Современная испанская повесть
Шрифт:
комендателъного письма, полученного когда-то от одного важного типа, он был важным типом еще при Франко раздавал теплые местечки и синекуры, поручился за моего отца, но моя собственная жизнь? как далеко все это, господи, и как я притворяюсь и сама дивлюсь своему притворству, своей безотказной выносливости во всех случаях жизни, если бы следующий полет оказался последним, мне не осталось бы чем утешиться, на самом деле у меня ком в горле, мне грустно, я вот — вот пойду ко дну, потому что эта любовь — любовь, ну и словечко, — эта любовь, которая когда-нибудь непременно возникает в жизни, которая поселяется в нас задолго до нашего рождения, страсть, пришедшая издалека, животворящая, нездешняя, возникшая, когда мир едва народился, эта любовь у меня была, была, была, я ее встретила, а теперь в одно мгновение все рассыпалось в прах, в ворох горьких воспоминаний, он бросил меня, да, бросил, ох, если бы эти узнали, вечно вы спрашивают у меня, когда свадьба, какие у меня планы и даже — с подмигиваньем— как мои любовные делишки, так вот, он дал мне отставку, и со всей грубостью, я ему надоела, у меня сердце упало, когда он сказал, что ему не нравятся подарки, которые я ему делаю, он без околичностей выплюнул мне это в лицо, без околичностей и недвусмысленно, чтобы не осталось сомнений, и долгие часы моих колебаний, поисков разгадки отозвались во мне физической болью, и все мои старанья словно размыло ливнем, но он не пытался смягчить удар, ему осточертели мои иронические замечания, мои двусмысленные фразочки, мои… мои наряды, все более явные признаки моей старости, гусиные лапки в уголках глаз, дыханье с присвистом, боли в затылке… И он не знает или не хочет знать, что никогда не говорила я ничего двусмысленного, и в моей иронии никогда не было ничего по — настоящему обидного, а теперь, когда он запретил мне даже говорить ему, хоть сквозь зубы, что я люблю его, что он мне нужен, что жажда сжигает, уничтожает меня, теперь не знает никто, ни сам он, ни один из этих пустозвонов — они-то даже не подозревают, — что в моей жизни есть мужчина, как они сказали бы с хамским смешком, нет, никто не знает, что никто не смог бы дать ему то, что дала бы я, все дыхание верности, всю свою любовь целиком, и ничего не потребовала бы взамен, только видеть его, слышать его голос, чувствовать его голову у меня на плече, когда он приходил ко мне вялый и расстроенный, а я не знала, в чем дело, и не спрашивала его, а может, он и сам не знал, и он уже никогда не узнает, что я не хотела обременять его, что нашими встречами распоряжалась воля случая, я была бы счастлива, если бы могла сидеть на полу у его постели и сторожить его сон, его кашель, его худобу, темные тени во впадинах его тела, нечеткую и теплую границу загара на его коже, как горько думать обо всем этом, смахнешь слезу на высоте в семь тысяч метров, сегодня и завтра тоже, и всегда вдали от него, в странной воздушной дали, теперь уже все потеряно, огорчение за огорчением, не знаю, как поговорить с ним, что придумать, чтобы поискать его, и как встретить, нет, ничего я не знаю, никакая карта мне не поможет, и я выхожу на улицу, когда мне следовало бы отдохнуть, иду быстрым шагом, надо чем-то заполнить время: кино, витрины, дурацкие экскурсии, замещаю других наших девушек, хожу на бессмысленные собрания, на обеды вроде этого и под общую болтовню предаюсь тоске по детям, которых у меня никогда не было, и внукам, и во всей моей истории нет ни сюжета, ни развязки, я мечусь как угорелая и радуюсь дождю, нынешней зимой часто идут дожди, я могу идти быстро, наклонив голову, стараясь
— Какое счастье, что ты пришла, Росенда, дорогая. Что я вижу, ты в трауре?
