Современная норвежская новелла

— С удовольствием, — сказал я, — если вы не потребуете, чтобы я назвал себя.

— Это меня не интересует, — ответила она неожиданно спокойно и холодно.

— А что же вас интересует?

Она посмотрела мне прямо в глаза:

— Деньги!

— Ах, вон оно что!

— Да.

— Сколько?

Несколько секунд она колебалась. Я видел, что меня оценивают. Она не знала, сколько прилично потребовать.

— Сто крон, — наконец решилась она, но вдруг не выдержала роли: — Или это слишком много?

Я засмеялся, и она покраснела.

— Да нет, — сказал я, — не много.

Все-таки я джентльмен, черт побери! Мы стояли и украдкой поглядывали друг на друга. Была ее очередь говорить, и я, должен признаться, немало забавлялся, ожидая ее ответа. Я был так очарован ее нерешительностью, что подумал: если она еще может…

— Ну что, пойдемте? — спросила она.

— Пойдемте, вы где живете?

Она испуганно взглянула на меня:

— Туда нельзя. Ни в коем случае.

Меня это устраивало, и я сказал:

— Ну и не надо, можно пойти в другое место. Мне все равно.

Она теребила молнию на сумке.

— А разве к вам… Я думала…

— Нет, нет! — сказал я. — Вы с ума сошли. У меня жена и трое детей.

Мне было легко произнести эти слова, ведь я не врал, хотя уже давно не было никаких помех к тому, чтобы я мог привести к себе домой кого угодно.

Она словно потухла.

— А-а! — сказала она.

— Да, а что, не похоже?

— Да нет, не знаю.

Она стала рассеянной. Казалось, все вот-вот сорвется. У нее появились сомнения, и это ослабило мою позицию. В голове у меня зашумело, мне не хотелось, чтобы игра на этом оборвалась.

— Можно найти отель, — предложил я.

— Так поздно?

— Конечно. Здесь рядом есть стоянка такси. Таксисты обычно знают такие отели.

Мы тронулись с места и пошли тихо-тихо. Я — потому что люблю ходить медленно, она — потому что храбрость ее оставила. Она шла и смотрела под ноги, это придало мне решимости. Она казалась такой чуткой, что ей можно было бы рассказать всю правду. Нет, уж лучше заплатить сто крон. Я заплатил бы и тысячу, лишь бы не быть раздавленным состраданием; пусть я не осмелился сказать ей правду, я все равно хоть что-нибудь да выиграю. С похмелья хоть голова тресни, а сейчас все нипочем, думал я.

Таксист сперва колебался, но, когда я дал ему десятку, он вспомнил один отель, куда можно приехать ночью. Он распахнул дверцу перед молодой женщиной, а я обошел машину и сел с другой стороны, чтобы сидеть к ней правым боком. Она, разумеется, решила, что я хорошо воспитан, и слабо улыбнулась мне, прежде чем шофер успел погасить свет. Я не обнял ее. Я боялся придвигаться к ней слишком близко. Однако руки мои в темноте испытывали, насколько хватит ее храбрости. Она не останавливала меня. Она сидела, откинувшись назад, закрыв глаза и сжимая на коленях сумку. В лучах фонарей, бившихся об окна такси, словно крылья чайки, ее лицо казалось загадочным. Но как бы там ни было, а отвращения оно не выражало. Она вроде ничего не заметила, и от этого у меня закружилась голова и я преисполнился благоговения перед ее телом.

Шофер подошел к отелю и позвонил. Какой-то человек в черной вязаной кофте открыл дверь, они обменялись с шофером несколькими словами. Потом шофер вернулся к машине и сказал, что все в порядке.

Я сразу оплатил номер, человек взял ключ и впереди нас стал подниматься на третий этаж. Вежливость требует подниматься по лестнице впереди дамы, но в моем положении выбирать не приходилось — во всяком случае, на этот раз. Для меня это было бы все равно что попытаться пройтись на руках.

Когда мы стояли у двери номера, она сказала:

— Наверно, уже слишком поздно, чтобы нам что-нибудь подали?

Она обращалась не то ко мне, не то к человеку в вязаной кофте. Он оглядел нас и, очевидно, счел достойными его милости.

— Да, для еды уже поздно, — сказал он.

— А бутылки вина не найдется?

Он пробормотал, что это трудно, но он постарается. И ушел, даже не спросив, какого вина мы бы хотели.

Мы стояли и осматривали комнату, в ней почти ничего не было. Массивная двуспальная кровать, умывальник с горячей и холодной водой и перед окном столик с двумя стульями. На стене у двери висела полочка и две вешалки. Я повесил пальто на одну из них, а другую протянул ей. Она так и застыла с вешалкой в руке, и я уже пожалел, что дал ей эту вешалку. Она могла счесть меня грубым и бывалым, а я себя таким больше не чувствовал. Я вспомнил, как вел себя в такси, — теперь, при ярком свете висячей лампы, это казалось гротескным. Двое чужих людей, подумал я, а в номере только верхний свет. Я подошел к окну.

— Интересно, принесет он нам что-нибудь или нет? — спросила она.

— Конечно, принесет, — ответил я. — Ведь это его заработок.

Я вспомнил, что забыл снять галоши, и вернулся к двери. Она следила за мной взглядом, и это, как обычно, вывело меня из равновесия. Я знаю, что никто ничего не замечает, если я двигаюсь медленно, но все равно злюсь и говорю глупости, лишь бы отвлечь внимание. Конечно, это несправедливо. Но пусть уж лучше меня принимают за хама.

— Вы бы, конечно, хотели получить деньги вперед? — спросил я и вытащил бумажник.

— Какие деньги?

— Разве мы не сошлись на ста кронах?

Она покраснела, поджала губы, и глаза ее сузились.

— Совершенно верно, — сказала она.

Она опустила деньги в сумку, даже не взглянув, сколько я ей дал, и я подумал, что как бы там ни было, а не нужда толкнула ее на это похождение. И все-таки я почувствовал себя увереннее после того, как расплатился. Мы вроде бы вернулись к делу.

В дверь постучали. Я открыл, отдал деньги и принял бутылку портвейна и две рюмки. Потом я запер дверь, поставил рюмки на столик перед окном и разлил вино.

— За ваше здоровье! — сказал я.

Она положила вешалку на кровать и взяла рюмку.

— И за ваше! — Она выпила рюмку до дна.

— Ого! — сказал я. — Придется мне поднажать, а то отстану.

Я осушил свою рюмку и налил снова. Мы сидели за столом друг против друга. Я молчал и нагло ее разглядывал. Ведь я заплатил за это.

Жакет ее был застегнут на все пуговицы, а вырез был настолько мал, что я видел лишь тоненькую нитку жемчуга на шее. Жемчуг выглядел таким невзрачным, что вполне мог оказаться настоящим. По разведке, предпринятой в такси, я уже знал, что у нее под жакетом надета гладкая блузка, но не знал, какого она цвета. Я подумал, что она должна быть белой, и мне было интересно, угадал ли я.

— Вы находите, что здесь холодно? — спросил я.

— Нет, напротив. С чего вы взяли?

— Я хочу снять пиджак. Может, и вы последуете моему примеру? Нездорово находиться в помещении в той же одежде, что и на улице.

Я повесил пиджак на спинку стула, она взяла вешалку и, не говоря ни слова, подошла к полке возле двери. Блузка оказалась белой и настолько прозрачной, что я смог разглядеть бретельки. Они были черные, как и костюм, я еще подумал, уж не траур ли это. Мы снова выпили, и я почувствовал в теле сладкую игру вина, она как бы обволакивала мою хроническую трусость.