Современная норвежская новелла

— Поздненько ты сегодня. Ты помнишь, что тебе надо еще пригнать и подоить коров?

Самое лучшее — дождаться утра. Утром лучше, чем сейчас. Еще успеют узнать.

Остейн толкнул дверь. Он полыхал самыми отборными ругательствами, какие знал. Словно спичка в бензиновой луже. Но про себя.

Когда коровы стояли в стойлах, подоенные и накормленные, был уже поздний вечер. В последний вечер так и должно быть, думал он. Завтра все будет иначе.

Нынче ночью мне все равно не уснуть.

Да, сон все не шел, но это было неважно.

Как мне распорядиться деньгами?

Не класть же их в банк, которым заправляют они же, хозяева. Там всякое может случиться с деньгами.

Купить автомобиль? Зеленое диво с мягким сиденьем и сверкающими фарами. Остейн нарочно искушал самого себя, хотя он заранее знал, что это будет не автомобиль.

Вот дом — другое дело. Высокий красный дом в лесу на склоне холма. С двумя замками. Два ключа. Один большой, тяжелый, оттягивающий карман, другой маленький, затейливый, к более сложному замку. Возле дома небольшая теплица, чтобы выращивать зимой фрукты. Сливы и груши.

Вполне возможно, что он купит себе такой дом.

А если туда кто-нибудь явится?

Вдруг меня и там не оставят в покое, мелькнуло у него в голове. Неужели мне никогда не избавиться от них?

Он пристально изучал зеленый лотерейный билет.

Ну вот же он.

Здесь. У него.

Если б они только знали, они, спящие там, внизу. Они бы тоже не смогли уснуть. И кофе тогда был бы не холодный. Зато были бы лживые похвалы да косые взгляды, когда им казалось бы, что он этого не замечает. Тогда… Он стряхнул с себя эти мысли. Укрылся в один из своих тайников. Он должен принадлежать им, хозяевам. Вот чего они хотят. Разве они не добиваются, чтобы все принадлежало им? Даже он.

На лбу у него выступила испарина.

На него навалились обиды.

Он вспомнил о работе. Бесконечной, грязной, изнурительной. Брань и работа. Думы и работа. Всегда та, которой не хотели делать они, хозяева. Все поручалось ему. Ему никогда не освободиться.

Жесткий тюфяк сбился, оттого что он ворочался с боку на бок. Рядом притаилось зло, и не было покоя, необходимого для сна. Дыхание с шумом вырывалось изо рта. Он сам его слышал. Оно вырывалось толчками, словно нечто, от чего он хотел освободиться.

Но отныне…

Больше ни одного дня я не буду делать того, что они мне велят. Теперь я не связан с ними ничем. Хватит. Наконец-то я избавился от них, освободился. Теперь я сам себе хозяин.

Он лежал ничком, упираясь в тюфяк коленями и локтями, и горячо шептал в подушку: «Я сам! Все, конец!»

Он должен был услышать эти слова.

Потом он устало вытянулся. Заснул. Белая голая нога, забытая, свешивалась с постели.

«Пусти! Это мое! Не дам!»

Но его никто не слыхал, потому что это было во сне. Он так испугался, что не мог пошевелить губами.

Они хотели отобрать у него билет.

Из темных углов они протягивали свои сильные, жадные руки, они тянули их к свету, где он стоял голый, шарили по нему руками. Он видел и понимал, что, если они найдут то, что ищут, они уже никогда этого не выпустят. А они непременно найдут. Должны найти. Здесь, на свету, негде спрятаться.

Он чувствовал, как их пальцы ощупывают ему спину, щекочут под мышками. Сейчас найдут!

Нет!

Когда пробуждение накинуло на него свой покров и глаза его раскрылись, это был уже другой человек. Все было неподвижное. Чужое. Незнакомое. Застывшее ничто.

Однако жизнь все-таки возвращалась. Так тепло разливается по телу, когда человек переодевается в сухое платье.

Остейн вырвался из своих ночных пут и вступил в новый день. И лотерейный билет лежал там, где он его спрятал, за наличником окна.

Сегодня пусть как хотят. У меня свои дела. Он оделся, взял билет и сошел вниз.

Хозяин пил кофе с блюдца. По нему не было видно никаких перемен. Короткий кивок, как обычно. Этим ограничивалось утреннее приветствие.

— Сегодня дел невпроворот. Ешь быстрее, мы уже давно встали.

Злоба. Одна голая злоба.

— Не сомневаюсь.

Хозяин поднял брови. К таким ответам он не привык. Кажется, этот лентяй вздумал дерзить ему? Кто же его кормит, если не хозяин? Или ко всему прочему парень возомнил о себе?

Остейн был совершенно спокоен. Он дал себе время как следует разглядеть лицо хозяина. Это доставило ему удовольствие.

— Заткни свою вонючую пасть, жирный черт! Я тебе ничего не должен, говори, что хочешь, плевать я на тебя хотел! Видел вот это?

Билет протянут вперед. Обеими руками. Теперь эти руки сильны.

— Семьдесят пять тысяч, хватит, а? Что скажешь? Я так и знал, что ты сразу станешь покладистым. Не привык к таким батракам? Не хочешь ли, поменяемся местами? Да отвечай же!

Ответа не последовало, но что-то изменилось. Что-то прорвалось на свободу. И в хозяине тоже. Бешенство взметнулось в нем, и он весь сжался. Потом пробудилась власть.

Удар в висок был сокрушающий. Остейн упал. Спиной о каменный пол у очага.

И пока он падал, он понял, что все кончено. Он освободился, и это был единственный способ.

МАРГАРЕТ ЮХАНСЕН

Вдова Перевод К. Федоровой

Вдову звали Камилла, она сидела на первой скамье, как и положено вдовам.

Камилла молилась, прижимая к лицу носовой платочек — не очень, впрочем, мокрый, — и потихоньку наблюдала за священником, который склонил набок голову, красиво сложив руки на животе. Стекла его очков поблескивали всякий раз, как он покачивался на каблуках. Возможно, он с тоской думал о том, что сегодня ему предстоит еще и венчание. Камилла тоже никак не могла проникнуться серьезностью момента. Все казалось каким-то нереальным и чуточку смешным, и в глубине души ей было жаль, что Халвор ничего этого не видит. Его засунули в белый ящик с медными накладками. Там он лежит среди цветов и шелка и покоится с миром. Кому это нужно? Халвор был большой и сильный, он носил густую бороду и яркие рубашки и всегда спал голый. А они одели его в саван. Гробовой саван. Нет, то, что лежит в этом ящике, не имеет к ней никакого отношения.

Да, но к Халвору-то все это имеет отношение. Ей казалось, она слышит раскаты его бесцеремонного хохота под мрачными сводами крематория. Еще бы! Послушать только, что говорит о нем священник. Камилла не удержалась от улыбки и виновато покосилась на родню.

Сколько было соболезнований! Если бы Халвор знал, может быть, он бы растрогался. Может быть. Плакал он так же легко, как и смеялся. Это сбивало людей с толку. Мужчина ростом в 190 сантиметров не должен плакать. А Халвор плакал. Когда он был тронут подарком. Когда слышал «Марш охотников». Или когда играл с малышами. Но он мог быть и злым. Например, когда дразнил фру Бергстед. Фру Бергстед, к несчастью, не отличалась красотой, а этого Халвор никогда не прощал людям. Как будто от человека зависит, какой он уродится на свет! Сейчас фру Бергстед сидела на задней скамье и всем своим видом выражала сочувствие.