Совьетика

Причем сама Луиза, да и Сонни по-голландски говорили неважно. И вот теперь этому же неважному голландскому они учили и Лизу – вместо того, чтобы она сначала как следует освоила родные языки, а потом уже на этой основе учила иностранные. Ведь голландцы ей были как «в огороде бузина, а в Киеве дядьк»а: она не имела к ним ни малейшего отношения. Просто ей так не повезло, что она в Голландии родилась.

Естественно, я не могла сказать ничего из этого мефрау Хоохэйнде. Тогда бы мне Лизы точно не видать как своих ушей.

В глазах у меня дико защипало. «Не плакать! Не плакать! Не плакать!»- твердила я себе, потихоньку сжимая кулаки под столом. .

– Хорошо, менер Зомерберг, – сказала мефрау Хоохэйнде, – А теперь оставьте Лизу здесь и подождите нас за дверью.

Сонни с недовольным лицом вышел, мефрау Хоохэйнде тоже вышла – через другую дверь, и я осталась с Лизой одна.

Моим первым желанием было схватить ее в охапку и убежать. Но естественно, это было нереально. Объяснить ничего не понимающей Лизе, что происходит, я тоже не могла. Оставалось сидеть здесь как в клетке в зоопарке и знать, что за каждым вашим словом и жестом следят невидимые глаза, и что на основе этого будет решаться, быть вам вместе или не быть. Говорить с родным ребенком на чужом вам обеим языке, на котором ты отродясь с ней не говорила. Если я сейчас выдержу все это, то потом мне не будет страшно никакое Гестапо!- сказала я мысленно себе.

– Мама, – сказала вдруг Лиза по-голландски, – а Лева не придет?

– Какой Лева?

– Который тебя съел. Мне папа каждый раз говорит, когда я спрашиваю, где ты, что тебя Лева съел.

Мне хотелось закричать в голос. Но вместо этого я улыбнулась и сказала:

– Нет, Лева не придет.

– А кто придет?

– Киска придет.

И мы начали с ней играть… Я постаралась выбросить из головы мысли про невидимых Аргусов.

– Достаточно, мефрау Зомерберг, – сказала минут через 20 мефрау Хоохэйнде . Она вывела Лизу за дверь, Лиза в отчаянии смотрела на меня, не понимая, почему ее опять от меня уводят, и я сказала ей с улыбкой:

– Иди к папе, мы скоро увидимся.

У меня было темно перед глазами. Я слушала анализ моей игры с Лизой из уст мефрау Хоохэйнде , и до моего сознания не доходило ни единое слово, только то, что общее ее впечатление было позитивным. Но я не могла даже обрадоваться. Я чувствовала себя как радистка Кэт в фашистских застенках, когда начинают пытать холодом ее новорожденного сына. Обычно на этом месте в фильме я всегда выключала телевизор или выходила во двор, чтобы его не видеть. А тут ничего выключить было нельзя.

Но я не упала все-таки, подобно радистке Кэт, в обморок, потому что в тот момент уже твердо знала: Сонни сейчас ждет меня внизу. Он никуда не уйдет. И он ждет меня вместе с Лизой.

… Я оказалась права. Когда я спустилась вниз, Сонни сидел в своей машине на улице. Лиза обрадованно завизжала, меня увидев – и я снова увидела ее прежней.

– Поехали домой, души !- сказал Сонни как ни в чем не бывало…

Эту часть своей жизни я обычно никому не рассказываю, даже когда рассказываю о своем разводе. Потому что когда я говорю об этом, то заново переживаю все, как наяву… А это выше человеческих сил.

****

С моря в Бангоре подул холодный ветер, и я очнулась. Господи, мне же давно пора домой! Скорее на поезд, а то опоздаю!

А суббота неумолимо приближалась….

В пятницу, когда нервы у меня уже были напряжены, как канат во время его перетягивания, у нас на работе произошло знаменательное событие: нам пришла по почте открытка c Барбадоса, где наши бывшие коллеги только что справили свадьбу…

Никто из нас долго даже не знал, что они встречаются друг с другом. Мы все познакомились одновременно: поступив на новую работу, меньше года назад.

…Когда Ольга в первый раз вошла в офис, все как-то просветлело вокруг: столько жизнерадостности и приветливости принесла с собой эта худенькая черноволосая девушка.

Уроженка знаменитого своим картофелем протестантского городка в Северном Дауне, она провела 4 года в Бельгии и только что вернулась оттуда. Вернулась совершенно другом человеком, чем её воспитывали дома. Прежде всего, Ольга отказалась заполнять обязательную в Северной Ирландии при поступлении на работу анкету о твоей религиозной принадлежности.

– Я – человек, а не протестант или католик. Я не рассматриваю людей по этому признаку, – сказала она.

Когда нам звонили голландские клиенты, они принимали её по акценту за бельгийку, но Ольга всегда говорила им в ответ:

– Нет, я только жила в Бельгии, но сама я ирландка, – и эта совершенно нормальная фраза, выражавшая то, кем она себя ощущает, для некоторых моих коллег звучала чуть ли не вызовом. Хотя Ольгины предки живут в Ирландии уже много поколений, и даже её фамилия – Айриш.

Для того, чтобы представить себе хорошенько наш офис, скажу вам только, что из всех наших ребят из «общей массы» ( парней, принадлежащих к одной и той же общине и обладающих в той или иной мере общим взглядом на окружающий мир) выделяются только швед Матиас, норвежец Тородд, голландец, выросший в католической семье своего отчима, по имени Джек, я да мой шеф, немец из ГДР, по имени Кристоф. Все остальные – добропорядочные протестантские молодые ребята (плюс одна не очень порядочная протестантская девушка).

Ольга не попадала ни в какую категорию. Её нельзя было назвать иностранкой – ибо она родилась и выросла в этой стране, говорит с комберским акцентом и знает, как надо пить "Харп" и "Гиннесс" ; но и классифицировать ее как представительницу одной из общин тоже было нельзя. Слишком широким и свободным был для этого её взгляд на мир. Это не значит, что она не несла в себе своей культуры: общаясь с ней, я ясно чувствовала специфику её традиций (Ольга была образцовым работником, очень усердной, никогда не опаздывающей, и на неё всегда и во всем можно было положиться – но делала она это естественно и непринужденно и было видно, что она вовсе не выслуживается: просто такова её натура. Она не смогла бы стоять с метлами на субботнике, болтать и ждать, пока он кончится, как это делали многие мои соотечественницы дома – она бы быстренько подмела улицу и пошла для бесед в паб после этого!).

Такой же серьезностью отличались у нас многие: Марк, Гэвин, два Эндрю, два Стивена, Крис, Майкл, Вильям и Джеймс. Но они общались преимущественно друг с другом (и, конечно, с Ким и с Ольгой, которую они все-таки считали своей), а иногда с их уст срывались вещи, по которым можно было представить себе, о чем думают эти замкнутые ребята.

До сих пор помню реплики Майкла из Северного Белфаста, когда в интернет начали поступать первые итоги местных выборов (которые мы на работе, Боже упаси, не обсуждали друг с другом, ибо говорить о политике, не зная точно взглядов собеседника, в Северной Ирландии – это не простой дурной тон, но может быть и опасно для здоровья и жизни!).