Совьетика

«Свободный» мир ежедневно убивает, насилует и уродует духовно миллионы людей по всему земному шару, а от нас, видите ли, требуется, чтобы мы просили прощения за то, что мы пытаемся этому – каждый по-своему – противостоять . От нас, понимаете ли, требуется, чтобы мы постоянно оправдывались за то, что мы не намерены с этим мириться. Да так, чтобы все силы наши уходили на это оправдывание и на придумывание затейливых текстов, в которых мы каялись бы в том, что посмели назвать вещи своими именами.

Фиг вам!- как говаривал Шарик из мультфильма о Простоквашине. Накося, выкуси!

У нас с рядовыми ирландцами общие враги. И помогая им, помогаешь приблизить свет в конце туннеля и для своего народа.

Каждый раз отправляясь на встречу с Ойшином, я составляла у себя в голове список всего, что у меня было нового для того, чтобы ему передать. И заучивала его наизусть до изнеможения. Любая мелочь казалась мне важной.

Ойшин приходил на встречи неизменно с пустыми руками – не в переносном, а в прямом смысле слова: если у меня еще была с собой дамская сумка, то у него не было ничего, кроме маленькой записной книжки в кармане, в которой он делал пометки о том, когда должна была состояться наша следующая встреча. Как правило, он записывал ее себе туда буквально парой букв и не на тот день, на который она на самом деле назначалась, по какой-то своей, одному ему ведомой системе. Ничего из того, что я ему рассказывала, он, естественно, никуда не записывал.

Встречи были, к моему сожалению, короткие – по полчаса каждая, не больше. Мне очень хотелось говорить с ним и слушать его до бесконечности, но я понимала, что это лишь несбыточная мечта. В конце концов, мы занимались не игрушками, и я не могла позволить себе в такой момент расслабиться и размечтаться.

И все же в ходе наших бесед я постепенно узнавала получше и его как человека.

Он казался мне очень застенчивым. Хотя он нормально, свободно со мной разговаривал, в нем чувствовалась какая-то сильная внутренняя скованность, не по возрасту.

По моим подсчетам, он должен был быть чуть постарше меня. Я составляла себе его облик как личности по маленьким деталям – подобно тому, как следователь составляет портрет на фотороботе, подбирая по частям рот, глаза, нос и губы. Так, из наших разговоров я поняла, что его родителей давно нет в живых, причем мама, вероятно, умерла намного раньше, чем отец; что у него много братьев и сестер; что республиканцем он стал «по наследству» – от отца и братьев. Там, где он родился и вырос, он просто не мог им не стать.

Когда англичане проиграли на проходившем в то время футбольном чемпионате не помню уже чего и из него вылетели, на работе у меня был всеобщий траур. А для меня, наоборот, это был не день, а ну просто именины сердца. Я рассказала об этом Ойшину, а он засмеялся:

– Нас отец с детства учил: неважно, в каком виде спорта, но когда англичане проигрывают, это всегда здорово!

Мне ужасно хотелось узнать его полное имя и биографию, но я хорошо понимала, что спрашивать об этом нельзя. Да я и не хотела подвергать его ни малейшему риску: чем ближе я узнавала его, тем дороже мне он становился.

И все-таки я узнала их потом – именно методом этой самой своей постепенной подборки информации. Сначала я узнала его знак гороскопа. Конечно же, он оказался Козерогом! Как Володя Зелинский. В них обоих была похожая внешняя легкая бравада в сочетании с сильной внутренней скованностью и странная смесь излучаемого ими внутреннего тепла с какой-то душевной прохладностью. Если верить гороскопам, Козерог и я были идеальным сочетанием, но я слишком хорошо еще помнила, чем кончились мои чувства к Володе…

– А сколько лет ты пробыл в тюрьме? – спросила я как-то Ойшина.

– 12, – ответил он с какой-то даже гордостью. – Вообще-то мне дали 17, но потом меня выпустили под соглашение Страстной Пятницы, как всех наших ребят…

– Ого! – присвистнула я с уважением в голосе, – Мне себе даже представить такое трудно.

И Ойшин стал выглядеть еще более гордым, когда это услышал.

– Если нас когда-нибудь увидит вместе кто-нибудь из тех, кто не должен, – сказала ему я, – Я имею в виду, из своих же, скажи им, что я беру у тебя интервью про твой тюремный опыт.

Постепенно я узнала, что он любит итальянскую кухню и рок-музыку, что он безработный, но по специальности столяр, и что он с удовольствием смотрит по телевизору сериал «Сопранос»

– А «Стар Трек»? – с подозрением спросила я.

– Нет, это не для меня!- протянул он, и я воспрянула духом.

Он никогда не упоминал про детей – из чего я сделала вывод, что у него их не было. Один как-то раз упомянул про свою подругу, но подруга – это не жена, а что-то такое временное и несерьезное. («В его возрасте у среднего ирландского республиканца уже чуть ли не внуки бывают, а он все еще не женат!» – почти радостно отметила про себя я.) В любом случае, когда он говорил о своей подруге, в голосе его не было ничего романтического:

– Я никогда не говорю с ней о том, куда я еду. Вообще о том, чем я, собственно, занимаюсь. Но я думаю, что она догадывается, – сказал он. Только при последнем этом слове лицо его осветилось человеческой привыазанностью к ней: вот мол, она у меня какая неглупая. Но ни капельки влюбленности не звучало в его голосе (а ведь судя по тому, как недавно его выпустили, у него еще не было в распоряжении достаточно времени, чтобы осесть, осемейниться и перейти от стадии влюбленности к повседневной будничности отношений). Вот почему меня не задело его упоминание о ней. Да и тогда еще я не отдавала самой себе полностью отчет, что я в него влюблена. Мне казалось, что я себя вполне хорошо контролирую.

Иногда он расспрашивал меня о наших местных республиканских делах и что я о них думаю. Он интересовался моим мнением о тех или иных людях или событиях, а я отвечала ему честно, но так, чтобы никого не обидеть. Когда он спросил меня, что я думаю о нашем местном депутате – том самом, который намеревался увезти меня в горы для «страстной любви», мне и в голову не пришло рассказать ему об этом. Во-первых, из уважения к пожилому человеку (даже хотя он того и не заслуживал), а во-вторых, потому что я хорошо понимала: я по-прежнему человек для них все-таки чужой, и кому они в данном случае скорее поверят? Правильно… А обо мне скажут, что я сама на это напрашивалась! Или вообще что я клевещу на бедного ветерана.

К слову, Дермоту-то я о том случае рассказала. Несмотря на то, что Дермот не имел на меня никаких прав, относился он ко мне как ревнивый собственник, и я хорошо понимала, что как раз он-то мне в данном случае поверит. Он действительно поверил – и с тех пор возненавидел того депутата так, что мало не покажется. А я подумала про себя: боже, что бы началось, если бы он понял, насколько по душе мне «наш друг», как мы с Дермотом между собой называли Ойшина для конспирации! Не иначе как «море крови »!