Совершенство

— Пошел ты, Нестеров. Хотеть не вредно, — выплевываю я, даже не глядя в его сторону.

Ухожу в палатку, продолжая кипеть от злости. Достаю из сумки в тамбуре футболку и шорты, чтобы переодеться для сна и только тогда замечаю, что один из замков моего саквояжа разошелся. Именно тот, в который я так беспечно положила бутылек с лекарством. И сейчас его там, разумеется нет.

Шепотом произношу несколько непечатных слов, характеризуя собственное отношение к этому неприятному факту и к сложившейся ситуации в целом. Кажется, спать мне в ближайшие три ночи не придется.

Треклятый Сахаров. Чертов Нестеров. Идиотская Дубинина, предложившая эту глупую идею с дурацким отдыхом!

Сопя от негодования, ухожу в спальную комнату палатки, чтобы переодеться. Развязываю ремень, сбрасывая платье на коврик. Облачаюсь в футболку и короткие шорты. Потом возвращаюсь в тамбур, чтобы аккуратно сложить одежду и взять мягкий серый плед из велсофта, чтобы укрыться ночью.

Замок тамбура не застегнут, и я вижу, как Нестеров тушит огонь в костре, отвечающий ему недовольным шипением и белым паром. Тороплюсь скрыться в спальне и закрыть молнию на дверце до того, как он придет в палатку, чтобы не продолжать во всех отношениях неприятный разговор, хотя и сомневаюсь, что ткань станет достаточной преградой, чтобы остановить Марка, если он пожелает это сделать.

Какого рожна он вообще завел эту тему? Зачем высказал мне собственное мнение о Тоше, прекрасно зная, что оно мне не понравится и заденет за живое? К чему его последняя фраза? Чтобы в очередной раз вывести из себя? Спровоцировать? Чтобы что?

Как всегда, общение с Марком вызывает у меня больше вопросов, чем ответов, а чертенок, который иногда объясняет мне его поведение, почему-то предпочитает не появляться. Погасив фонарик под потолком, ложусь на мягкий туристический коврик, хотя и понимаю, что уснуть без таблеток вряд ли смогу.

Слышу шелест шагов Марка, негромкий звук замка-молнии закрывающего дверь в тамбур. Поверхность коврика подо мной внезапно становится неудобной, и я поддаюсь внезапно возникшему желанию ворочаться, в тщетной попытке устроиться получше. То скидываю с себя плед, то укрываюсь им снова. Чувствую себя дурацкой принцессой на горошине, которая не могла уснуть на двадцати тюфяках.

Но я перестаю ерзать и вертеться, когда высокий темный силуэт Нестерова замирает в освещенном оставшимся фонарем дверном проеме. Он вычерчен контурным светом так четко, словно нарисован графитом на ткани дверцы. И слишком явно эта картинка напоминает мне другую такую же, навсегда отпечатавшуюся в моей памяти, словно след от удара отбойного молота. Тот же желтый контурный свет. Точно такой же темный силуэт и дверной проем. Такая же ночь и такая же я — испуганная, маленькая, уязвимая.

Еще и потерявшая таблетки — единственное, что могло бы помочь.

Головой понимаю, что та ситуация никогда не повторится. Что я в силах дать отпор. Что Нестеров вряд ли решит причинить мне вред. Но предательский организм реагирует рефлекторно, как у собаки Павлова на звон колокольчика.

Кровь мгновенно леденеет в жилах. Холодный пот прошибает кожу на спине и груди, заставив ее покрыться мурашками, а тонкую ткань футболки — прилипнуть. В легких застывает воздух, который я вдохнула только что, а в горле застревает крик. Не могу издать ни звука, слыша лишь собственное сердцебиение — пульс бьющий в висках, словно тяжелые удары барабана. Гулкие и болезненные.

Время останавливается. Перед глазами бестолково мельтешат разноцветные мошки. Абсолютно иррациональная паника полностью подчиняет меня себе, тянет в гудящую непроглядную бездну, разверзшуюся прямо передо мной на расстоянии шага.

Вместо крика из горла вырывается сдавленный хрип, но я все так же не в силах пошевелиться. Желудок стянуло в тугой узел, а грудь сдавило так, будто на ней не футболка, а стальные тиски.

— Милана, — голос Нестерова долетает откуда-то издалека, приглушенный настолько, что я едва разбираю собственное имя.

Только Марка мне сейчас не хватало. Ведь именно его я и боюсь. Это его появление спровоцировало приступ, который намного сильнее, чем множество предыдущих. И всё же пытаюсь сконцентрироваться на нечетких линиях его лица, совсем близко. Ничего не выходит, контуры всё такие же расплывчатые и неровные.

— Милана, — снова окликает он, громко и четко, без малейшего волнения в голосе. — Посмотри на меня.

А разве я не пытаюсь? Чувствую, как Марк приподнимает меня с коврика, а его горячие пальцы сжимают запястье, прощупывая пульс.

Все это бесполезно. Ни его присутствие, ни советы не помогут. Тоша уже пробовал, когда во время одного из первых приступов оказался рядом, но все тщетно. Нужны таблетки. Или время, чтобы паника прошла сама собой.

Зажмуриваюсь в надежде, что вальс разноцветных пятен перед глазами прекратится, но под закрытыми веками они начинают кружиться с удвоенной силой. Из груди вырывается слабый болезненный стон. Не припомню, когда было так плохо. Где-то внутри плещется горечь, будто кислота, разъедающая внутренности изнутри. Кажется, меня сейчас стошнит.

— Смотри на меня, — размеренно повторяет команду Марк.

Не отпуская запястья, он касается пальцами моего подбородка, поворачивая лицом к себе, заставляя подчиниться. Усилием воли открываю глаза. Слышу, как он произносит все так же спокойно:

— Дыши, милая. Вдох, выдох. Вдох, выдох…

Честно, пытаюсь, но кислорода в воздухе катастрофически не хватает. Ощущаю странную невесомость, будто я глупый космонавт, который вышел с орбитальной станции в открытый космос, забыв скафандр. Мышцы понемногу расслабляются.

— Вдох, выдох, — глухо продолжает Нестеров и воздух медленно заполняет легкие.

Картинка перед глазами постепенно начинает проясняться. Сознание вычленяет какие-то обрывки: подрагивающий свет кемпингового фонарика, прикрепленного к куполу тамбура, изумрудно-зеленые глаза Нестерова, склонившегося надо мной и пряди темных волос, падающих на его лоб. Движения губ, когда он повторяет «вдох-выдох». Яркий аромат бергамота. Колышущуюся от легкого ветерка ткань палатки.

Паника уходит, уступая место слабости. Всматриваюсь в лицо Марка, на коленях которого я теперь полулежу, и не нахожу в нем никаких признаков беспокойства. Либо он мастер самообладания, либо просто хладнокровен, как японские самураи.

— Ты как? — бархатным, успокаивающим голосом спрашивает Нестеров, поняв, что мой взгляд стал осмысленным, пульс перестал напоминать автоматную очередь, а дыхание из прерывистого и хриплого стало почти таким же ровным, как у него.

Это показное проявление вежливости ожидаемо вызывает раздражение. Ему ли не все равно? Да если бы не он, приступа вообще не случилось бы. Отзываюсь недовольно:

— Вот только не надо меня жалеть. Я просто потеряла свои таблетки.

— И не собирался, — произносит Марк невозмутимо и опускается рядом на коврик, осторожно перекладывая мою голову с собственных коленей на плечо. — От панических атак еще никто не умирал.