— Ох, деточка, я все последнее время с тобой не виделась, потому что у меня жуткое горе, знаешь? Мой свекор, детка, сыграл в ящик, бедняжечка. Я, по правде сказать, никакой симпатии к нему не испытывала, но, в конце концов, свекор есть свекор, ну и все такое. Знаешь, он же такой сквалыга был, все свое держал при себе, а потому даже ветров не пускал, жадничал, а потом такое дело, правильно говорится: Господь и без плетки накажет… Пришел его срок, и готово. Ну, само собой, благословений навалом, ох, что было, ты учти, он же всегда был из правых, всю жизнь правый из правых, точь — в-точь как балабол этот, герой дня. Дружков набежало — и тебе по университету, и по военной службе, кто со времен войпы, кто с послевоенных, и приятели по псовой охоте, и совладельцы предприятий… С ним, конечно, тягаться трудно было, мой свекор, знаешь ли, даже значится в энциклопедии Эспа- са — Кальпе. Этим все сказано. И торчит на виду года с тридцатого, что-то в этом духе… А мой муж говорит, у нас в стране быть правым — значит быть сыном своей матери, так ее… Сама знаешь, мой Педро жуткий сквернослов и вдобавок прохиндей и нахал, это в нем есть… Так вот, значит, старик начал помирать в рождество и самым милым образом сорвал нам вылазку на Солнечный берег, мы обожаем эти поездки, представляешь, неделька в Бенальма- дене, и ослики, и кино, так здорово, такой шик во всем, и тебя уважают, милочка, узнают и в барах, и в бассейнах, и в пивпых, и в аюнтамьенто, а в лавках тебе делают скидочку… Ну, мы и расстроились, потому что такая пошла карусель, то он тебе умирает, то не умирает, то подавай ему тех врачей, то этих, ужас, а этот товар так подорожал, не укупишь, плати им бешеные деньги, а они еще ждут, чтобы добавили… Но ужасней всего была болезнь, сама по себе, ну и болезнь, нечто до того позорное… Я уж тебе говорила, он по скупости даже воздуха не портил… И вот тебе, такой поносище, хоть плотину ставь. И вдобавок жидкое, детка, жидкое… Что-что, дерьмо, непонятно, что ли! А что же еще. Ты меня, пожалуйста, слушай, это было кошмар что такое, и нужно предпринять нечто на уровне министерства, чтобы подобные ситуации не повторялись… Ты представь себе, стоит открыть дверь, и хотя тут тебе и прислуга, и медсестры, и лечащий врач, и ночная сиделка — монашка, и уйма всяких помощников и подручных, матушки — ну и запах… Хоть стой, хоть падай… А зимой-то дом не проветришь, тут тебе и ветер с Гуадаррамы, и как бы не подхватить воспаления легких, и холодина, а отопление то работает, то нет, как же, соблюдение экономии, такая пакость… И запах, запах со всех сторон, пропитывает гардины, ковры, мебель, одежду… Приходилось ароматизаторы изводить тоннами, а не то… И все равно… Просто ужас, моя хорошая, ужас. Мы уя< все перепробовали, и божеское, и человеческое. Для начала разложили все его ордена — медали на подушечке, а подушечку поместили у входа в спальню, чтобы отпугивать дурные газы, и там такие были кресты да святые [126] , прямо чудотворные, стратосферу тебе разгонят, а тут — никакого эффекта. Пояс там его лежал и галстук какого- то религиозного братства знаменитого, знаешь, что устраивают процессии в Андалусии или в Мурсии, какая разница, а в изножье кровати положили покров Богоматери из Рокамабле, что в провинции Саламанка, как говорится, искать пойдешь, так найдешь, считается, эта Богоматерь от чумы спасает, как никто, а раз от чумы, то и от вони. Никакого эффекта, детка, никакого эффекта. Пахнет и пахпет, да все сильнее. Представляешь, человек с такими связями. Кто бы мог подумать. У меня слезы градом, нормально. Доставили ему кучу индульгенций из Рима, на пергаменте, а еще па веленевой бумаге от бехарского священника, свекор родился в Бехаре и был его почетным гражданином, а ты как думала. Ой, детка, не знаю, как ты можешь плести такую ересь, и ты туда же, придет же в голову, почему это, интересно, от папы было бы больше толку, чем от священника из его родимого уголка, еще чего не хватало… Да, вот так, от приходского священника, по имени дон Прагмасьо, и придержи язычок. Ему их накладывали поверх — буллы эти и индульгенции, — поверх брюха, а поверх чего еще… и, случалось, прекращался поиос. Прелесть моя, на четверть часа или около того, все- таки на какое-то время. Не так уж плохо, особенно как вспомнишь, что лекарство даровое. У меня такое впечатление, ты не особо уважаешь родовитость и общественное положение моего семейства, хихикаешь над всем этим, но тебе же завидпо, детка, что у пас под рукой столько всего, что помогает умереть во благе… Ведь сколько народу мрет без покаяния, неизвестно, где и как, тут