Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

Ее имя вызывало во мне благоговение. Мне часто казалось, что я слышу какой-то таинственный голос, который говорил: «Ты можешь стать достойным произносить мое имя». И я старался вовсю, чтобы стать сильным, ловким и жить долго-долго ради нее. С каждой победой в очередной партии на гандбольной площадке — эта игра тогда была прямо-таки повальным увлечением — я чувствовал, как мое тело наполняется солнечной энергией, покрывается загаром, становится будто выплавленным из бронзы. Я старался также развивать свой ум и не растрачивать попусту присущее мне остроумие. В классе я стремился к тому, чтобы для меня не было ничего непонятного, не пропускал ни одного слова преподавателя. Наш учитель английского еще только думал, что спросить, а у меня уже был готов ответ. Однажды он читал нам «Дверь господина де Мальтро» Роберта Льюиса Стивенсона, и мы были настолько очарованы, что слушали затаив дыхание. Мне представилось, что где-нибудь, когда-нибудь, в неправдоподобном будущем, добрый старик с фонарем в руке тоже спрячет меня в потайной комнате, а когда настанет день, ошеломит сообщением, что отныне мне принадлежит рука Аиды.

Мне почему-то кажется, что имя ее оказывало такое влияние на меня и казалось мне таким нежным, потому что я играл на скрипке. Маэстро Антонио отмечал мои хорошие способности и проворство моих похожих на обрубки пальцев. Я быстро прошел начальные этюды и вскоре уже по памяти играл чуть ли не две трети альбома. Моя короткая загорелая рука научилась грациозно водить смычком по струнам.

Мастер Кустодио, руководитель нашего школьного оркестра, оценил мои успехи и перевел меня из вторых скрипок в первые. На концерте в День благодарения он даже предложил мне исполнить сольную партию, где надо было играть щипками…

— Новый Вальехо! Наш, местный Альберт Спелдинг!.. — услыхал я из первого ряда.

«Аида, — подумал я, — наверняка должна быть среди зрителей». Я быстро огляделся вокруг, но ее не увидел. Когда я вернулся на свое место, меня окликнул наш тромбонист Пете Саэс.

— Старик, тебе надо вступать в мой оркестр, — сказал он. — Вот увидишь, у нас скоро отбою не будет от приглашений. Скоро каникулы.

И Пете пожал мне руку. Он настойчиво уговаривал меня вступить в руководимый им частный оркестр «Минвилус». Я отговаривался тем, что не успеваю делать уроки, что не хватает времени и тому подобное. Но ему было уже двадцать два года, а я был, очевидно, еще слишком молод и не умел настоять на своем. Пете получал в школе небольшую зарплату, ему удавалось с грехом пополам содержать себя и старую мать. Поэтому он подрабатывал еще и тем, что выступал со своим оркестром раза три-четыре в месяц. Наконец он предложил:

— Давай завтра сыграем на похоронах китайца, с четырех до шести, вечером — на приеме по случаю двадцатипятилетия бракосочетания судьи Ролдана, а в воскресенье — на танцах в муниципалитете.

У меня захватило дух. В это время на сцене держал речь директор нашей школы. Он говорил об Америке, о благословенной стране, а я думал о деньгах, которые мог бы заработать. Дело в том, что вот уже несколько дней меня занимала одна мысль — купить роскошный набор письменных принадлежностей и ночью, когда в доме наступает полнейшая тишина, доверить бумаге все те слова, которые я хотел сказать Аиде, излить ей свой восторг, рассказать, как я ее обожаю. Однажды утром, скорее всего незадолго перед тем, как школа закроется на каникулы, я попрошу у нее учебник алгебры на время и туда, между страницами уравнений, с трепетом вложу мое послание. Наверное, она так и не напишет мне, и ни по почте, ни лично я не получу ее ответа. Неважно… Тишина тоже наполнена ее голосом.

В эту ночь мне пригрезилось, будто я только что возвратился из поездки по самым знаменитым музыкальным центрам мира. Газеты Манилы не скупились на похвалы в мой адрес. Мой портрет красовался на обложке самого популярного журнала. Автор писал, как много лет тому назад я бродил по улицам Буэнависты, неся скрипку в черном, изрядно помятом картонном футляре. В Нью-Йорке, сообщал корреспондент, один миллионер поднес мне бесценную скрипку Страдивариуса с пластинкой, на которой выгравировано: «Ваш народ должен восхищаться Вашим гением». Мне снилось также, что я провел уик-энд в загородном доме этого миллионера на Гудзоне, и юная девушка в голубой юбке и белой матроске, хлопая мне своими ладошками, срывающимся голоском кричала «Браво!».

Домашних удивляло рвение, с которым я относился к урокам скрипки. Моя тетка, приехавшая со своими детьми из деревни к нам на каникулы, прихватила с собой и служанку. Эта бедная девушка бегала теперь за булочками и солеными хлебцами по утрам, и мне пришлось отказаться от моих привычных утренних прогулок к булочнику. Конечно, я не мог быть благодарен тетке за это.

