Совершенство

(Перевод: Малыш, ловлю на себе твой взгляд, знаю, ты знаешь, что я чувствую. Любить тебя непросто, а находиться здесь ещё труднее. Ты встаёшь у штурвала. Я больше не хочу так, всё слишком нереально, я не переживу, если это всё по-настоящему.)

Сапбордов — жестких надувных досок для катания по ровной воде, у нас три. Яркие, словно огни светофора, они расстелены на горячем песке. Красный, желто-зеленый и сине фиолетовый. В окружении пластиковых плавников, весел, и страховок-лишей, напоминающих провода-пружинки давно канувших в прошлое телефонных аппаратов.

Из тени навеса я лениво наблюдаю за тем, как мужчины, надувают сапы ручными насосами. То, что оба они одеты из-за жары лишь в легкие плавательные шорты из плащовки, делает процесс интригующе-прекрасным.

Лерка тоже расположилась рядом. Обмахиваясь оставленной Нестеровым папкой-планшеткой, как веером, она предается созерцанию прекрасного вместе со мной.

— Июнь в этом году жаркий, — подмечает девушка и убирает со лба прилипшие пряди челки. — Но возле моря ещё терпимо. В городе переносить такую погоду ещё сложней.

Дубинина — неисправимая оптимистка. Уверена, наступи вдруг зомби-апокалипсис, она и в нем нейдет несомненные плюсы. Обладай я ее внешними данными, вряд ли была бы столь жизнерадостной, но для Лерки жизнерадостность — её суперсила.

Отзываюсь меланхолично:

— В городе можно было бы усесться под кондиционером и забыть о жаре. А ещё лучше — сменить сам город, но это в идеале. Пожалуй, я бы хотела поселиться где-нибудь на западном побережье Италии, где нет суеты и для нормальной жизни не обязательно каждое лето отращивать жабры.

— Везде хорошо, где нас нет, — философски изрекает Дубинина, беззастенчиво любуясь мускулами Сахарова, повернувшегося спиной.

Признаю, там есть на что посмотреть, и все же он, хоть и демонстративно рисуется, сильно теряется на фоне Нестерова, мощный рельеф мышц которого выделяется гораздо сильнее.

При этом Марк, в отличии от Никиты, ведет себя более естественно и погружен в какие-то свои мысли. Ловлю себя на том, что рассматриваю его вдумчиво и внимательно. Его рост, фигура и лицо вдруг начинают казаться мне идеальными.

Черные волосы, задумчивый взгляд и четко очерченный профиль. Гладкая, бронзовая от загара, кожа. Сильные руки и горячие губы, заставляющие забыть о совершенно невыносимом характере. Черт. О чем я только думаю?

«Звала, Милашечка? Тебе, я гляжу, голову солнцем напекло?» — интересуется чертенок с левого плеча, деловито спустив на нос-рыльце солнечные очки-клабмастеры.

Не напекло. Просто Нестеров неожиданно стал мне интересен и я, хоть убей, не могу понять, как и почему это произошло.

«Потому что тебе показалось, что он тот, с кем можно быть слабой. Тот, кому можно сдаться. Тот, в кого можно влюбиться, — втолковывает невидимый собеседник. — Но ключевое слово здесь «показалось», Милашечка, и влюбляться по-прежнему ни в кого нельзя, а в Нестерова — особенно».

Разве? Марк ведь в очередной раз помог мне ночью, более того, не стал искать в случившемся собственной выгоды, а теперь ещё и вкусным завтраком накормил. И если не брать в расчет его язвительные насмешки, то не это ли показатель того, что он классный? Не говоря уже о том, что при взгляде на то, как Марк накачивает насосом сап-доску, по моим венам растекаются золотистые искорки, похожие на пузырьки от шампанского.

«Это иллюзия, дорогуша, — категорично заявляет чертенок и добавляет со вздохом: — Мир по-прежнему жестокий и коварный. А Нестеров по-прежнему тот, кого тебе стоит обходить десятой дорогой».

И он исчезает, посчитав, что сказал достаточно. А я продолжаю смотреть на Марка, мысленно повторяя последние сказанные чертенком предложения, словно мантру. Но где-то в глубине души очень хочется поверить в обратное.

— Пойду к ручью, умоюсь, — говорит Лерка, по раскрасневшемуся лицу которой стекают капельки пота.

Я рассеянно киваю. Пусть идет. Снимаю футболку и, оставшись в купальнике и шортах, промокаю ей кожу на лице.

Из любопытства заглядываю в папку с рисунками Нестерова. Там карандашные архитектурные наброски. Сочетание четких и уверенных линий, соединяющиеся в идеи для его новых проектов, детали элементов облицовки, стилевых решений. Когда-то похожая папка была неизменной спутницей отца. Он везде носил ее с собой, боясь упустить внезапный порыв вдохновения.

Мысли об отце и о схожести с ним Нестерова, ожидаемо вызывают раздражение. Закрыв папку, бросаю ее обратно на туристический коврик, стараясь не думать о теории полового импринтинга. В моем случае, схожесть мужчины с моим отцом, скорее повод для интуитивной ненависти к нему, нежели для симпатии.

Прикрываю веки и, выпятив нижнюю губу, дую на собственный лоб. Ненавижу жару. Но, пожалуй, моя суперсила, в отличии от Дубининой, в том, чтобы умело приспосабливаться к обстоятельствам. Какими бы они ни были. В свое время это помогло мне устоять на ногах и выжить после всего, что случилось. Не сломаться. Стать той, кто я есть.

Голос Сахарова заставляет вернуться к реальности:

— Лана, прости меня, — виновато бормочет Ник, садясь рядом и касаясь моим плечом своего.

Вздыхаю и окидываю мужчину пристальным взглядом. Кажется, он говорит искренне. В ясных голубых глазах сожаление. Светлые брови подняты домиком. Полные розовые губы приоткрыты.

Зачем-то перевожу взгляд на Нестерова, продолжающего надувать второй сап, в то время как Никита, подготовив один, посчитал нужным уйти, чтобы в очередной раз извиниться передо мной за пропущенное свидание.

«Что тебя смущает, Милашечка? Действуй, сейчас самое время, — подсказывает чертенок, уловивший мои сомнения.

— Я тебя вообще-то ждала, — надуваю губы я. — И не собираюсь повторять эту ошибку.

— Ты не представляешь, насколько мне жаль, — горячо шепчет Ник, наклоняясь чуть ближе. — Я не собирался спать, но вчера вырубился моментально, как после снотворного.

Как после снотворного. Моего снотворного, которое столь некстати пропало. И кто же оказался настолько расчетлив, чтобы подсыпать его Сахарову? Руку даю на отсечение, что это не Дубинина. У нее бы на такое ума не хватило. Зато я знаю, у кого бы точно хватило.

Снова смотрю на Нестерова, как ни в чем ни бывало поднимающего и опускающего ручку насоса. На блестящую от жары бронзовую кожу, напрягающиеся под ней бицепсы и трицепсы. Это он хладнокровно подсыпал мои таблетки в пиво Сахарову, а потом ещё, небось, злорадствовал, наблюдая за тем, как я его жду, прекрасно зная, что Ник не придет. Гад.