Совок 14

Потом высыпал из кулька люгеровские патроны в свою перевёрнутую фуражку. И доставая их по одному, тщательно протёр каждый боеприпас носовым платком. Ссыпав избавленные от чужих микробов и лишних папиллярных следов патроны в прежний полиэтиленовый пакет, я сунул его в карман.

— Ну, и чего ты расселся? — обернулся я к Станиславу, — Тюрьма нас ждёт, мой друг! Пошли в застенки социализма!

Утренний приём пищи сидельцами уже давно состоялся. А кроме этого, мы с моим другом оказались первыми и пока единственными гостями данного богоугодного заведения.

Поэтому нужного нам цыгана в камеру для пыток привели быстро. Пыток, это в смысле, бесед.

Иоску Романенко, как и его молодой товарищ по нелегальному бизнесу, пах и выглядел не шибко презентабельно. Его возраст мне был доподлинно известен из материалов уголовного дела. Но, если бы не официальные бумажки с его установочными данными, то ему можно было бы дать как сорок лет, так и все пятьдесят.

Однако, даже при всей своей камерно-бомжатской неприглядности, этот торговец бабскими трусами выглядел более мужественным, нежели Николя. Был он на голову выше ростом и гораздо крупнее телом, чем законный супруг ветреной Земфиры. Розы, то есть. Хотя, справедливости ради стоит отметить, что лик Иоску, как и харя плюгавого Нику, аристократично-утонченных черт не содержал. Как и на сусалах более молодого компаньона Радченко, на физиономии его счастливого соперника Иоску легко читались не только следы традиционного таборного инцеста. На них были хорошо заметны и иные признаки внутривидовой деградации поволжской цыганщины. А, может, и не только поволжской. Нет, всё же редкостная паскуда, этот Адольф Михалыч! Не доработал он в своё время с цыганским вопросом! А иудейский бог, как всем известно, глазаст и всевидящ! И каждое лыко вставляет недобросовестным грешникам в строку. Потому и сдох бесноватый фашист, как шелудивая собака! Без могилы и покаяния…

— Ну что, рома, признаваться будешь? — заранее зная ответ, полез я в карман за будущими уликами, — Ты, Иоску, покайся, а я за тебя похлопочу и на суде тебе потом снисхождение будет!

— Не в чем мне каяться, начальник! — уверенно и даже с издёвкой ощерился предприниматель, — Показания я уже дал и больше ничего тебе не скажу! И подписывать тоже ничего не буду! Зови конвой, начальник, в камеру пойду!

Пока всё идёт так, как и должно идти. По поведению фигуранта и не скажешь, что шибко умный. Умный без особой на то нужды, своему следаку дерзить не станет.

— В камеру ты еще успеешь, гражданин Романенко! — добродушно успокоил я прелюбодея, — Чего ты в той камере не видел? Я еще раз предлагаю тебе, не лезь ты в бутылку, Иоску, признайся, что бабским шматьём торговал и слово тебе даю, прямо сейчас на свободу выйдешь! Напишешь мне признанку и я сам лично тебя на свободу выведу!

Высказывая нахальному и дурно пахнущему гоацину своё предложение, я ничуть не лукавил. Если гражданин Романенко даст мне сейчас признательные показания, я трижды перекрещусь и выдохну с облегчением. А его отпущу на все четыре стороны. Вот только глядя на провонявшего камерой и немытым телом Иоску, я не только понимал, но и зрительно видел, что сознаваться он не будет. Цыган смотрел мне в глаза, даже не пытаясь скрывать своих чувств. Я бы только за один такой взгляд, которым Иоску сейчас одаривал меня, присудил ему года полтора общего режима. А кроме взгляда была там еще и глумливая ухмылка. Вот же сука!

— Ну что, чавэла, будешь сознаваться? — отбывая номер до конца, протянул я цыгану лист бумаги и авторучку, — Последний раз предлагаю! Потом только тюрьма и никаких условных сроков тебе уже не будет!

— Не п#зди, начальник, не будет мне ничего! — на своeм немытом хлебальнике цыганский купец воспроизвёл еще более безобразную гримасу, — Посижу здесь до вторника, а там ты меня и так выпустишь! И деньги мне все вернёшь! Все до последней копейки!

