Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи
Шрифт:
В своих мемуарах М. Горбачев пытался представить свои указы и назначения результатом собственных решений. Однако из воспоминаний В. Бакатина, срочно вызванного в Кремль утром 23 августа, мы можем узнать, что вместе с Горбачевым в его кремлевском кабинете сидел и Ельцин и что именно Ельцин продиктовал содержание нового указа – не только назначить нового председателя КГБ, но и поручить ему провести коренную реорганизацию Комитета государственной безопасности [252] . Б. Ельцин также писал в своих воспоминаниях, что он сразу же начал разговор с Горбачевым тоном приказа, желая ясно дать понять Президенту СССР, что отныне характер их отношений полностью изменился. «Горбачев внимательно посмотрел на меня, – свидетельствовал Ельцин. – Это был взгляд зажатого в угол человека. Но другого выхода у меня не было. От жесткой последовательности моей позиции зависело все» [253] . Режим двоевластия кончился, хотя Горбачеву понадобилось еще много недель, чтобы понять это в полном объеме.
252
Бакатин В. Избавление от КГБ. M., 1992. С. 22.
253
Ельцин Б. Записки президента. С. 144.
Утром 23 августа Михаил Горбачев был приглашен Б. Ельциным и Р. Хасбулатовым в Белый дом на шедшую здесь уже второй день внеочередную сессию Верховного Совета РСФСР. Когда Горбачев подъехал к Белому дому, у входа его встретила толпа, настроенная явно недоброжелательно. Раздавались громкие возгласы: «В отставку! В отставку!» Горбачеву была предоставлена трибуна для выступления, и его встреча с народными депутатами России транслировалась по телевидению в прямом эфире. Эта передача оставила у большинства граждан страны тягостное впечатление, хотя и по разным причинам. Речь Горбачева была не слишком связной, она часто прерывалась, а вскоре превратилась в унизительный допрос, руководимый лично Ельциным. Сначала Ельцин попытался вынудить Горбачева публично утвердить все указы, которые были подписаны Президентом России 19 – 21 августа, в которых тот брал на себя функции союзного президента. Но Горбачев еще не успел все эти указы даже прочесть. «Борис Николаевич, – взмолился он, – мы же не договаривались все сразу выдавать, все секреты». «Это не секрет, – возразил Ельцин, – это серьезно. Специально подготовлен целый блок, Михаил Сергеевич, – «Указы и постановления, принятые
254
Из стенограммы заседания Верховного Совета РСФСР 23 августа 1991 г.
255
Там же.
Итальянский журналист Джульетто Кьеза, который много писал о Горбачеве и симпатизировал ему, так описывал события в зале заседаний Верховного Совета РСФСР: «Полтора часа очень жесткого и вызывающего сожаление противостояния показались в большей степени процессом против законного президента, чем его возвращением к власти. Горбачев сделал все, чтобы показать существование тандема Горбачев – Ельцин, но Борис Николаевич буквально поджигает почву под его ногами при каждом шаге, начиная с первых ответов Горбачева на вопросы депутатов. Но это было только началом невероятного, небывалого зрелища, которое всем следовало бы хорошенько осмыслить. «Не думаете ли вы, – напирает один из депутатов, – что социализм необходимо в СССР запретить, а Коммунистическую партию распустить, поскольку это преступная организация?» Президент встает на дыбы: «Но ведь это вариант крестового похода... Социализм – это убеждение, а мы с вами провозгласили право на свободу мнений и плюрализм. Никто не имеет права поставить под сомнение эту свободу. Это было бы введением еще одной утопии и охотой за ведьмами». Он пытается сдержать себя: «В Коммунистической партии миллионы честных людей, которых нельзя объединить с путчистами». Но Ельцин подписывает указ о прекращении деятельности Компартии и объявляет о том, что здание Центрального Комитета КПСС опечатано. Призыв к «единству демократических сил», с которым Горбачев чуть ранее обратился к залу, и его предложение «не преподносить подарка консервативным силам» падают как в пустоту. Победители хотят получить все» [256] .
256
Свободная мысль. 1992. № 8. С. 10.
