Совьетика

И тогда Хиллари смело решилась порвать c семейными традициями. Благо что благодаря перемирию, объявленному ИРА, вступать в Шинн Фейн к тому времени было уже не так опасно, как в совсем еще недавнем прошлом, когда тебя автоматически заносили в черные списки, при первой возможности старались уволить c работы, повсюду преследовали спецслужбы, а на улицах пожилые бабушки, начитавшиеся газет “эстаблишмента”, обзывали “детоубийцей”.

После долгих угoворов Питер Коннелли сжалился и согласился-таки принять Хиллари в нашу ячейку – хотя к перебежчикам республиканцы относятся с недоверием.

…– Я – политический беженец, – дрожащим, как у ягненка, голосом, заявила Хиллари с порога на первом в её жизни собрании женского актива Шинн Фейн, умильно улыбаясь суровым, закаленным в боях республиканкам. И её по-матерински пожалели…

.

Я старалась отогнать от себя не очень-то приятные мысли о том, что где-то я уже видела такое. Дома. В CCСР. В нашей родной КПСС.

Когда я достигла возраста, позволявшего вступить в партию, помню, мне было стыдно даже подумать o таком. Не потому, что у меня не было коммунистических убеждений, или я была равнодушна к происходящему в стране и в мире, а потому, что было в нашей партии тогда уже, несмотря на все правильные произносимые её функционерами слова, что-то такое омерзительно фальшивое, неестественное, лживое, – и большинство моих ровесников искренне cчитали вступающих в неё, тем более в нашем молодом возрасте, чистой воды карьеристами. Как показали события, наступившие всего через несколько лет, мы, к сожалению, не ошиблись. Спасло бы это партию, если бы в неё пошли такие, как мы – решив бороться с такими, как эти карьеристы? Возможно, да. Но может быть и так, что спасти её к тому времени было уже поздно, и их не надо было пускать туда, в первую очередь…

Но я уговорила себя все-таки, что нехорошо судить o человеке, не зная его толком. Может быть, Хиллари действительно по молодости лет заблуждалась в том, какие партии в её родной Ирландии были прогрессивными, а какие- реакционными. Нам-то хорошо, нам дали политическое образование с детства, и многие из нас знали про ирландские партии, пожалуй, больше, чем. сами ирландцы. Хотя бы и в теории – но, по крайней мере, нам было ясно, кто есть кто. Может, и Хиллари так: поработает как следует несколько лет, покажет, что ей можно верить, что у неё действительно есть соответствующие убеждения, – и станет частицей республиканской семьи…

Но что вы, куда там…

Первые несколько недель Хиллари скромно и исправно разносила листовки по домам и стояла в пикетах. Но не для того она меняла партию, чтобы оставаться на черновой работе больше этой пары недель! Лестница наверх в партии ее первого выбора оказалась непомерно длиннее, чем. в гораздо более малочесленной и менее образованной по своему составу ( в силу социального происхождения её членов, у которых зачастую просто не было возможности получить oбразование) Шинн Фейн. А ключик наверх в последней оказался весьма доступен: как и у нас в России, в Ирландии зачастую многое определяется личной дружбой. Подружившись c дочкой одного из видных партийных деятелей, занимавшей в партии секретарский пост благодаря папе, Хиллари познакомилась поближе и с самим этим папой, молодящимся крашеным брюнетом… И пошло-поехало. Меньше, чем. через полгода после того, как бедняжке пришлось потоптать белы ноженьки, разнося листовки по не самому благополучному из дублинских кварталов, “папик” с высокой партийной трибуны провозгласил её “нашей восходящей звездой». А “звезде”, как известно, полагается сиять…

… Американское посольство в Дублине. Проливной дождь. Израиль только недавно практически стер с лица земли лагерь беженцев в Дженине. У посольства протестует против американского покрывательства Израиля группа ирландцев – несмотря на ливeнь. В ворота посольства, разогнав толпу и облив протестующих из лужи, въезжает роскошная машина, ведомая напомаженной Хиллари: “звезда” приехала представлять партию на посольской вечеринке, посвященной 4 июля. Одна из демонстранток, узнав её, дружелюбно кричит представительнице левой, прогрессивной партии, по-ирландски, на языке, который всегда защищает и пропагандирует республиканское руководство:

– Присоединяйся к нам!

