Современная канадская повесть

Я надеялся, что сегодня она хоть немного встряхнется. Погода чудесная, один из лучших дней за всю зиму. От солнца снег кажется хрустальным, морозный воздух пахнет яблоками. Но я так и не смог уговорить Мадлен выйти из дому. Даже Джим, и тот очнулся от своей летаргии. Я видел, как он, выходя от Кури, дважды брал пассажиров.

Я тоже слоняюсь без дела. С субботы у меня были только больничные обходы и одна пустяковая операция. Ни единого пациента в приемной. Ни одного звонка. А сегодня уже четверг. Вечером мне еще кое-как удается убить время, но днем я хожу как неприкаянный. Я наблюдаю за Мадлен и мучаюсь оттого, что не могу ей помочь.

Город неплохо поработал. Он зажал нас в тиски, и мы теперь, как два зверя в клетке, сидим в своей квартире и никуда не выходим. Еще немного, и мы окажемся окончательно припертыми к стенке. Вчера я заходил в банк. Мне отказали в займе. У меня осталось около трехсот долларов, которых хватит самое большее недели на две. В качестве поручительства я мог бы представить лишь неоплаченные счета моих пациентов. Но они все у Артюра Прево. С ним мне предстоит расплачиваться на следующей неделе. Просить о помощи доктора Лафлера я не могу. Я не уверен, что сумею расквитаться с новыми долгами.

Но на Мадлен они обрушили самый жестокий удар. Они — это кюре, Артюр Прево и прочие местные заправилы. Если они и просили доктора Лафлера вмешаться, то он наверняка уклонился. Вчера кюре обручил Ришара Этю с молоденькой девушкой, которую срочно где-то откопал. Кюре — человек деятельный, времени попусту не теряет. Я узнал эту новость от Терезы. Кажется, у Ришара с этой девушкой что-то было, до того как он познакомился с Мадлен. Вдобавок она племянница Артюра Прево. Весной свадьба. Ришар — красавец, и, конечно, найдутся люди, которые скажут, что невесте повезло.

Мадлен, разумеется, тоже все известно. Она не виделась с Ришаром с субботы. В воскресенье его приятель пригнал назад машину, сам же Ришар вестей не подавал. В понедельник Мадлен позвонила, и то ли его мать, то ли какая-то их родственница грубо ее обругала. Прекрасная мечта Мадлен лопнула, как воздушный шарик, стоило только нескольким энергичным людям заняться устройством ее счастья. Не знаю даже, не радует ли это меня в глубине души. С меня как будто сняли тяжкий груз, но сделали это так неловко, что он с одного плеча перевалился на другое. Я никогда не видел Мадлен такой растерянной и подавленной. Не в ее характере смиренно склонить голову и сказать: «Да будет так!» Она станет рваться с цепи, натягивать ее изо всех сил, и одному богу известно, куда она отлетит, если цепь не выдержит. Мадлен еще пустит в ход зубы. Ее столбняк неизбежно кончится внезапным взрывом, извержением вулкана. Она слишком глубоко ранена, чтобы я мог не тревожиться.

Если эти люди полагали, что их маневр толкнет Мадлен вновь в мои объятия, то они могут прийти полюбоваться, как она кружит по дому. Я не занимаю никакого места в ее мыслях. Оттого, что у нее отняли Ришара, она не стала снова мадам Дюбуа. Возвращение блудного сына не входит в ее набор лубочных картинок. Она не плачет. Ее горе лежит за пределом слез, на такой глубине, которая до сих пор оставалась нетронутой. Все ее существо клокочет. Это может продолжаться долго, потом последует щелчок, остановка — и стремительный рывок.

Тереза спрашивает Мадлен, что она хочет на обед. Вместо ответа та лишь делает неопределенный жест. Взглянув на меня, Тереза тихо качает головой и выходит: сердце ее обливается кровью. Еще немного, и Тереза сама начнет плакать.

Я не смею ничего сказать, Мадлен не нужно моих утешений. Я смотрю, как она изводит себя, и только стараюсь не причинять ей лишних волнений и не спускать с нее глаз. Это уже не жалость, а холодный взгляд врача. Я слежу за течением инкубационного периода.

— Вечером я иду в кино.

Я и не предполагал, что в ее голосе еще живет такая сила. Она сообщила это не мне, а Терезе, которая отвечает ей с кухни, как всегда, удивительно звонко. Неужели все это может разрешиться походом в кино? Или она надеется найти на экране образ Ришара? Меня успокаивает, что она пригласила Терезу. Это сейчас единственный лекарь, который может ей помочь.

За обедом она выпила лишь стакан сока. Под ее взглядом мы тоже стараемся есть меньше, видимо, бессознательно боясь вызвать у нее тошноту. За десертом она внезапно объявляет:

— Завтра я уезжаю. Поеду проведаю маму.

Она не смотрит на нас, и это производит тяжелое впечатление, как если бы она была слепая.

— Я могу отвезти тебя. Мне все равно нечего делать.

— Нет, не надо. Может быть, пока меня не будет, пациенты вернутся.

Ее первые горькие слова, но сказаны они на удивление ровным голосом, который никак не вяжется с их смыслом.

— Клянусь тебе, мне будет только приятно тебя отвезти.

— В поезде я меньше устаю от дороги.

Я не настаиваю. Она явно не жаждет моего общества. Я считаю, что это неплохая мысль — навестить мать. В привычном окружении Мадлен быстрее оправится. Со мной она до сих пор чувствует себя не в своей тарелке.

— Долго ты там пробудешь?

— Как можно дольше.

Тот же отрешенный голос, тот же остановившийся взгляд — она похожа на сомнамбулу.

— Оставайся хоть на целый месяц, я не против. Тебе это пойдет на пользу.

Внезапно Мадлен поднимает на меня глаза, и я замечаю, как взор ее затуманивают слезы, но они тут же отступают. Это длится секунду, не больше.

— Видно будет. Может, на неделю, может, на месяц…

— Если хочешь, возьми с собой Терезу.

Тереза дарит мне взгляд, лучащийся благодарностью.

— Нет. Мне хочется побыть одной.

Тереза все равно довольна. Она понимает других, она вообще все понимает, эта девушка, которая сама никогда не страдала.

Я предложил Мадлен взять Терезу, потому что боюсь за нее. Я плохо себе представляю, что она будет делать наедине с матерью. Это болезнь, против которой ее мать бессильна даже в большей степени, чем кто-либо другой.

Мадлен встает из-за стола и идет одеваться — без радости, без воодушевления. Она отправляется в кино, потеряв в него веру.

IV

Шесть часов вечера. От меня только что ушел пациент. Старик, страдающий ревматизмом. Ему, наверно, забыли сказать… Но мне все равно. Я торжествую. У меня такое чувство, будто я вырвался из тисков, сломал их. Я отметил это событие глотком виски и теперь почти весел. Еще один пациент — и я сочту, что победил. Сегодня снова пошел снег. Из окна я вижу, как Джим, засунув руки в карманы, расхаживает взад и вперед возле своей хибары. Он мелькает под снегом огромной зловещей тенью. Уж не потянуло ли его работать? Скорее всего, он просто переваривает жирную стряпню Кури, которую ест три раза в день. Он настолько обленился, что не в состоянии даже сам отрезать себе хлеба.