тебе и кораблекрушения, и дискотеки, и девятидневные стояния на молитвах, и гражданские войны. Да, так я о чем. Значит, особняк свекра, прямо тебе дворец, значится в туристских путеводителях, так вот, от него несло дерьмом за три квартала, одно удовольствие. Сама знаешь, старики мрут от одного из трех «и»: подружка, паденье, понос. Мой свекор избрал последнее из трех — и избрал с восторгом, детка, в экстазе. Видела бы ты, девочка. Каскады, точь — в-точь как в монастыре Пьедра. Да, так вот, насчет третьего «и». Пошли мы семейной делегацией с образчиками… ну, этой самой благодати, понятно тебе? — к одной сверхзнамени- той гадалке, надеялись услышать хотя бы, что источник все-таки иссякнет. Братцы, вот обставлена квартира! Ничего похожего па всякие старомодные штучки — дрючки, никаких амулетов, бумажек с заклинаниями, восковых фигурок, зубов повешенного и прозрачных стеклянных шаров. Ох, милочка, у этой были университетские дипломы, да еще заграничные, и все такое. И официальный патент, вот так. А мебель, а бытовая техника… Видела бы ты, обалдеть. Что она нам сказала? Велела принести кресло, самое роскошное из всех, какие бедный папенька облюбовал для отдыха или чтения. Принесли мы. Она на него встала — ногами прямо, уставилась в потолок, чтобы прийти в транс, зажгла какие-то куренья, от которых пошел стелющийся дымок, как по телику показывают, закатила глаза, а потом написала чего-то там — ну, сперва слезла с кресла, понятно, — на маленьких бумажках написала, их было три. И велела выбрать одну бумажку — «от этого он и умрет». Свекровь схватила одну, сама дрожит, остальные ее поддерживают. Скажу тебе, мы, наверное, были точь — в-точь как живая картина, помнишь, мы в школе устраивали, у монахинь ордена Иисусова? «Казнь Марии Стюарт», «Поклонение золотому тельцу», «Похищение сабинянок», силами одних только девчонок и во всех одежках, вот дурищи эти монашки… Ладно, дальше: прочли мы бумажку. На ней стояло без обиняков: «диарея». Как мы могли реагировать, скажи пожалуйста. Сказали «а — а», расплатились и смылись. Что было на остальных бумажках… Так я и знала, что ты меня спросишь про остальные бумажки, что на них было. На другой, тоже без обиняков: «перелом шейки бедра». А на третьей: «брак не по возрасту». Вот люди, вечно вы суетесь со своими шуточками. Нельзя не признать, что эта гадалка по крайней мере выражается ясно, по — научному, и женщина воспитанная. В чем-то должно было проявиться университетское образование, скажу тебе. Ладно, дальше. Вы еще живы? Так вот, запах, я уже говорила вам, пробирался повсюду. На верхнем этаже срочно провели эвакуацию всех жильцов, военным порядком — из опасения… Как это, чего опасались, и ты туда я «е. Само собой, нет болезней, которые передавались бы таким путем… У моей свекрови есть дома в Гандии [127] , так она все доходы с них тратила на всякие благовония, куренья, душистую бумагу, прямо пожары устраивала — тут тебе и розмарин, и лаванда, и тмин, и майоран… Как об стенку горохом. Уж когда дерьмо и есть дерьмо в полном смысле слова… Да уж, скажу тебе… Приходит врач — сперва ароматизируешь весь дом, а уж затем открываешь дверь, и все равно его тошнит, а пальто он оставляет на лестнице, на перилах. Приходит фельдшер из Службы здоровья — ароматизируешь весь дом, готовишь надушенные платки, чтобы не хлопнулся в обморок, когда будет втыкать шприц… Ты что, не знаешь, что от неправильного укола бывает эмболия, а это — штука хуже некуда? Знаешь, что это такое? Ладно, успокойся, потом объяснишь, сейчас я хочу кончить про свекра. С великим трудом раздобыли мы одну бабу, она наполовину цыганка, родом из селенья Манганесес-де — ла — Польвороса, что в провинции Самора; она у нас по контракту одно делала — зажимала ноздри фельдшеру, когда тот вводил дозу анти. Нет, детка, о чем ты только думаешь… Анти, анти… Антибиотика дозу, черт побери! А какой еще другой «анти»! Слушай, ты как будто малость того. Ясное дело, мой рассказ уже трогает тебе душу. Но самое лучшее впереди. Даже не знаю, как можно было сделать укол в этом половодье жижи, коричневой, а иногда зеленоватой, и все мы ждали, а медицина нетерпеливей всех, когда же прозвучит заключительный залп. Еще хорошо — это нам здорово повезло, — что перед концом, последние дня три — че- тыре, он делал это без всякого грохота, а так — шшии — шшии — шшии, что-то вроде шелеста листьев, и мы — оп — ля, менять белье. Клотильде, наша всегдашняя домоправительница, вбила себе в голову, что старикана нужно держать в пластиковом мешке, но ей пришлось отказаться от этой затеи, потому что мешок распирало, детка. У пас вышла