После полудня 23 августа центр событий снова переместился на Старую площадь, где возле зданий ЦК КПСС скопились огромные толпы людей. Еще 22 августа на заседаниях Верховного Совета СССР и Моссовета раздавались предложения запретить КПСС и конфисковать ее имущество. Наиболее радикальными были предложения мэра Москвы Гавриила Попова, который предлагал не только немедленно запретить КПСС и отнять у этой партии все здания и имущество, но и «выкорчевать все ядовитые побеги коммунизма». С этой целью он предлагал запретить издание всех коммунистических газет и журналов, и в первую очередь «Правды», «Советской России», «Рабочей трибуны». Это были не только слова. В тот же день Г. Попов издал распоряжение мэрии о национализации имущества Московского горкома партии, а также имущества райкомов партии в Москве. Возглавляемая Г. Поповым толпа воинственно настроенных людей вечером 22 августа собралась у здания горкома партии на Новой площади. В стеклянную вывеску горкома полетели камни. Для описи принадлежащего МГК имущества был вызван управляющий делами мэрии. Но в горкоме партии уже закончился рабочий день, работники аппарата ушли, и все помещения были заперты. Взламывать двери и сейфы организаторы этой акции все же не решились, ограничившись опечатыванием дверей у главного подъезда МГК. Не пострадали в этот вечер и здания ЦК КПСС, которые были расположены рядом, на Старой площади.
На следующий день, 23 августа, большинство работников аппарата ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР вышли на работу. В своих кабинетах появились секретари ЦК КПСС: Валентин Фалин, Александр Дзасохов, Галина Семенова, Владимир Калашников. В здании Российской компартии работал Валентин Купцов, сменивший в июле И. Полозкова на посту первого секретаря ЦК КП РСФСР. Был здесь и первый секретарь Московского горкома КПСС Юрий Прокофьев, а также многие работники горкома партии; их собственное здание было опечатано. Еще вечером 22 августа Секретариат ЦК, собравшийся под руководством заместителя генсека В. Ивашко, но без О. Бакланова и О. Шенина, принял резолюцию с осуждением авантюры ГКЧП. Однако это запоздалое решение нигде не было опубликовано, так как все партийные газеты с 22 августа и по 4 сентября не выходили в свет. Ничего не сообщило о решении Секретариата ЦК КПСС и телевидение. Все ждали самого худшего. Ответственные работники аппарата просматривали документы в своих шкафах, столах и сейфах, уничтожая многие из них. Развязка приближалась. На Старой и Новой площадях собирались люди, настроенные явно враждебно. В Белом доме, где шло заседание Верховного Совета РСФСР, М. Горбачеву передали записку Геннадия Бурбулиса, написанную на каком-то клочке бумаги. В ней говорилось: «В ЦК КПСС идет форсированное уничтожение документов. Надо срочное распоряжение Генсека – временно приостановить деятельность здания ЦК КПСС. Лужков отключил электроэнергию. Силы для выполнения распоряжения Президента СССР – Генсека и Лужкова есть. Бурбулис». На этом же листке через весь текст Президент СССР и Генсек наложил размашистую резолюцию: «Согласен. М. Горбачев. 23 августа 1991 г.» [257] . Именно эта резолюция, а не указ Ельцина, в котором речь шла только о Компартии РСФСР, позволила начать разгром центральных органов КПСС. Еще в 3 часа дня органы КГБ и милиции, которые перешли теперь в подчинение В. Бакатину и В. Баранникову, завершили оцепление всех зданий ЦК КПСС, ЦК КП РСФСР, КПК, МГК, а также расположенных напротив зданий КГБ СССР. Но воинственная толпа увеличивалась, и это создавало, по мнению многих, опасность погромов. Между тем поведение толпы не было стихийным, и об этом с гордостью писал позднее в своих воспоминаниях Г. Попов. «Мы договорились с Бурбулисом, – свидетельствовал Г. Попов, – что он, как государственный секретарь, подпишет бумагу, разрешающую нам занять здания ЦК. Всей операцией руководили префект Центрального округа Александр Музыкантский, управляющий делами мэрии Василий Шахновский и депутат Моссовета майор Александр Соколов. Но ЦК – это гигантский узел связи со страной, комплекс подземных сооружений, все системы обороны, включая ядерную. Договорились