А еще меня раздражали ее многочисленные поручения, которые отнимали у меня много времени. Я постоянно ссылался на то, что мне надо играть на скрипке, и, заметив это, она как-то сказала:

— Видать, ты хочешь стать музыкантом? А знаешь ли ты, что на вечерах музыкантов всегда кормят в последнюю очередь?

Может быть, думал я, она принимает музыкантов за свору собак, грызущихся из-за объедков? Но ее пошлые мысли и слова как-то мало трогали меня. Мне даже казалось, что она говорит все это не очень серьезно.

И все же ее замечание обидело меня. Бабушка постоянно уговаривала меня поприлежней относиться к урокам в школе, но я снова и снова отправлялся к Пете Саэсу на репетиции. Она потребовала также, чтобы я отдал ей на хранение заработанные деньги, и у меня не хватило духу отказаться. Украдкой я подсчитывал, сколько у меня уже набралось денег и хватит ли их, чтобы купить брошь. Почему мне хотелось тогда преподнести Аиде именно брошь, я не знаю. Но я сосредоточил на этом все свои помыслы. Я ходил по китайским лавкам, располагавшимся в торговой части города, но приказчики, вероятно, считали меня слишком маленьким и сердились, когда я интересовался ценами.

Между тем приближалось рождество. Я не мог рассчитывать на то, что Аида останется здесь на время каникул — ее родители, я помнил, жили в Бадахосе, — и мои муки становились поистине невыносимыми. Не раз и не два пытался я объясниться ей в любви. Но мои письма оставались по разным причинам непрочитанными, а учебник алгебры она так и не взяла назад. Нужно было еще купить брошь, но я так и не мог решить, какую же выбрать. Во всяком случае, деньги лежали наготове в бабушкином кошельке, пропахшем тигровым бальзамом.

Меня беспокоила также подготовка нашей классной программы к рождественским праздникам. Наконец пришло рождество. Стоял теплый декабрьский полдень. Я решил выйти из класса в тот момент, когда наш учитель английского по традиции предложит всем обменяться праздничными подарками. Меня выручил случай. В дверях класса показался Пете и поманил меня пальцем. Мы вышли на балкон, и Пете сказал, что хочет сообщить мне один секрет.

Речь пошла об асальто [41] , которое предполагал дать Женский клуб в следующее воскресенье в честь Хосефины и Алисы, дочерей дона Эстебана, прибывающих утренним пароходом из Манилы. Старые девы пользовались всеобщей любовью среди местного дамского общества. Несколько лет тому назад, будучи помоложе, местные дамы изучали сольфеджио под руководством Хосефины и учились играть на пианино и на арфе у Алисы. Пока Пете излагал мне все это, быстро-быстро шевеля губами, посеревшими от ежедневных многочасовых упражнений на тромбоне, я представлял себе, как эти сестры, наряженные в шелковые платья, шаркающей походкой направляются в церковь на вечернее богослужение. Они были чрезвычайно набожны, и все дамы Буэнависты не переставали восхищаться этим. Мне вспомнилось, что они были близнецами и, несмотря на свой возраст, часто одевались одинаково — на них были муслиновые платья с низким вырезом и белые летние шляпки. Такой я запомнил эту пару, когда они «по повелению своего отца», дона Эстебана, присутствовали на похоронах моего дедушки. Меня всегда удивляло, что они до сего времени не смогли сыскать себе подходящих мужей в Маниле.

41

Асальто (исп.) — вечер, прием в честь кого-либо, устроенный в качестве сюрприза, без широкого предварительного оповещения и неожиданный для юбиляра.

— Этот вечер будет совершенным сюрпризом. Они наняли наш оркестр, — заявил Пете и, опасливо озираясь, заставил меня поклясться, что я сохраню все услышанное в тайне.

Вернувшись в класс, я стал поздравлять своих одноклассников с наступлением рождества. Мне было очень весело. Увидав, что Аида в углу развернула что-то и показывает двум девочкам, я набрался смелости и поздравил с праздником и ее.

— Счастливого рождества, — сказал я по-английски и вдруг увидел в ее свертке расческу и пудреницу в красивой упаковке. «Так вот какие подарки ей нравятся! Они так подходят ей!» Аиду сразу же окружили девочки. Мне показалось, что они с завистью рассматривают и подарки, и ее розовые щечки, и коротко подстриженные темно-коричневые волосы.

На миг я даже лишился дара речи от сознания своей незначительности, так и не поняв, ответила ли она на мое поздравление. Тем не менее я собрался с силами и спросил:

— Вы уезжаете на каникулы куда-нибудь?

— Нет, я остаюсь здесь. — И когда она прибавила, что должны приехать ее кузины и что в их честь предполагается большой прием, я не выдержал и заметил:

— Так вы об этом уже все знаете? — Я почувствовал, что мне следует объяснить, что вечер этот должен быть подготовлен без огласки, чтобы он оказался сюрпризом: на то он и асальто.