перепалка с немногочисленными жильцами, оставшимися в доме, потому что Клотильде сунула мешок в унитаз, и фановая труба засорилась, да так что ужас. Сама посуди, пришлось вызывать пожарных, и, сказать по правде, толку было мало, следовало бы пригнать легион спасателей на водах. Ну ясно, кто спорит, Клотильде — вредительница и неуправляема. Точка. Но дерьмо перло из унитаза, и уже не только домашнее, но и из фановой трубы. А водопроводчики в ус не дуют. Достаточно сказать тебе, что его форма «маэстранте» [128] была вся изгажепа, а ее только что отгладили, чтобы труп обрядить, так что и нафталин, и история оказались бессильны перед лавиной дерьма, спаси господи, а все потому, я так считаю, что есть запахи и запахи, одни набирают силу, а другие выветриваются, иными словами, запахи могут быть благотворными и зловредными, точь — в-точь как в политике. Я к делу, детка, к делу, не дергай меня. Раз уж взялась за гуж, ясно, доскажу до конца. Слушай, уж это слишком — аквалангистов! Никогда не доходило нам выше, чем до середины икры. Преувеличивать тоже незачем. У нас и хуже бывали передряги, представь себе, дети вечно дрались в коридорах, обвиняли друг друга в том, что воняет, валили с одного на другого, тут тебе и рев, и оплеухи: «Это не я. Это не я», — «Нет, ты». — «Мама, сестричка пакостит» — и в таком духе. Медсестра Петронила, из послеобеденной смены, несколько раз теряла сознание, иначе говоря, хлопалась в обморок и даже начинала бредить, ну и она написала в один журнал, в раздел «Обо всем понемногу», письмо с предложением использовать обильные испражнения в качестве органического удобрения широкого применения. Бессовестно, конечно, с ее стороны, сама понимаешь, кто имеет право собственности на обсуждаемое вещество, так это семья, скажешь, нет?.. А ты предположи-ка, что американцы — они ведь ребята не промах — решат применить идею на практике, что тогда? Вот то-то и оно… Ну вот, дела в таком положении, мы все на грани помешательства, и тут старикан потребовал, чтобы его ознакомили с биржевой таблицей, и пришлось мчаться на улицу за газетами, специально для него, потому что все, которые мы получаем, были израсходованы на гигиенические цели. И он прочел только то, что было в правых газетах, потому что, по его словам, сведения левой печати, либеральной, никогда не сулят ему барышей. Хуже всего было то, что сознания он не терял. Такая поднялась буча, когда он узнал, что пластиковый мешок выбросили вместо того, чтобы использовать… Один его кузен, духовного звания, расценил это событие — что он биржей иптересовался за сутки до смерти — как неоспоримое чудо, так и написал главе своей епархии, не знаю, какой именно, уж так они мусолили эти вопросы… Должна сказать тебе, боль-
126
Иронический намек на святых в названиях испанских орденов и на кресты в системе орденских знаков.
127
Дачная зона под Валенсией.
128
Член «Маэстрансы», общества для совершенствования в верховой езде и владении оружием; в настоящее время подчеркнуто кастовая организация.
пой разбушевался и, не прекращая привычного своего занятия, надавал тычков всем, кто попался, а потом, выпростав ногу из-под простыни, гениальным пинком отправил на улицу кассетный магнитофон, японскую диковинку, которую мы привезли, само собой, с Канарских островов, а на этом кассетнике… Я вам еще не говорила? Ой, простите, ясно, ну и голова у меня, конечно, тема такая серьезная, ну и конечно, в такую скорбь мы впали из-за него, из-за бедняжки… Так вот, поскольку случай такой серьезный, а священники — товар дорогостоящий, мы ему без устали прокручивали на этой тенерифской штуковине все молитвы, с органной музыкой в промежутках, ну конечно, детка, можешь говорить, что хочешь, но профилактика не помешает, при таких обстоятельствах поди угадай, какую дорожку выберет его душа, а так, все-таки… верно?.. Так вот, как я тебе говорила, скандалище он поднял жуткий, а из-за чего — из-за пустяка: биржевая таблица ему не понравилась, только и всего. Потом, чтобы успокоиться, потребовал, чтобы ему дали флан [129] . Мы не хотели, но тут моя свекровь, сущая тряпка: «Бедняжечка, ну пронесет его сразу же, и что! Давай, Росендита, милочка, шевелись, принеси папочке фланчик на тарелочке, сладенький, мя- конький, золотистенький, как он любит, мой бедненький Гильермито, такой хворенький, голубчик…» Да, душечка, такая у меня свекровушка ласковенькая, а ты как думала… Вот так-то и пишется история. Свекор не остается в долгу — отвечает ей в том же духе: «Но ты, Пили, голу- бонька, какого хреночка ты так разговариваешь, можно подумать, что…» Позволь, детка, не повторять. В