с КГБ, что они останутся охранять подземный комплекс, а из здания уйдут. Далее надо было обеспечить безопасность уходящих из ЦК сотрудников. Конечно, они могли быть соучастниками путча, но это дело следствия и суда, никаких самосудов допустить нельзя. Но при этом нельзя допустить выноса каких-либо документов. Другими словами, обыск становился неизбежным. Я понимал историческое значение происходящего. Передо мной был телевизор: шел репортаж о встрече депутатов Верховного Совета России с Горбачевым. А сбоку стоял телефон, по которому поступала информация со Старой площади. Наконец каким-то усталым и будничным голосом мне сообщили: мы в здании ЦК. Охрана КГБ ушла. Персонал эвакуирован. Мы звоним из бывшей приемной Генерального секретаря ЦК КПСС. Свершилось. Я знал, что это удар. Изгнания из своих зданий КПСС уже не переживет» [258] . Гавриил Попов сравнивает захват зданий ЦК КПСС с взятием Зимнего дворца в 1917 г. «Дело сделано, – писал он. – Величайшее событие конца XX века свершилось. Эксперимент с государственным тоталитарным социализмом закончен. Я, как ученый-экономист, уже много лет назад пришел к выводу, что когда-то это обязательно произойдет. Но я не верил, что это произойдет при моей жизни и при моем участии. Но – произошло. Если я ничего больше не сделаю для России и ее народов, этот час взятия зданий ЦК оправдает, по крайней мере для меня самого, всю мою жизнь, все ее беды, ошибки, противоречия... Пусть я не состоялся как мэр. Но я состоялся как демократ» [259] . Историку трудно согласиться с подобного рода оценками, хотя какая-то доля истины в них, вероятно, есть.
257
Фотокопия документа. Независимая газета. 27 августа 1991 г.
258
Попов Г. Снова в оппозиции. М., 1994. С. 233—234.
259
Там же. С. 426.
Есть немало свидетельств об этом же «величайшем событии конца XX века» и с другой стороны. По внутренней линии связи всем сотрудникам аппарата ЦК КПСС было предложено покинуть здание. На все сборы отводилось 60 минут – от 16 до 17 часов. На многих этажах возникла неразбериха, а кое-где даже паника. Кто-то торопливо собирал в портфели и сумки наиболее ценные с материальной точки зрения вещи, кто-то продолжал сжигать бумаги, кто-то требовал подать к подъезду персональную машину. По свидетельству секретаря ЦК КПСС Валентина Фалина, он успел связаться с Горбачевым, который находился в Белом доме, чтобы узнать, согласована ли с ним вся эта акция. Горбачев ответил утвердительно. Фалин напомнил генсеку, что в сейфах секретарей ЦК находятся и «весьма деликатные» документы, в том числе и касающиеся самого Горбачева. Но тот лишь возмущенно воскликнул: «Разве вы не понимаете, в каком положении я нахожусь!» Фалин понимал, он видел все это на экране своего телевизора. К тому же кабинеты и сейфы других секретарей были закрыты, а некоторые из членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС
уже находились в камерах Лефортовской тюрьмы. Горбачев распорядился, однако, чтобы члены высшего руководства партии выходили из здания ЦК не через подъезды, а по секретному подземному тоннелю к секретным выходам. Система таких тоннелей между всеми главными зданиями центра Москвы начала создаваться еще при Сталине и была позднее усовершенствована. Но не каждый секретарь ЦК был посвящен в подробности этих тайных проходов и переходов. Специальный лифт спустил обитателей 5-го этажа в здании ЦК к подземному переходу. Первая дверь открылась, как положено, но уже вторая секция перехода оказалась плотно закрытой, и все попытки открыть массивную стальную дверь не удались. Боясь оказаться в ловушке, когда автоматически закроется и первая дверь, секретари ЦК поспешили вернуться назад в здание и с некоторым опозданием вышли через общий подъезд. Под улюлюканье толпы они прошли по Старой площади к ближайшей станции метро. «Я шла вместе с помощником, – свидетельствовала Г. Семенова. – Вокруг крик, свист, вой. В общем, революция. В адрес Купцова восклицали: «Бей его!» У одной моей сотрудницы вырвали сумку и стали рыться в ней, ища, очевидно, секретные документы. Все было как-то уж очень по-хамски. Для партии это была катастрофа» [260] . Находившимся