Но Хиллари не знает ни слова по-ирландски, хотя и регулярно бросается с трибуны, читая доклад, заученными для протокола ирландскими словечками , – и непонимающе отворачивается…

Никто из актива партии не захотел сам явиться на это мероприятие, ибо они солидарна с палестинским народом и его борьбой , однако отказать американскому послу в открытую было нельзя – и Хиллари с радостью отправилась “сиять”…

Можно, конечно, сказать, что это было нужно партии. Но почему-то вот только Хиллари всегда оказывается лишь на приемах и балах, на телевидении и на трибунах, – в то время, как другие, скромные, не ищущие славы и зенитов прожекторов, состоящие в партии много лет женщины из Шинн Фейн продают партийные газеты, организуют группы продленного дня для детей, помогают друг другу: одним словом, занимаются подлинными делами, а не партийной трепотней “а-ля КПСС”, от которой ничего не изменится.

Что же касается настоящих дел… Дермот жаловался мне, как Хиллари соообщила ему неправильную дату проведения очень важной встречи, на которой ему обязательно надо было присутствовать. На встречу он из-за этого не попал. Хиллари даже не извинилась перед этим немолодым, заслуженным человеком, без которого не было бы сегодня ни Шинн Фейн в таком виде, в каком она есть, ни мирного процесса.

Уже через пару месяцев после того, как республиканцы приняли её в свои ряды – с оглядкой на её небезупречное политическое прошлое и с испытатетльным сроком, – Хиллари, не моргнув глазом, выступала с трибуны со словами:

“Мы из Шинн Фейн… “- чем напомнила мне переехавшую в наш славный город землячку Михаила Сергеевича Горбачева, уже на третий день после своего переезда заявившую на партcобрании: “Мы, жители города N…”.

Хиллари клеймила с трибун противников мирного процесса и своих бывших сопартийцев со страстью и энергией, которой позавидовали бы делегатки съездов РКП (б) сталинских времен. Где же только пропадал этот талaнт все те годы, когда за членство в Шинн Фейн преследовали? Как только республиканцы справлялись без неё все эти годы- когда их пытали, бросали в тюрьмы, когда они умирали на голодовках протеста и под пулями расстреливавших их без суда и следствия британских солдат!

Особенно яро выступала Хиллари, естественно, за “позитивную дискриминацию” для женщин в обход нормальных избирательных процедур в партии – что, как нетрудно понять, позволило бы ей взлететь ещё выше. К сожалению, авторами такого курса является как раз мужская часть руководства партии – которая настолько хочет 100% равноправия в её рядах, что предпочитает кропотливой, долгой работе по привлечению женщин в свои ряды поставить пару выскочек в юбках на полу-важные позиции (такие, чтоб они были на виду, но никаких особенно важных решений сами, боже упаси, не принимали!), не понимая, что один только вид их способен раз и навсегда отбить oхоту у любой нормальной женщины попробовать себя на политическом поприще. Разве хоть один нормальный человек согласился бы занять тот или иной пост, зная, что его выдвигают не за его личные деловые качества, а просто по “гендерному” признаку?

Как только вступать в Шинн Фейн стало безопасно, как только у партии появилась перспектива прийти к власти, в неё рванули карьеристы всех мастей. У старых, проверенных активистов, подлинных борцов за народное освобождение, оказался не так подвешен язык, не было таких дипломов, – и они зачастую просто растерялись перед напором таких, как Хиллари, а некоторые – даже и обрадовались: “Они будут за нас говорить, а мы займемся настоящими делами!”

Не дадут они вам заниматься делами, хорошие вы товарищи мои. Не успеете вы и оглянуться, как они отнимут у вас вашу же партию, опошлят ваши идеи, займут ваши места, погубят вашу борьбу…. Разве мы уже не видели всего этого у нас в стране? Разве не до боли узнаваемо нам поведение этой “профессиональной партийной проститутки”?

…Один мой друг-республиканец (о котором у нас речь еще пойдет!), проведший больше 10 лет в британских застенках, задумчивый, временами нервный, но ужасно славный, стойкий и сильный по характеру человек, выслушал как-то мои аргументы, которые я постаралась освободить oт каких бы то ни было эмоций, не отpывая от меня глаз. Затем так же задумчиво спросил:

– А что же случилось с ними со всеми, с теми преданными идee людьми, которые были в вашей партии?

– Что с ними случилось? Их выгнали на улицы и смеются теперь над их идеализмом и честностью, называя их дураками, не умеющими жить. Тех самых людей, которые все отдали борьбе и создали для нас лучшую жизнь. Я понимаю, что каждый человек и каждaя партия должны сами учиться на своем собственном опыте, и что чужие ошибки ещё никогда никого ничему не научили. Я понимаю, что может быть, неприятно слушать меня, рисующую далеко не радужную картину. Но я так не хочу, чтобы подобные типы смеялись вот так же завтра над тобой и такими, как ты! Они погубят ваше живое дело.