общем… Слушай, милая, как мы могли его съесть сами, этот флан, или хотя бы увидеть вновь… Придет же в голову… узреть- то мы его узрели, как говорила бабушка, но запах был уже другой. Да уж, тянулось все это, мы знахарей стали искать, один живет в Морон-де — ла — Фронтера, вот именно, где сверхзнаменитый петух [130] … В общем, делали, что могли. А старик то и дело грозится, что встанет и будет делать все то же прямо на нас. Да, смейся, тебе хорошо. Врачишка из страхового медобслуживания сказал — он в комнату войти уже не решался, ясное дело, от двери по запаху определял, как развиваются события и те де и те пе, — так вот, on такой выдал прогноз: мол, дед скоро начнет испражняться через рог, по нечистоты будут уже другой консистенции, то есть не такие жидкие. Но, само собой, дал маху. Врач предполагает, а хрыч располагает. Ничего похожего. По — прежнему в доме река разливанная, как говорил мой муж. Зато послушали бы вы больного: он, мол, этому эскулапу устроит геморрой на морде, неужели этот коновал думает, что он, дожив до таких лег, не знает, что для чего, для чего харя, для чего задница, и так его и растак… Целый град ругательств, детка. Привратница услышала брань и из ненависти по политическим причинам раззвонила всем встречным — поперечным, так что ореол святости и благопристойности, окружавший папеньку, растаял, словно и не было. Прямо как кусочек сахара. Я сегодня пришла на банкет, потому что уже не в силах была сладить с воспоминаниями, такими горестными, такими мерзостными, ой, детка, надеюсь, ты меня понимаешь. Девочка, дерьмо, дерьмо и дерьмо, всех оттенков и всегда на что-то похоже, то на лекарства, которые давались накануне, то на сироп, то на мед, то на стену дома напротив, недавно оштукатуренную и со светящейся рекламой… Три месяца подряд, это ж надо… Правда, столько дерьма и даже на дерьмо не похоже, вернее, мы старались, чтобы не было похоже, особенно когда являлись посетители, столько важных сеньоров и сановников при полном параде, столько богомольных дам с четками в руках, и все
молятся с постными рылами, просят у господа, чтобы облегчил ему переход в лучший мир, и все толкуют о том, в какой святости он испускает дух, и ла — ла — ла, и тыры — пыры. Может, вам покажется, что картина несколько гротескна, пе буду спорить, но очень тяжело переживать такое, сама подумай, все-таки родная кровь, верно? Ясное дело, мы его оплакивали. Когда пришел судебный врач выправить свидетельство о смерти… Вы знали, что судебный врач тоже должен принимать участие в этой мороке? Учтите, я-то была в полном неведении, и ужасно меня расстроил его приход, потому что, в конце концов, судебный врач — это когда преступления и все такое, вспоротые животы, убитые мужья, верно ведь, но чтобы в роскошном доме моего свекра, это же почти памятник национального значения… Так вот, явился он, сел покойнику на пузо и надавил несколько раз, причем изо всей силы; а когда увидел, что больше ничего не выходит, то есть дерьмо не выходит ни оттуда, ни отсюда, сказал, закурив сигарету, хотя, по — моему, к усопшему требуется более серьезное отношение, разве нет?.. Так вот, он сказал: «Кранты. Мертв. Бедняга, теперь он уже ничего не может сделать». И ушел, насвистывая. Вы думаете, он сказал это с двойным смыслом? Слушай, дорогая, мне неприятно, что ты так это воспринимаешь, со всеми нами может случиться нечто подобное, так что… Прямо не верится, неужели у тебя дома никогда не было такого кандидата в покойники, из тех, что отдают концы, отдают и все никак не отдадут, а тебя измотают хуже некуда?.. Слушай, киса, скажи, отчего умер твой свекор, поглядим, не прикрасишь ли ты факты, потому что старики, все до единого, уж это точно…129
Сладкое блюдо из взбитых яиц и молока.
130
Городок в Испании; донья Росенда намекает на поговорку: петух из Морона кукарекает даже ощипанный. В Морон-де — ла- Фронтера находится военно — воздушная база США.
— Мой свекор попал под трамвай на Пасео — дель — Прадо [131] . Умер мгновенно и очень чистой смертью, деточка, а ты что думала…
— Вот и попалась! На Пасео — дель — Прадо нет трамваев.
— Линию убрали на другой день в знак траура. В моей семье тоже были важные люди, милая, я думала, ты знаешь…
— Дорогая, кто же спорит…
— Ладно, в конце концов, избавились вы от этого сокровища. Ну и свекор у тебя был, чудо… А запах выветрился?
— Ой, Кончита, не пугай меня, ради всего святого… Ты заметила что-нибудь? Клянусь тебе…
131
Одна из центральных улиц Мадрида.
— Детка, не размахивай ты платком, ради бога, ои так надушен — голова кружится. Духи в таком количестве — нечто смертоносное.
