвали на ней балахон и толкнули Либерию Ильиничну в спину. Она вывалилась из него, как из кожуры банан, голая тетка с объемным дряблым телом. Роман ухмыльнулся.

Темная сестрица погладила его по спине теплой рукой, затем вынула из своей сложной прически золотистый шнурок и вручила его Роману.

Сиси наклонила голову и, приподняв подбородок Деримовича, улыбнулась ему. Вместе они подтолкнули его к алтарю. Либерия Ильинична завизжала.

* * *

Под аплодисменты собрания Роман вернулся к своим хранительницам. Нефти обернула его белым покровом, на котором тут же проступила кровь от многочисленных царапин, да что там царапин, настоящих борозд, оставленных на его теле бившейся до последнего Синюшной. Сиси приложила к его подбитому глазу холодящую петлю анха и погладила по голове, что-то нашептывая. Со стороны входа появились двое служителей с черным мешком. Осмотрев труп правозащитницы, они упаковали его и потащили по гладкому полу вглубину боковой галереи.

Придя в себя, Роман с некоторой обеспокоенностью взглянул на Сосилаву, а затем, подняв голову вверх, туда, где, по его мнению, прятался Сокрытый, спросил:

— Вы мне все еще не доверяете, мессир?

Еще до того, как послышался ответ председателя, зал покатился со смеху.

— Отчего же, кандидат, доверяем.

— Но проверяете…

— Мессир, — без тени раздражения в который раз поправил его Сокрытый.

— Проверяете, мессир, — исправил ошибку Деримович.

— Но вы, кажется, хотели сказать что-то другое, кандидат, не так ли?

— Да, мессир.

— Так говорите же.

— Я хотел сказать пятнаете, мессир. И я подумал, а зачем?

— Действительно, зачем, кандидат? — перебил Романа председатель. — На вас незаметно будет.

— Что именно, мессир? — недопонял кандидат.

— Пятно.

Роман впервые улыбнулся. Если председатель шутит, может, все и образуется, и не надо будет этого Сосилаву обслуживать.

— Ну да, — поспешил развить свою мысль Деримович, — и под ногтями у этой кадаврины моей шкуры предостаточно. Может, достаточно уже компромата, мессир? Куда я с уликами такими?