на площади сотрудникам милиции с трудом удалось спасти от расправы секретаря МГК Ю. Прокофьева. Толпа на площади ожесточалась. Угроза погрома возникла и для здания КГБ на площади Дзержинского. Успокоили возбужденную толпу только Ельцин и Руцкой, которым пришлось, прервав дела в Белом доме, прибыть на Старую площадь и на площадь Дзержинского с группой наиболее известных депутатов Верховного Совета РСФСР и СССР из числа демократов. Толпа людей вокруг здания ЦК КПСС не расходилась и ночью. Только 24 августа, после призывов к спокойствию, прозвучавших по телевидению и радио, эмоции в центре Москвы стали стихать.260
Огонек. 1991. № 37. С. 32.
Закончив дела на Старой площади, Борис Ельцин уже поздно вечером 23 августа вернулся в свою резиденцию в Архангельское, где в честь одержанной победы был устроен большой ужин для ближайших соратников и друзей. Не получил сюда приглашения только вице-президент А. Руцкой, который был глубоко уязвлен и не мог понять причину этой опалы. Вероятнее всего, дело было в том, что Руцкой считал себя еще тогда коммунистом и пытался создать новую партию – «коммунистов-демократов». Впрочем, заслуги Руцкого были вскоре отмечены. По предложению Б. Ельцина Руцкому было присвоено звание генерал-майора: до событий августа 1991 г. он был только полковником.
Разгром аппарата ЦК КПСС, проводимый с санкции Горбачева, делал для него неизбежными какие-то шаги к разрыву с КПСС. Рано утром 24 августа Горбачев пригласил к себе некоторых людей из своего окружения. Здесь были Евгений Примаков и Александр Яковлев, некоторые из помощников, в том числе и Андрей Грачев. Они собрались в Ореховой гостиной, примыкающей к приемной президента. Эта комната была традиционным местом заседаний для «узкого круга» членов Политбюро, где решались самые серьезные и щекотливые вопросы. Позднее А. Грачев вспоминал: «Горбачев вошел в сопровождении члена Президентского Совета Вадима Медведева. Мы встретились впервые после возвращения Михаила Сергеевича из Крыма, и меня поразил контраст между его прекрасным южным загаром, видом здорового, отдохнувшего человека и непривычным выражением лица. Его «южные» с живым блеском глаза, на которые чаще всего обращали внимание те, кто впервые встречался с ним, как бы потухли и выдавали серьезную внутреннюю перемену, происшедшую с ним всего за одну неделю: он потерял прежнюю несокрушимую уверенность в себе, которой так заражал своих соратников и подавлял оппонентов. Прочитав наш текст, кивнул в знак одобрения и, в свою очередь, протянул нам пару листков бумаги. «Это мое заявление о сложении с себя полномочий генсека и указы о взятии под государственную охрану помещений партийных комитетов и другого имущества... Не дай бог нам скатиться к стихии венгерских событий 56-го г. У нас и разломать, и растащить все могут запросто». Разговор, естественно, зашел о судьбе партии. «Они сами перечеркнули шанс ее реформировать, который я им оставлял до последнего дня. У меня совесть чиста. Ведь они же предали своего генсека» [261] . Из двух заявлений сделали одно, которое тут же было передано в средства массовой информации и почти немедленно зачитано по радио. В заявлении Горбачева говорилось: «Секретариат и Политбюро ЦК КПСС не выступили против государственного переворота. Центральный комитет не сумел занять решительную позицию осуждения и противодействия, не поднял коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности. Среди заговорщиков оказались члены партийного руководства. Это поставило миллионы коммунистов в ложное положение. В этой обстановке ЦК КПСС должен принять трудное, но честное решение о самороспуске. Не считаю для себя возможным дальнейшее выполнение функций Генерального секретаря ЦК КПСС и слагаю соответствующие полномочия» [262] . Заявление Горбачева являлось не только неискренним и противоречивым документом. Оно было весьма грубым нарушением Устава КПСС, в котором такого рода отставки вообще не предусмотрены. Генсек мог обратиться к ЦК КПСС с просьбой об отставке. По новому Уставу КПСС Генсека избрал непосредственно весь состав XXVIII съезда КПСС, и только съезд мог окончательно решить его судьбу. Горбачеву