Совьетика

«Sell-outs !” – тихо кровоточили граффити на стенах Фоллс роуд. А «революционеры» с упорством, достойным лучшего применения, все добивались новых американских инвестиций…. «Посмотрите, чего мы достигли!»- с гордостью говорили они иракцам и прочим несмирившимся, показывая им свой изнасилованный корпорационными небоскребами город, – «Ведите себя хорошо – и британцы и вам чего-нибудь дадут!» Им не хотелось думать о том, что для того, чтобы сделать их «равными» и подборосить им «чего-нибудь»,британцам надо было начать грабить еще кого-то нового в другом уголке мира. Ведь не от себя же они, родимые, будут что-то отрывать!

Неудивительно, что Ойшин хотел бежать из этого мертвого города. Он сказал мне как-то, что хочет переехать в Дублин. Ведь Ойшин был такой живой!… Такой чистый душой.

Я почувствовала, что еще немного – и на меня перестанут действовать привычные у республиканцев аргументы: о том, что критиковать официальную их линию нельзя потому, что любая критика только на руку врагам, а враги-то уж у нас точно общие! Но теперь, когда враги их в открытую хвалят и приводят в пример сопротивлению в других странах, их не только можно, а даже необходимо критиковать!

Я привыкла защищать их от нападок левых, приводя в пример героиню нашей советской пьесы «Барабанщица» – о подпольщице, притворявшейся коллаборанткой с фашистами. Там герой тоже спрашивает ее, когда же она была настоящей – с ним или с фашистами. Но то, что постепенно разворачивалось сейчас на моих глазах в Ирландии, уже нельзя было оправдать никаким «притворством в интересах дела». Это заходило слишком далеко. И вообще, сколько можно врать -причем всем вовлеченным сторонам – и притворяться? Говорить врагу одно, а «своим» другое, а на деле, как оказывается, врать как сивый мерин – и тем, и другим? Может, напомнить, чем кончил мальчик, который слишком часто кричал: «Волк!»? …

Вот о чем думала я по дороге – хотя вслух я тогда все еще никому бы в этом не призналась. Почему нет? А потому, что назвалась груздем – полезай в кузов. А иначе грош тебе цена…

Племянника Пата в пабе я узнала сразу. В жизни он был похож на Ойшина еще больше. У меня даже сердце екнуло при виде его. Но только на секунду.

Пат смотрел на меня с явным волнением. Его красивое, но необремененное интеллектом личико выражало несложную гамму человеческих инстинктов. Было очевидно, что он воображал себе, что будет через несколько часов. Воображал – и нервничал, как бы не ударить в грязь лицом.

А я поздоровалась с ним – и поняла, что мне нужно будет выпить ну очень много для того, чтобы его мечта осуществилась…

… Наш разговор не клеился. Он и не мог клеиться – было с самого начала очевидно, что нам не о чем говорить. Только ему это не мешало, а мне – еще как.

– Давай я тебе еще коктейль закажу! – предложил Пат. Что еще он мог предложить?

В голове у меня уже кружилось, но он не стал от этого ни капельки привлекательнее. Я успела выслушать с десяток идиотских историй о том, как они с дружками и подружками блевали с перепою на Майорке. Обо всех физиологических подробностях поведанного им я лучше умолчу. При этом сам молодой человек был абсолютно уверен, что рассказанное им было невероятно смешно.

Я криво улыбалась, но он был уверен, что произвел на меня неотразимое впечатление. Скорее всего, потому что Пат уже был близок к своей майоркской кондиции.

Я еще раз посмотрела на него. Он был хорошенький, с его голубыми глазами и длинными ресницами, юный и чисто физически, наверно, привлекательный. Но я не чувствовала к нему ничего, кроме растущего отвращения.

И когда за очередной кружкой пива он сказал:

– Я далеко пойду по жизни. Вот увидишь, на меня другие будут работать, а я- кататься на яхте на Майорке… знаешь , такой, как у Эдди Ирвайна? Не собираюсь жить так, как мой папаша (my old man)…или дяди мои…,- я его не дослушала.

– Извини, Пат, подожди меня тут минуточку… Я сейчас вернусь. Мне надо привести себя в порядок.

С этими словами я направилась в сторону туалета. И спросила тихонько барменшу:

– У вас здесь нельзя выйти на улицу с черного хода?

Она посмотрела на пьяного ребенка и понимающе кивнула.

…Через 10 минут я уже сидела в автобусе до дома. А племянник Пат так и остался ждать меня в «Короне»…. Не удивлюсь если он все еще сидит там.

Не могу я так. Потому что я – Совьетика.

****

…А чувство одиночества все не проходило и не становилось меньше – как ни старалась я занять себя чем-нибудь полезным. И таким, чтобы больше ни на что не оставалось сил. Почему-то то, что так помогло мне в свое время – в 20 лет – на этот раз не срабатывало. Это только глубже убеждало меня в том, что Ойшин и был той самой, предназначенной мне свыше моей половинкой. И тем досаднее было, что он не понял того, что было так очевидно мне.

«Свою голову всем не приставишь»- пыталась внушить себе я. – «Такие вещи как семейная жизнь человек должен попробовать на собственной шкуре, чтобы понять». Совершенно очевидно же, что Ойшин понятия не имеет о том, что эта жизнь из себя представляет. Не имеет никакого опыта общения с женщинами. Что он просто-напросто сдался на милость первой попавшейся ему под руку особе женского пола – видимо, первой, кто обратил на него внимание после его выхода на свободу.

Будем откровенны: я очень жалела, что, например, я не стала с ним переписываться, когда он еще был за решеткой. Но я же ведь и не подозревала о его существовании!. И ревностью я бы это свое чувство не назвала. У меня не было ни грамма ненависти к везучей ирландской незнакомке: я слишком хорошо насмотрелась за эти годы, что представляет из себя среднестатистическая подруга ирландского республиканца. И стать такой я не захотела бы ни за какие коврижки. При всем моем к ним уважении.

После почти совершенного мной глупого поступка я разозлилась на себя и взяла себя в руки: правда, для этого мне пришлось два раза поплавать в холодном Ирландском море. Не знаю, каким чудом я тогда не заболела.Но это неважно, важен результат.

Охладившись, я хорошенько поразмыслила, что же делать дальше. И пришла к однозначному выводу, что не имею права давать волю своим эмоциям, когда на нас с Ойшином возложено ответственное поручение. Как ни тяжело мне было бы снова столкнуться с ним лицом к лицу, как ни стыдно- после нашего скомканного объяснения и «романа и не романа, а так, одного заглавия», сделать это было необходимо. И необходимо было сделать все возможное, чтобы личную тему в нашем с Ойшином общении никогда больше не поднимать.

В нормальной жизни, конечно, после такого я бы на глаза ему больше не показалась. Но в данном случае… Я просто перестала бы уважать себя, если бы так подвела товарищей. Неважно даже, по-настоящему это им нужно или нет.

Сказать все это было, конечно, легче чем сделать. Было бы гораздо проще, если бы у меня здесь был рядом хоть один близкий человек, духовно близкий – любого пола и возраста. Но их не было. Финтан, самый духовно мне близкий из всех знакомых мне ирландцев, по-прежнему ждал суда в далекой Латинской Америке.