Я работы не боюсь, Николас, чего нет, того нет. Сейчас сижу на таком месте, красотища, обалдеть, обалдеть — вот честно. И не стоило мне особых трудов, что ты. Самое дерьмовое было — тесты, сам знаешь, американское помешательство, а шеф — тоже хорош красавец, грабастает за милую душу из нашего кармана, так вот, он верит в тесты, как в Евангелие. И не так уж трудно выдержать, нужно только некоторое нахальство и чуток смекалки, но главное — держаться начеку, потому что можно завалиться из- за пустяка, так что не зевай, приятель, или, иными слова ми, гляди в оба и не моргай, как говорится, потому что если спасуешь, то попадешь пальцем в небо, а вопросики не из простых. Уж поверь мне, не из простых. Меня опрашивал один хмырь, надушенный и чуток тугоухий, что было мне очень кстати… Его глухота, приятель, давала мне время немного поразмыслить над ответом, хотя не думай, этот дядя задал темп, на раскачку времени не хватало, ты что. Поглядишь на него — сущий козел с унылой рожей, не умеет смеяться, парень, где там, ну и харя, мать его, ну и харя, то и дело поглядывает на меня поверх очков и требует искренности, еще раз искренности и только искренности. Для вашего же блага, говорит, а сам чешется и чешется, иногда прямо с яростью, видно, весь завшивел, мог бы не показывать виду, я считаю, или расстегнуть ширинку и сунуть туда ватный тампон, смоченный инсектицидом, из тех, что рекламируют по телику, вши от него дохнут все подряд, а еще лучше — свернул бы свои тесты трубочкой, поджег бы и этим факелом всех их спалил бы, как ты считаешь, парень? В общем, поди знай, какое имеют отношение к моему благу, как он выражался, эти вопросы, до того заковыристые, сначала основные, из сферы моральной, материальной, практической, лудической… Да, приятель, да, лудический — это означает что-то такое… Связанное с игрой, дядя. Помнишь, латинская грамматика Барригона, в школе мы проходили, там еще был образец второго склонения, ludus ludi, мужского рода, «игра» значит? Так вот, это что-то такое, что не имеет в жизни важного значения, что служит для развлечения, яснее ясного, парень… Ну и это словечко латинское тебе ни к чему, ты ухватись покрепче за вопросы практического и прагматического характера… Нет, нет… Никакого отношения к торчащей челюсти это не имеет. То, про что ты говоришь, по — моему, называется прогнатизмом, совсем другое слово, чего ты, не путай меня, парень. Про что ты говоришь, это уродство такое элегантное, а может, помешательство… Эта штука у многих королей была, учти, прогнатизм или как там. Потом… Ну да, дружище, тебе задают уймищу вопросов, и устно, и письменно, спятить можно, парень, не вру. Про то, когда именно ты возненавидел своего отца, и сильно ли, и разделяла ли эту ненависть твоя мать и какие-нибудь еще родичи. Я этому зануде на все вопросы говорил «да», а он по — быстрому записывал ответы и был рад — радешенек, что ты терпеть не мог своего папашу, сразу видно, дяденька — один из этих современных ниспро вергателей семейных устоев. Служащий с прогрессивными взглядиками. Еще спрашивал про то, кого ты любил больше и почему. Про то, хотелось ли тебе когда-нибудь укусить отца и переспать с матерью. Про то, когда ты перестал заниматься мастурбацией, и кончил ты с этим делом или нет, и когда, это самое, в первый раз и те де, и те пе… Ну, задаются такие вопросы, это конечно, в словах поаккуратней, чем те, которыми мы пользуемся в лаборатории, когда заводим разговорчик на данную тему, но разницы особой нет, занятие говорит само за себя, а когда так вот, сугубо официально, да еще спрашивает дядя, при виде которого вообще всякая охота пропадает… Нет, знаешь, наш шеф и его вера в тесты, ох уж этот шеф… Шефу жизнь не в жизнь, если он не сунет носа в тесты подчиненных, чувствуется, что его влечет исследовательская работа. Еще этот тип спросил меня, не хотелось ли мне убить мою первую девушку и не водил ли я ее на пустырь с этим здравым намерением. Представляешь, что за дурни, как будто, если хочешь кого-то укокошить, нужно тащить человека на пустырь — достаточно устроить на работу в одно из дерьмовых заведений, которыми ведает наш шеф… Ах да, он меня еще спросил, не мечтал ли я когда-нибудь, чтобы мне памятник поставили в Ретиро [132] и какую статую я предпочел бы, может конную. Можешь сам судить, что за удовольствие эти тесты, ну, я помялся немного, потому что он сказал «и на пьедестале», мне в рожу ему въехать захотелось, я такого слова слыхом не слыхал и понятия не имею, что там оно означает. Еще спросил, сколько мне времени понадобилось, чтобы усвоить что-то насчет Ньютона, по — моему, бред какой-то, но я выдал по ситуации понимающую улыбочку — мол, все это нам давно известно. Тут этот дядя задрал башку воинственно и спросил, ненавижу ли я все еще Соединенные Штаты и генерала Франко; ну я сразу сделал очень серьезное лицо и сказал на всякий пожарный случай, что никогда не питал ненависти к двум столь выдающимся колоссам современности, еще чего не хватало. Типчик вроде утихомирился, стал чесаться поспокойнее, а обращаться со мной полюбезнее, хотя мне еще много всякого предстояло, не думай. Всю плешь мне проел, долдонил насчет этого самого «первого раза». Вроде бы кто-то что-то ему наплел, все долдо-
132
Парк в Мадриде с дворцовыми зданиями, памятниками и статуями, созданный в XVII в. и до революции 1868 г. принадлежавший королевской семье.
