Современная дРама

Машина припарковалась возле подъезда. Молчание можно было резать напильником и ещё крошки бы посыпались. Спиридонов сосредоточенно делал вид, будто его все устраивает, только нервно барабанил пальцами по рулю. В свете ночных фонарей, тонкая печатка из черненого золота переливалась сполохами огня. Я засмотрелась. Потом поймала вопросительный взгляд своего спасителя и смутившись, отвернулась.

Тишина с Васей всегда была особой. Вот как сейчас натянутой, мутно-болотной, как застоявшаяся вода в вазе с цветами. Или благостной, когда он приезжал на обед ко мне на работу. Тогда она искрила оттенками серебра, как поталь на воздушных пирожных. А ещё была пьяняще дурманящей. В редкие вечера за ужином, когда каждый занят своим делом. С запахом эвкалипта и морозных узоров на стекле с деревянной рамой. И любая тишина с писателем не напрягала. Наверно, поэтому совсем не к месту я ляпнула:

— Кофе будешь?

— У тебя его нет, — печально отозвался северный олень, а я взбеленилась:

— Значит чай попьём! Вот что ты за человек, Вась? Вечно все оконфузишь!

Как я шваркнула дверью машины слышал весь дом. А Спиридонов, посмеиваясь, придержал меня на особенно скользком участке.

Пока поднимались на этаж, я трижды порывалась развернуть Спиридонова обратно восвояси. Сразу вспомнились развешанные стринги в ванной, упаковка йогурта, что так и стоит третий день возле кровати, собачье гуано, которое по закону подлости размажется под мужским ботинком. Заметив мои метания, Вася усмехнулся и предложил:

— Если у тебя и с чаем напряжёнка, согласен на вино.

А вот тут я была не согласна. Мы ещё не настолько… Точнее я ещё не так сильно благодарна, чтобы поить его вином. И это не правильно. А вдруг он подумал, что я на что-то намекаю. Или того хуже, что мои страдания это нервоз перед… Да нет. Это ж Вася. Он же умный. Злой и умный. Ага.

— Чем это у тебя так смердит? — повёл носом писатель, после щелчка дверного замка. Скинув в его руки пальто, я быстро пробежалась по квартире, ища следы преступления Ириски. Мин не было. Вернулась в коридор, где Вася развешивал на плечики верхнюю одежду и призналась:

— Это мимоза.

— Отвратительные цветы, — передернул плечами мужчина, а я воззрилась на него со священным ужасом.

— Только не говори, что мы повторяем сцену из «Мастера и Маргариты»… — я хлопнула включателем, чтобы зажечь подсветку.

— Я не настолько люблю Булгакова, — он прошёл в ванну и вымыл руки. Догнал меня на кухне, где я вытаскивала из запасов сыр, орехи, мёд и бутылку полусухого. — А вообще, зачем тебе столько цветов? Ты бабок на рынке оградила?

В голове всплыла картинка, где я зажимаю в ладони банку с солеными огурцами, тыкаю ей в спину пенсионерки и замогильным голосом требую: «Мимозу на стол или прощай пенсионный». Я хрюкнула, задавливая неуместный ржач и под прикрытием дверцы шкафчика, откуда вытаскивала сырные снеки, покаялась:

— Просто я очень люблю эти цветы.

Выглянула. Вася вертел в руках штопор. Так задумчиво, словно беличью кисть художник авангардист. А потом вернувшись в реальность, обронил скупое:

— А я ненавижу… Аромат нищеты.

Мы разместились в зале на диване. По разным сторонам. Словно два дуэлянта, разделённые вместо черты тарелкой с закуской. Символично коснулись пузатыми боками бокалов.

— Знаешь… — начал Вася, продолжая нелепый разговор о жёлтых цветах. — У бабули была квартира в центре. Старая, такая добротная сталинка на три комнаты с огроменной кухней и почти таким же холлом. А вокруг уже тогда новостройки. И дети такие же, пафосно неприступные. И я, сопливый тощий мальчишка, что не вливается в их компанию.

Он взъерошил волосы и откинул голову на спинку дивана. Пальцами поводил по ободку бокала, как будто решая, стоит ли дальше рассказывать. Я в своём пушистом платье с безразмерной юбкой притихла, боясь спугнуть воспоминания. Всё-таки как бы долго не были мы знакомы, но этот отрезок жизни писателя я не знала.

