SoSущее

Маат, руки ее — нежней, чем у няни, взгляд ее ласковый — как у лани. Правды ланиты стыдливо румяны, в улыбке Маат — невинная мама. Груди ее — полны чистоты, бедра — круче смелой мечты, ноги Маат стройнее колонн, стопы ее — суровый закон.

О, Маат, мать чистоты, по правде суди, лево и право строго блюди. Черное с белым мешай пополам, чтобы баланса хватило и нам.

Его транс прервали аплодисменты. Онилин очнулся и увидел, что взгляды старшего расклада направлены именно на него. Оказывается, он читал свою молитву довольно громко — все расслышали и… оценили по достоинству. А вот он, уйдя в неведомые дали с Маат в душе, даже вздрогнул, увидев вместо лиц обращенные к нему морды: львиц, шакалов, кошек, баранов, крокодилов, птиц и какой-то странной разновидности обезьян.

Голос председателя вернул его к нормальному восприятию происходящего. Видно, подзабыл он за годы вынужденной отлучки свои ощущения от облика Верховного Суда.

— Чтим Маат, чтим справедливую, верим в правду твою сокровенную, выбор твой равноценный, — нараспев начал невидимый председатель.

— Чти-им, чти-им, чти-им! — с искренним воодушевлением поддержал Сокрытого зал.

— Нема! — призвал председатель.

— Нема! Нема! Нема! — несколько раз пронеслось под сводами Храама.

Маат молча кивнула и поставила свою правую ногу на месяцеобразные весы.

* * *

Взгляд Платона то и дело падал на спину Исидоры севера, стоящей между ним и его недососком. Охранительница кандидата, покрытая и открытая, на протяжении допроса и всего представления стояла так, что казалась статуей. И это с поднятыми руками, на которые натянуто покрывало. Что за выдержка, что за сила! Но почему покров до сих пор не убран, почему его недососок не может взглянуть на все великолепие Храама: с горящим в самом зените купола Глазом и великолепным освещением, льющимся из глазниц ста сорока четырех тысяч павших защитников Кургана.

Мистагог Деримовича, конечно, догадывался о причине подобной осторожности со стороны Совета, но старался не думать о таком повороте дела.

Но в глубине души он знал, что сегодняшнее посвящение пойдет по совсем другому сценарию.

Иначе зачем за спиной кандидата у прямоугольного алтаря появились две неуклюжие фигуры с мешками на головах? И зачем их ноги привязывают к мраморным столбам?

Да, видно, придется недосослю его кадавров обслуживать.

А если его на кадавров выводят, значит, он по третьему разряду идет.

А если по третьему разряду, то… И Платон понял, зачем над головой Деримовича до сих пор натянут покров.

Его размышления прервал голос Председателя:

— Вы показали себя с самой превосходной стороны, кандидат.

— Благодарю, мессир, — отвечал польщенный недососок, одновременно украдкой поглядывая на налившиеся соски его божественных спутниц.

— Не стоит, кандидат. По совокупности заслуг исповедования и прохождения по решению Совета вы удостоены права войти в высший состав сосунства экстерном.

— Я польщен, мессир, — сказал Ромка, в очередной раз удивив своего наставника.

А наставник, только-только с облегчением вздохнувший по случаю удачного прохождения испытаний его подопечным, чуть не одеревенел. Конечно, если Деримович справится — ему честь, хвала и вечное членство. А если нет…

— И вам по установлению 11-му пункт 9 необходимо обслужить двух кадавров, — продолжал свою речь Сокрытый.

— Я не понимаю, мессир, — честно признался стоящий на входе.

— Это просто, кандидат. Не сложнее, чем разглядывать сосцы двух Матерей. Постеснялись бы на мамок пялиться. — Величественный голос Бесплотного выглядел вполне органичным и в шутках. Хотя, если в удерживающих Романа жрицах признать подлинных богинь, Аст и Неб Хут [281] , то таки да, они если не матери его, то праматери точно. Платон попытался сообразить, сколько тогда им должно быть лет: две, три, шесть тысяч… — нет, с бессмертными такое не проходит. И, кажется, он опять упустил смысл диалога между председателем и неофитом.