пит и долдонит, может, с той прачкой было на плоской крыше, или с няней, или с гой, той и той. Совсем его развезло, даже намекнул, а может, мы в поле сходились во время каникул, в деревне, втроем, вчетвером, а то и больше, так сказать — круглая постель, что он себе вообралсаег, тип этот, у пас в стране люди ведут себя приличнее, еще чего не хватало. Ладно, сколько можно наводить на тебя тоску, так мне никогда не кончить. Скверно то, что после проклятого теста мне в голову вопросы и ответы лезут — закачаться. Хорошо еще, что я никого не должен тестировать, а то… Слушай, парень, ну и вопросы я задавал бы… Нет, и это странно, но, видишь ли, про путешествия ничегошеньки он не спросил. Ты это пз-за цеппелинов и всего такого? Нет, говорю тебе, ни словечка. Слушай, а что, если в один прекрасный день мы предложим тест — интервью нашему шефу, любопытно, как он выйдет пз положения? Теперь у меня поднакопился опыт. Конечно, он ответит потрясающе, не хуже, чем я, особенно на вопросы, касающиеся религиозных проблем, точно, на этой теме он собаку съел, и не одну. Пускай спросят у любого из нашей лавочки: образцовое учреждение, настоящий гражданин, налогоплательщик первого сорта… Сам увидишь, когда из налогоплательщиков все потроха повынимают и будут продавать на базаре, а такое случится, и скоро, его печенка пойдет первым сортом. Да, ты прав, насчет чтенья тоже спрашивали, но тут я отбился не очень лихо, поскольку не знаю «литературу изгнания» [133] . Не особо блистал, когда речь зашла об академиях — университетах; что ты от меня хочешь, парень, куда мне все это. Я решил ничего не выдумывать, еще заврешься и угодишь пальцем в небо. А кроме того, можно не на все вопросы отвечать. И вот тебе, Николасито, пожалуйста: четыре часочка в день и тех никогда не высиживаю, а жалованье идет, как за полный рабочий, по субботам выходной, понедельник и вторник — свободные дни, отпуск четыре месяца, аттестован как специалист высшей категории, за каждые три года надбавки, две премии в год, в общем, полный порядок, парень. А кто урод, пускай помрет, как говорится… Самое милое дело — быть в приятельских отношениях с патроном. Видал, какую падпись оп сделал мне на книге? Такая же, как у тебя? А я думал…
133
«Литература изгнания» — принятое в Испании обозначение творчества писателей и поэтов, эмигрировавших из Испании после установления франкистского режима (Хуан Рамон Хименес, Рафаэль Альберти, Хорхе Гильен, Луис Сернуда и др.).
— Слушай, Тимотео, а после этой передряги с тестами тебя не донимает зуд? Потому что иногда, знаешь ли, ты сам…
— Иди ты знаешь куда со своими подначками… А вот старикан этот, Гонсалес, он сидит как раз напротив, ты обратил внимание — все время, пока я рассказывал про тесты, он цедил что-то сквозь зубы, такое впечатление, что насмехался над тем, что я говорил… Большая сволочь этот дядя!..
Дон Карлос. Лихо он начал, пустозвон, шалопай, каких мало. Это он-то работы не боится… А может, и сам верит, что так и есть…
Мария Луиса. Совсем хорошо, вот везенье…
Мария Хосе. Ну уж, так ты и ответил на вопросы… Там, где нужно соображать…
Ветеран. Вши, воши — что ты в этом смыслишь. Во время войны… Вот это были вши! Некоторые держали их в пустых коробочках из-под пилюль и кормили листьями салата и даже обращались к ним с патриотическими речами…
Николас. Лудический… лудический… Что значит эта хреновина? Не слышал…
Гонсалес, служащий. Ничего себе вопросики… Конечно, простому рабочему, само собой, такие вопросы, ну и… Еще бы. Давай, приятель, давай. А потом еще разглагольствуют о человеческих правах. Я же говорил…
Дон Аполинар, профессор. У меня такое подозрение, что этот тип заливает. Сплошные выдумки. Ну ц прохвост.
Николас. Ну дает, ну дает. Пьедестал, значит, пьедестал? Мать твою…
II е и и к о, официант. Ну и ну! Ну и ну!..
Еще один официант. Дерьмо, дерьмо!..
Еще один официант. Да, дела!..
Росе и да. Мне всегда казалось, что… Вот именно…
Лолита. Да, еще бы, ты— и читать, ясно…
Лурд. Вот свинство… А остальные между тем…
Гонсалес. Выдал бы я тебе премию, уж постарался бы… Ты бы до конца дней не забыл…
Николас. Вот была бы радость, если бы они его заели насмерть… Не вши, а крокодилы!.. А все-таки, я считаю, от тестов тоже есть польза: в первый раз он говорит не о футболе, не о лотерее, не о чьей-то частной жизни, не о своих ночных похождениях… Ого, сколько всего можно было бы повыспросить, мы хоть узнали бы, что правда, что нет!..
