Советский русский рассказ 20-х годов

— Ну-с! — крикнул жених и дернул ее за руку.

Павел Мохов еще подбавил пороху и выставил в щель дуло своего самопала.

— Ведь мы же с папочкой и мамочкой полагали, что вы зарезаны, — вся трепеща, сказала Аннушка буржую-жениху.

— Ничего подобного!.. Ну, паскуда, молись богу. Умри, несчастная! — и жених направил пистолет в грудь Аннушки.

— Ах, прощай, белый свет… — закачалась Аннушка и оглянулась назад, куда упасть.

Павел Мохов спустил курок, но самопал дал осечку. Зал разинул рот и перестал дышать. За сценой шипели в уши Мохова:

— Вали-вали-вали еще, Пашка, вали…

— Умри, несчастная! Во второй раз говорю!.. — свирепо крикнул жених.

— Ах, прощай, белый свет… — отчаянно простонала Аннушка и закачалась.

Павел Мохов трясущейся рукой спустил курок, но самопал опять дал осечку. Злобно ругаясь, Павел выбрал из проржавленных пистонов самый свежий.

Жених умоляюще взглянул на кулисы и, покрутив над головой пистолет, вновь направил его в грудь донельзя смутившейся Аннушки.

— Умри, несчастная!! Последний раз говорю тебе!..

Кто-то крикнул в зале:

— Чего же она, дура, не умирает-то?

— Ах, прощай, белый свет, — третий раз простонала Аннушка, и самопал за кулисами третий раз дал осечку.

Дыбом у Павла Мохова поднялись волосы, он заскрежетал зубами. Жених бросил свой деревянный пистолет, крикнул: — Тьфу! — и нырнул за кулисы.

Аннушка же совершенно не знала, что ей предпринять, — наконец, закачалась и без всякого выстрела упала.

— Занавес! Занавес давай! Скандал на всю губернию, — суетились за сценой.

Но в это время, как гром, тарарахнул выстрел. Весь зал подпрыгнул, ахнул. Занавес плавно стал задергиваться.

— Товарищи! — быстро поднялся на стул Васютин. — Я член репертуарной коллегии драматической секции первого сектора уездного культагитпросвета…

Крестьяне засмеялись. Раздались выкрики:

— Жалаим!

— Толкуй ясней!

— Товарищи, главный дом соседнего с вами совхоза, бывшие хоромы помещика, обращается в народный дом для разумных развлечений. Я имею бумагу. Вот она. Советская власть охотно идет навстречу вашим духовным запросам. А теперь кричите за мной: автора, автора!

И зал загремел за товарищем Васютиным.

Автор же, за кулисами, упав головой на стол, плакал. Васютин пошел за сцену и в недоумении остановился.

— Товарищ Мохов! Как вам не стыдно. Вас вызывает публика. Слышите? Ну, пойдемте скорей.

Павел Мохов вытер кулаками глаза. Потом куда-то шел, где-то остановился. Из полумрака впились в него сотни горящих глаз.

А Федотыч меж тем, пошатываясь, совался носом по сцене, душа горела завести скандал.

— Товарищи! У вас теперь свой народный дом, свой драматический кружок. А кто организовал его? Да, конечно же, бывший красноармеец товарищ Мохов. Ежели спектакль прошел и не совсем гладко, это ничего, ведь это ж первый опыт, товарищи. Вот перед вами тот самый автор сочинитель пьесы, которую вы только что смотрели… Почтим его. Да здравствует Павел Мохов! Браво! Браво! — захлопал Васютин в ладоши, за ним — сцена, за ней — весь зал.

— Бра-в-во! Биц-биц-биц! Браво! Молодец, Пашка! Ничего… Жалаим… Павел, говори! Чего молчишь?..

— Почтим от всех присутствующих! Ура!!! — надрывался Васютин.

Федотыч плюнул в кулак и, пошатываясь, подкрался сзади к своему племяннику.

Павел Мохов взглянул орлом на Таню, взглянул на окно, за которым розовело утро, и в каком-то восторге, захлебываясь, начал речь:

— Товарищи! Да, я действительно есть коллективный сочинитель… — но вдруг от крепкого удара по затылку слетел с ног.

— Я те дам, как дядю за грудки брать! — крутя кулаком, дико хрипел над ним Федотыч.

На следующий день товарищ Васютин уехал в город. Вместе с ним исчезла и Таня. Она сказала дома, что едет в город на фабрику, будет там работать и учиться на курсах.

Павел Мохов от превратного удара судьбы — и спектакль не удался, и Таню проворонил — долго грустил. Его утешал пьяненький Федотыч:

— Ты, племяш, не серчай, что я те по шее приурезал, — шамкал он. — А вот ежели такие теятеры будем часто представлять, у нас не останется ни небели, ни девок.

— Ничего, дядя, все наладится… Вот только ученья во мне недостает, это факт. Поеду-ка я за просвещеньем в город. А как вернусь, уж вот спектакль загнем, уж вот загнем!.. И обязательно библиотеку устрою, чтобы наше Огрызово село было передовым…

И Павел Мохов направился в город на курсы избачей.

М. А. Шолохов

Председатель реввоенсовета республики

Республика наша не особо громадная — всего-навсего дворов с сотню, и помещается она от станицы верст за сорок по Топкой балке.

В республику она превзошла таким способом: на провесне ворочаюсь я к родным куреням из армии товарища Буденного, и выбирают меня гражданы в председатели хутора за то, что имею два ордена Красного Знамени за свою доблестную храбрость под Врангелем, которые товарищ Буденный лично мне навешал и руку очень почтенно жал.

Заступил я на эту должность, и жили бы мы хутором на мирном положении, подобно всему народу, но вскорости в наших краях объявилась банда и присучилась наш хутор дотла разорять. Наедут, то коней заберут, дохлых шкапов [63] в обмен покидают, то последний кормишко потравят.

63

Шкапа — плохая, изнуренная лошаденка.

Народишко вокруг нашего хутора паскудный, банде оказывают предпочтение и встречают ее хлебом-солью. Увидавши такое обращение соседних хуторов с бандой, созвал я на своем хуторе сход и говорю гражданам:

— Вы меня поставили в председатели?..

— Мы.

— Ну, так я от имени всех пролетарьятов в хуторе прошу вас соблюдать свою автономию и в соседние хутора прекратить движение, затем, что они контры и нам с ними очень даже совестно одну стежку топтать… А хутор наш теперича будет прозываться не хутором, а республикой, и я, будучи вами выбранный, назначаю себе председателем реввоенсовета республики и объявляю осадное кругом положение.

Какие несознательные — помалкивают, а молодые казаки, побывавшие в Красноармии, сказали:

— В добрый час!.. Без голосования!.. Тут начал я им речь говорить:

— Давайте, товарищи, подсобим советской нашей власти и вступим с бандой в сражение до последней капли крови, потому что она есть гидра и в корне, подлюка, подгрызает всеобчую социализму!..

Старики, находясь позаду людей, сначала супротивничали, но я матерно их агитировал, и все со мной согласились, что советская власть есть мать наша кормилица и за ейный подол должны мы все категорически держаться.