было хорошо известно, что большинство членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС не принимало никакого участия ни в подготовке, ни в деятельности ГКЧП. Версия о том, что сговор о создании ГКЧП осуществлялся через структуры партийного аппарата, рассыпалась при первых шагах следствия. В середине августа невозможно было быстро собрать Секретариат ЦК, а тем более Политбюро, членами которого являлись высшие руководители многих союзных республик. Большая часть членов ЦК находилась в отпуске, а заместитель Генсека В. Ивашко – в больнице. Все они узнавали о создании ГКЧП по сообщениям информационных агентств и, не владея достаточной информацией, не могли адекватно реагировать на ситуацию. Я лично наблюдал поведение некоторых известных мне членов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР, а также некоторых министров, которые в это время отдыхали в санатории «Красные камни» и в других санаториях в Кисловодске. Сюда приезжали и ответственные работники Ставропольского обкома партии для консультаций. Тот факт, что руководство этого края решило не поддерживать ни ГКЧП, ни Ельцина, а занять выжидательную позицию, надо поставить им в заслугу, а не в упрек. Горбачев предлагал ЦК принять «трудное решение о самороспуске». Однако для принятия такого решения нужно было сначала собрать Пленум ЦК КПСС и обсудить создавшееся положение. Но как могли члены ЦК КПСС собраться, если аппарат всех руководящих органов партии был уже разгромлен, а Генеральный секретарь ЦК уже сложил с себя полномочия? Только Горбачев, как президент, мог бы обеспечить созыв такого пленума, так как в его руках оставались еще некоторые рычаги власти. Но он об этом не хотел и думать. К тому же роспуск ЦК КПСС не означал бы роспуска самой партии. Такое решение вправе был принять только Чрезвычайный съезд КПСС. Еще летом и осенью 1989 г. некоторые из помощников Горбачева призывали его уйти с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и перейти на сторону формировавшегося тогда демократического движения. В 1990 г. многие из оппонентов Горбачева в КПСС также требовали его отставки, и он с трудом удержал на XXVIII съезде КПСС свое положение лидера партии. Он сам думал уже тогда о возможности образования в СССР новой партии социал-демократического типа. Размышляя о мотивах своего поведения в 1989 и в 1990 г., Горбачев писал в своих мемуарах: «Я был Генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии. Миллионы людей доверили мне этот пост, и было бы непорядочно, нечестно, даже, если хотите, преступно перебежать в другой лагерь» [263] . В сущности, сам Горбачев давал здесь оценку своего поведения в конце августа 1991 г. Он не раз сравнивал себя с капитаном огромного корабля, который он ведет в неспокойном море, с трудом удерживая в своих руках штурвал. Прибегая к тому же образу, можно с полным основанием сказать, что в конце августа 1991 г. Горбачев одним из первых покинул свой корабль, когда тот вошел в полосу особенно жестокого шторма и потерпел катастрофу. Для капитана корабля такое поведение недопустимо. В указе Ельцина от 23 августа говорилось о приостановлении деятельности только Российской компартии. Принимать какие-либо решения о всей КПСС российский президент был не вправе. Однако заявление Горбачева развязывало руки Ельцину и в отношении КПСС. Уже 25 августа он подписал указ «Об имуществе КПСС», в котором говорилось: «В связи с роспуском ЦК КПСС и приостановлением деятельности Коммунистической партии РСФСР все принадлежащее КПСС и Коммунистической партии РСФСР недвижимое и движимое имущество, включая денежные средства в рублях и иностранной валюте, помещенные в банках, страховых, акционерных обществах, совместных предприятиях и иных учреждениях и организациях, расположенных на территории РСФСР и за границей, объявить государственной собственностью РСФСР. Средства КПСС, находящиеся за границей, распределяются по соглашению между республиками после подписания ими Союзного Договора» [264] . Мы видим, что один лишь призыв Горбачева к роспуску ЦК КПСС Б. Ельцин счел возможным рассматривать как уже состоявшееся решение самой партии.