— Вы, профессор, кажется, книгу написали? Мне говорили… Интересная книга, по слухам, только больно грустная. Сборник рассказов, которые вы раньше в периодике печатали… В «Йа» [134] ? В «Инсула» [135] ? Где именно?
134
Одна из старейших газет страны; отражает точку зрения церкви и католических кругов.
135
Испанский прогрессивный литературно — критический журнал.
— Это довольно давно было написано… Если вы имеете в виду «Рассказы словоохотливого таксиста»…
— Вот — вот!.. Мне говорили, эту болтовню таксиста даже перепечатывают в специальных книжках, по которым учатся говорить иностранцы…
— Да, так оно и есть.
— Вот и я говорю, стоящая, наверное, вещь, а если еще и читается с интересом, как говорят…
— Да, так говорят. Но никто не знает, как она у меня получилась, откуда взялась…
— Как это было?..
— А вот, видите ли… Я повстречал этого таксиста как-то вечером, когда ужинал не дома и возвращался усталый и в прескверном настроении. Вы, конечно, представляете себе, что такое — поесть не дома… Чтоб у вас не оставалось никаких сомнений либо неопределенностей па этот счет, приглядитесь-ка к соседям по столу, и вы меня поймете. Все эти банкеты примерно на один лад. И водитель такси действительно поведал мне все или почти все то, о чем говорится в повестушке, но он-то рассказал больше. То, о чем я так и не сумел написать. Этот таксист был моим одноклассником, мы жили по соседству, в том возрасте, когда юнцы начинают курить за дверью, на лестнице или в уборной и сосут ментоловые леденцы, чтобы дома не заметили запаха. Мы пошли в школу в одинаковых белых нагрудничках, и на обшлагах рукавов у нас были, наверное, одинаковые чернильные пятна, и простужались мы одинаково часто и регулярно… Мы с водителем выпили вместе с забегаловке на Костанилья-де — Сан — Педро, в нашем квартале, забегаловка была зловонная и почти пустая. Хозяин посматривал на нас с подозрением, побаивался, вдруг мы окажемся буйнопомешанными, а то и террористами… Такое впечатление производили взрывы нашего шумного хохота вперемежку с внезапными приступами глубокой меланхолии, когда мы погружались в ожесточенное и непонятное молчание. Вот так… Мы вспоминали, вспоминали… Занятный вид спорта. Такой-то, имярек, тот, этот, наши ребятки… Мы словно рассматривали групповой снимок класса, один из тех, которые делались по окончании учебного года, нас фотографировали на незастроенных участках улицы Альмендро, в двух шагах от которой мы пили. Стаканчик, еще один. Заведение закрыли, пришлось нам убраться. Всю ночь мы кружили там, сворачивая на каждую вторую или третью улочку, сами пони — маете, родной квартал… Даже завели шарманку, нам ко. пало от ночного сторожа, шарманка стояла у дверей какой-то крохотной гостиницы, она сыграла славный пасодобль из тех, что исполняют на корридах, мазурку из «Луисы Фернанды» [136] . В течение примерно двух часов все было таким же, точь — в-точь таким, как тогда… вы меня понимаете? Выкрики, птицы, игры, религиозные процессии, белье, сушащееся на балконах, предпраздничные ночные гулянья, любовные делишки наших старших братьев, лица торговок, чуть не на каждом углу продававших нам турецкий горох, лакрицу, жевательную резинку, игры в картинках «вырежи и склей», бенгальский огонь, и открытки — Мэри Пикфорд, и Мирна Лой, и Том Микс [137] со своим конем по кличке Белолобый, — и художественные фотографии с изображением нагой натуры из журнала «Эстамп», и даже возникла перед глазами фигура приходского священника, неспешно прогуливающегося после обеда в солнечные зимние дни по паперти церкви святого Андрея и беседующего с нашими родителями… И только на рассвете, когда замелькали во всех направлениях машины, а колокола так и не зазвучали, мы убедились, что все переменилось, что мы уже не те… И ощутили, даже со стыдом, что мы одни, что такой-то, и имярек, и как- бишь — его погибли во время войны, треклятой войны, войны, которой гак гордитесь вы, победители, да уж, немного было им пользы оттого, что они ходили причащаться в Вербное Воскресенье, строем по двое в ряд, в новых башмаках, и па десерт в тот день получали сверхлимитный мандарин, а может, даже билет в кино в награду…
136
Известная испанская сарсуэла (театральное представление, в котором диалог перемежается пением и танцами, нечто вроде оперетты).
137
Мэри Пикфорд, Мирна Лой и Том Микс — известные в двадцатых — тридцатых годах американские киноактеры.