281

Другие имена Исиды и Нефтиды, означающие «опору» или «трон» для Исиды, что отмечено ее головным убором, и «владычица дома», который также символически представлен на голове богини.

— Есть кадавры, их надо обслужить, кандидат, — сказал Сокрытый.

— А кто такие, кадавры эти, мессир? — вопрошал недососок, заставляя Платона предательски краснеть. Но почему Платона, а не этого, где он там сидит, Чурайса, чур его вместе с чурфаком его!

— Это трупы, кандидат, разве мистагог не говорил вам? — спокойно продолжал председатель, явно переводя стрелки вины с Чурайса на Онилина.

— Говорил… говорил, мессир, я в это время… В это время я отвлекся, в общем.

Платон готов был разреветься от такой преданности, смысла которой он не понимал, ведь его роль в судьбе недососка с вхождением в Храам отыграна.

— Ну, раз говорил, тогда повернитесь кругом и посмотрите на своих кадавров.

— Есть ли у меня выбор, мессир? — спросил Ромка, оставаясь на месте.

— Выбор?

— Да, если я откажусь… обслуживать… кадавров?

— Мессир…

— Да, откажусь, мессир.

— Выбор есть, кандидат, разумеется, есть… Мы никого не оставляем без выбора. Вы можете обслужить кадавров или… остаться в Храаме до следующих Овулярий.

— Зачем, мессир?

— Затем, кандидат, чтобы повторить все сначала и обслужить уже четырех либо встать в очередь на обслуживание самому.

Пока Роман пытался выторговать себе нечто такое, чего сам не знал, зал начал шуметь, послышались презрительные выкрики, туалетный юмор насчет пидагога-мистофила и прочие гадости… Как ни странно, даже в Храаме под Всевидящим Оком можно было устроить бардак.

— Silentium! — призвал председатель, в то время как богини-хранительницы Деримовича разворачивали своего мальчика лицом к новому испытанию.

— Но они стоячие, мессир, — удивился недососок, рассмотрев мнимых кадавров. Он попытался повернуться в сторону Совета, дабы не показаться невежливым, но божественные его проводницы вернули голову кандидата на место.

— Нет нужды, кандидат, вертеть головой. Вы всегда смотрите на нас, а мы на вас, — произнес загадочную фразу Сокрытый и, сделав паузу, добавил: — А кадавры действительно стоячие, кандидат. Считайте, что вам повезло, стоячих обслуживать будете. А вы каких хотели, лежачих?

— Я… — Ромка растерялся, он вообще не хотел кого-то там обслуживать, — я не знаю.

— А мы знаем, — ровно, но Платону показалось с ехидцей, сказал председатель… — что лежачих… не обслуживают.

На последних словах териархи в крокодильих масках сдернули с вошедших мешки, и те из присутствия, кто мог видеть и слышать происходящее в Храаме в истинном свете, невольно ахнули.

На роль кадавров сегодня назначили двух очень известных людей. В какой-то степени слова председателя о кадаврах можно было назвать истинными, несмотря на их «стоячесть». По крайней мере, по ту сторону «» они уже давно считались покойниками. Или, говоря точнее, если журфеню вообще можно называть точной, знаковыми и даже алармовыми покойниками, — то есть такими трупами, по которым колокола звонят не в фантазиях писателей, а с вполне реальных колоколен. Хотя применительно к сегодняшним кадаврам реальные колокола звонили только в одном случае — по безвременно усопшей… Да-да, усопшей, потому что под красной тряпкой скрывалась одна известная правозащитница, пусть и непонятно чьих прав и по чьему велению защитница, вероятнее всего, по щучьему, но точно не по произволу ко второй ступени Храама допущенная — что ж, любите и жалуйте, сестра-дельфина Диана Воган де Каган, известная по ту сторону «» как Либерия Ильинична Синюшная.