— В третьем классе я понял, что дерьмо обычно в самой цветастой обертке прячется, — мужчина встретился со мной взглядом. Я достойно выдержала проверку. — Они все в брендовых шмотках и я, в перешитых штанах, потому что денег не было. Пенсии бабули не хватало на еду. Мать — типичная инфантильная кукла, которая совершила самый серьёзный подвиг- родила меня. И на этом посчитала, что ее работа окончена. И батя… Вечный суетолог, что пытается влиться то к один «браткам», то к другим. Девяностые. Мутные схемы. Отжатые киоски. Все это было в моем детстве. Потом отцу пришла в голову идея свой бизнес открыть, ты что, девяностые же, каждый первый бизнесмен.

Вася глотнул вина, перекатывая на языке кисло-сладкую жидкость с ароматом ягод и каких-то пряных трав. Пример оказался заразен и я сделала то же самое. Правда, не рассчитала объема и чуть не изгваздала платье и обивку дивана.

— Они с матерью прижали ба, уговорили продать сталинку… Знаешь, как я любил ту квартиру? Эта старомодная лепнина на потолке. Засыпая, я считал сколько узелков в завитке и каждый раз получалось новое число. Или холл, в котором я катался на велосипеде. Недалеко и недолго, но там мы все были счастливы. В перешитой одежде и с картошкой отварной, жареной или толченой. И тут бац… Двухкомнатная панелька на окраине. И какая-то халупа в деревне, пафосно нареченная отцом, дача.

— Прогорело дело? — уже точно зная ответ, спрашиваю я. Спиридонов невесело улыбается.

— Конечно… Потом были долги и ещё большая нехватка денег. Я по-прежнему ходил в школу в центре, только ещё сильнее убеждался в своей никчемности. А отец делал вид, что так и задумывалось. И вот знаешь что… Мимозы… Он таскал матери на каждый праздник какие-то убогие цветы, купленные у бабушек в переходах: то ромашки, то сирень или вот мимоза. Ее запахом для меня пахнет нищета, вечные скандалы, бабушка, что тянет семейку идиотов на своём горбу…

— Что с ней… — у меня стягивает горло, потому что боюсь предположить, что стало с единственным близким человеком для Васи.

— С кем? — он словно выныривает из воспоминаний. — С ба? Ничего. Живет на даче, два года назад заменили один из сосудов в кардиоцентре, в июле в Крым полетит с родителями.

— А как они? Там?

— Аааа! — он наклоняется да бутылкой и обновляет напиток. — Да все хорошо. Я тогда лет в тринадцать пошёл грузчиком работать. К шестнадцати понял, что хоть и кубики на прессе стали мечтой половины класса, но физической труд не для меня. Просто не выгоден. У вас в школе были факультативы? Нет? А у нас были. Я вот на журналистику пошёл. После школы, участь на филфаке, работал в нескольких журналах и одной местной газете. Сообразил, что головой можно заработать больше. Как-то все легко шло. Я начал стоить нормальный дом. Все соки из себя выжимал. Пару лет назад только закончили. Ба рада, кур гоняет и мать с отцом. Грядки и свои закатки. Все хорошо сложилось…

— А ты? — я вдруг понимаю насколько разные воспоминания у нас. Для меня мимоза это запах бабушки, чая со смородинным вареньем, кружевных хрустящих салфеток. А для Васи это напоминание о детстве, отчасти тоже со своими радостями, но больше обидами. На мать, на отца. На детей мажоров. На перешитые штаны. И вот сидит он такой со своими демонами внутри и я впервые вижу его настоящего: обозлённого, недолюбленного, одинокого. Не было Спиридонова в рваных носках и с окурком Примы, не было Василия в дорогих рубашках и со своим агенством. А был просто Вася. Без шелухи.

— А я так и живу в этой чертовой панельке… — он расстёгивает верхние пуговицы рубашки и закатывает рукава. — Знала бы ты как я мечтал в прошлом году к своему тридцатилетию купить новую квартиру… Но не сложилось… Вбухать все накопленные деньги на рекламу для книги… Нахрена? Черт его знает. Только теперь ещё сколько копить на новую квартиру… А знаешь, что смешно? Реклама не помогла. Из пяти тысяч экземпляров купили только восемьсот. Я тогда пил ужасно. Все думаю, идиот, сыграл в рулетку, пожинай плоды.