261
Грачев А. Горбачев. C. 388—389.
262
Российская газета. 27 августа 1991 г.
263
Горбачев М.С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 437.
264
Российская газета. 27 августа 1991 г.
И в XIX, и в XX веках правительства многих стран мира выносили решения о запрещении деятельности социалистических, социал-демократических и коммунистических партий. В этом случае партии чаще всего уходили в подполье, а потом возрождались для еще более успешной деятельности. Но для КПСС такой путь оказался невозможным. Эта партия умерла или была убита, и днем ее смерти следует считать 24 августа 1991 г. Та партия, которая была образована в феврале 1993 г. под названием Коммунистическая партия Российской Федерации, была уже другой партией и по своему составу, и по своей структуре, и по своей идеологии. К тому же она возникла уже в другой стране, ибо еще через несколько месяцев перестал существовать и Советский Союз.
Последние дни советского парламента. Из личных впечатлений
Крушение ГКЧП и прекращение деятельности КПСС, отставка Кабинета министров СССР и переход реальной власти в России в руки Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина – все это не могло не отразиться и на судьбе Верховного Совета СССР и Съезда народных депутатов СССР. Новый советский парламент, избранный в 1989 г. на срок 5 лет, не прожил и половины отведенного ему срока.
Еще в 1990 г. некоторые из союзных и даже автономных республик приняли декларации о своем суверенитете. Это не означало тогда их выхода из состава СССР, и народные депутаты от этих республик продолжали участвовать в работе Верховного Совета и Съезда народных депутатов СССР. Многое изменилось, однако, после ГКЧП. В период с 23 по 30 августа многие из союзных республик не только сделали новые заявления о своей независимости, но также начали принимать решения о своем выходе из состава СССР и соответственно о прекращении полномочий своих депутатов в союзном парламенте. Первыми это сделали республики Прибалтики. М. Горбачев проигнорировал их декларации, но Б. Ельцин подписал 24 августа 1991 г. указ о признании Российской Федерацией независимости Литвы, Латвии и Эстонии. Даже некоторые из работников Министерства иностранных дел Российской Федерации отговаривали Ельцина от такого шага и настаивали на проведении переговоров. Нужно было побеспокоиться о защите прав русскоязычного населения Прибалтики, о военных пенсионерах, о судьбе военных баз и радиолокационных станций, о военно-морских базах и множестве других проблем, которые затрагивали судьбы сотен тысяч людей. Чрезвычайно сложные ситуации, создающие возможность военных конфликтов, возникли в ряде республик Закавказья, на Северном Кавказе и в Молдавии. В такой обстановке становилась все более трудной, почти невозможной нормальная работа советского парламента, членом которого был избран в 1989 г. и автор данной книги.
Еще в июле 1991 г. никто из нас не предвидел столь драматического развития событий. В самом конце июля и в первой декаде августа в Кремле состоялось несколько заседаний Верховного Совета СССР. Затем мы получили отпуск до конца сентября, и я, первый раз в жизни, смог отправиться на отдых в один из лучших санаториев в Кисловодск. Здесь же отдыхали и лечились еще около 20 народных депутатов СССР. Утром 19 августа, узнав о создании ГКЧП, мы все собрались в холле санатория, чтобы обменяться мнениями. В тот же день из аппарата Верховного Совета нам сообщили, что нам не следует самостоятельно возвращаться в Москву или давать какие-либо интервью для печати.