Ну вот и славно! Свою роль из репертуара театра «Ромэн» Иоску Романенко отыграл, теперь мой черёд!

— Это какие еще деньги?! — задавая свой бестактный вопрос о цыганских финансах, достал я из пакета первый патрон и, соразмерившись, без замаха аккуратно кинул его индо-арийцу, сидящему от меня в двух шагах, — Эти? Или вот это и есть твои деньги?

Ограничился я всего тремя желтыми цилиндриками. И на все из них гражданин Романенко отреагировал должным образом. Как почти всегда это делают необученные строевым приёмам советские обыватели. Инстинктивно хватающие посланные им по воздуху неопасные и блестящие предметы. Поскольку латунные штучки, натёртые мной носовым платком, сверкали почти золотом, шансов у алчного цыгана не было ни единого. Схватил он их, как голодная щука по весне хватает жирных мальков. И сдуру, перебирая «маслят», как четки, Иоску удивился вслух. Нимало не стесняясь неуместной в данном случае фамильярности.

— Э, мент, ты чё? Ты совсем умом тронулся, на хрена мне это?

Глава 5

— Извини, рома, ошибка вышла! — опомнился я, запоздало осознав свою оплошность, — Карманы перепутал! А деньги твои, вот они, на месте! — и в подтверждение своих слов достал из правого кармана такой же целлофановый пакет. С разномастными купюрами, перетянутыми в пачках черными аптечными резинками.

— Ты эту ерунду сюда давай, раз такое недоразумение получилось! — спрятав деньги назад в карман, раскрыл я перед хамоватым цыганом полиэтиленовую тару с оставшимися там двумя патронами.

Независимо хмыкнув и алчно косясь на мой карман с его честно заработанной спекулятивной выручкой, Иоску будто семечки ссыпал из горсти в предоставленный пакет патроны.

— В камеру, так в камеру! — нажал я на кнопку дверного звонка, прикрученную на краю столешницы. — Свободен, Иоску!

Отправив старшего менеджера цыганского коммерческого предприятия на его законный шконарь, я затребовал к себе следующего узника.

— Ну что, Николай, ты не передумал? Всё еще хочешь со своей женой встретиться? — экономя драгоценное время, задал я главный вопрос сразу, как конвоир доставил мне второго цыгана.

Как ни жалко мне было безвозвратно уходящих в песок минут, но нам со Стасом всё равно пришлось ждать пока взволнованный Нику выговорится. При всём безграничном и бессовестном цинизме, переполняющем цыганскую душу потомственного мошенника, спекулянт Радченко вдруг оказался романтиком. Или влюблённым придурком. Хотя на мой дилетантский взгляд, одно от другого мало чем отличается. То и дело сбиваясь на неведомый мне зубчаниновский диалект и кляня похотливого мерзавца Иоску последними словами, Нику шлёпал трясущимися губами, рассказывая, как трепетно он любит свою Розу. И как люто ненавидит коварного предводителя их торговой шайки. Бесчеловечно и небезуспешно посягающего на его союз с любимой красавицей женой.

Выслушивая вполуха причитания кривоногого карлы-таборянина, я неожиданно для себя пришел к по-настоящему мудрой мысли. Подумал, что всех вырожденцев и прежде всего всех ракалий цыганской наружности, следует на пару месяцев определять в покои следственного изолятора. По всей стране и независимо от наличия вины. Для начала месяца на два, а потом уже и с последующей пролонгацией, если двух не хватит. Уж, коли прохвоста Нику Радченко так проняло нахождение в узилище, то и прочим цыганам это тоже будет полезно. В качестве профилактики.

— Да понял я тебя, понял! — нетерпеливо прервал я нудные завывания рейтузного барыги, — Понятно мне, что свою Розу ты горячо любишь и свиданку с ней по-прежнему хочешь! — кратко резюмировал я терзания ранимого цыганского сердца.

— Ты мне лучше другое скажи, друг мой Нику! — встав с привинченного к полу стула и обойдя стол, присел я на него аккурат напротив арестанта, — Скажи, но только честно, ты хочешь, чтобы подлец Иоску и твоя красавица Роза рассорились раз и навсегда? И, чтобы срок он получил в два раза больше твоего?