Современная повесть ГДР
Шрифт:
Мать долго и громко плакала. Я слышал это через стену. Наверное, подумал я, она жалеет, что запустила в кота сумкой, что так визжала и так напугала несчастного Мунцо. Мне стало жаль свою бедную мать. Она всхлипывала и сморкалась, по-видимому в носовой платок, и все время приговаривала:
— Это Хайнер, это отец его надоумил, пьяница и недотепа. В Хоэнцедлице он каждый день загаживал всю квартиру и доводил меня до белого каления своей привычкой выращивать на балконе помидоры и прочую зелень. Он то и дело таскал домой всякую живность, а однажды приволок даже попугая, отвратительное создание, которое чуть не сожрало все бархатные обои. Пришлось эту птицу выбросить в окно. В результате он устраивал скандал за скандалом. И теперь все начинается заново.
Затем последовало
Не знаю, понял ли Мунцо все эти «нужна», но на всякий случай я ему шепнул:
— Не бойся, я тебя в обиду не дам.
В ответ Мунцо только еще крепче прижался ко мне.
Потом меня вызвали на допрос. Мать и дяденька с большой лысиной сидели на диване. Тушь на ресницах у матери немного расплылась, в руках она держала мокрый носовой платок и теребила его так, словно хотела разорвать. Рука дяди обвивала плечи матери. Мне не хотелось смотреть на красные от гнева физиономии, и я уставился на кончик своего носа. Возможно, от волнения я здорово косил глазами.
— Во-первых, вот что, — начала «большая лысина». — Мы с твоей матерью поженились. Факты нужно принимать к сведению. Пока что я не требую никаких симпатий, я только требую, чтобы ты считался со мной, как с мужем твоей матери. Слышишь?
Разумеется, я слышал его. Я ведь не глухой. Продолжая рассматривать кончик своего носа, я кивнул.
— А теперь о коте. Его нельзя держать на десятом этаже многоэтажного дома. Если ты умный парень, ты должен это понимать.
— Песку вокруг многоэтажек достаточно, а уж какую-нибудь старую сковородку я раздобуду.
— Раульчик, — простонала мать, — ты же знаешь, я терпеть не могу кошек.
Но ведь она не посчиталась с тем, что я терпеть не могу дяденек с большими лысинами.
— А ты постарайся себя пересилить, ну пожалуйста, — попросил я.
— Вот видишь! — воскликнула мать.
Я увидел, как она вытащила из дорогой диванной обивки шерстяную нитку и стала накручивать на палец.
— Мне хочется, чтобы когда-нибудь ты почувствовал ко мне симпатию, — продолжала «лысина», — но дерзости от тебя я не потерплю.
Я понял, что мне придется убрать из квартиры моего друга Мунцо. Может быть, отдать его кому-нибудь на воспитание? Может, в этом большом городе есть приют для осиротевших кошек? А может быть, дать объявление в газету: «Кот с приятной наружностью и белым кончиком хвоста ищет верную подругу» или еще что-нибудь в этом роде? Для этого нужны деньги, а у меня имелось всего пять марок, которые бабушка Хабенихт сунула мне при отъезде.
Человек, сидевший на диване с моей матерью, сказал, что он не потерпит никакой дерзости. А где тогда моя толстая свинья-копилка? Куда она подевалась, кто ее взял? Мать поднесла к губам кончики пальцев и взглянула на дяденьку, тот в свою очередь посмотрел на нее, потом они оба уставились на меня.
— Ты ведь знаешь, новая детская комната стоила немало денег, — сказала мать. — Нам пришлось потратить и твои сбережения. В твоих же собственных интересах.
— Как! — воскликнул я. — Целых сто двадцать марок?!
— Довольно! — заявила «большая лысина». — Поговорим о кошке. Ей не место в большом городе, ее нужно отправить назад в Пелицхоф. Но завтра везти ее туда некому. Мать утром приступает к новой работе, сам я лечу за границу на закупку апельсинов и оливкового масла, ты отправляешься в школу.
— Можно позвонить отцу. Не пройдет и трех часов, как он на своем мотоцикле сюда прикатит.
— Этот человек никогда не переступит порога моего дома, — закричала мать.
— Ты притащил эту тварь в дом, ты ее и уберешь, — заявила «большая лысина».
Он действительно назвал это милое животное тварью!
— А куда? — спросил я.
— Сразу же за домом начинаются огороды и поля, там масса крыс и мышей, идеальные условия для жизни этого полудикого зверя.
Выгнать Мунцо из дома? Я покачал головой и заревел так, что все лицо стало мокрым от слез. Я кричал, что это подлость.
Тут мать и ее новый муж снова переглянулись, и «большая лысина» заявила, что самое разумное — позвонить ветеринару. Он мог бы усыпить животное самым гуманным образом.
Он уже было раскрыл телефонную книгу, и тут я сообразил, что они хотят умертвить моего друга Мунцо, который так часто старался накормить меня мышами.— Нет, — сказал я. — Лучше я отнесу его вниз и отпущу на все четыре стороны.
Мать тут же вытерла слезы и похвалила меня. Хорошо, когда торжествует благоразумие. А «большая лысина» добавила, что твердость иногда необходима для воспитания.
Мне кажется, они действительно так считали. Мать даже попросила, чтобы я поцеловал ее, но я уклонился от этого, сказав, что я спешу вынести Мунцо из дома. Я хотел сделать это сам.
Я стащил из детской комнаты шерстяное одеяло и, держа на руках Мунцо, спустился на лифте вниз. Чувствовал я себя препаршиво. Не знаю, умеют ли кошки плакать, лично я ревел с колоссальным расходом воды, она лилась у меня из глаз, точно маленький дождик. Мунцо даже насквозь промок.
Мать с ее новым мужем сделали очередную зарубку на моей жизни и причинили мне не меньше боли, чем мой отец Хайнер. Мне кажется, взрослые часто не понимают, сколько боли они причиняют ребенку, требуя от него совершать дурные поступки. При этом они утверждают, что желают ему добра, что это необходимо в целях воспитания и так далее. Может быть, они не имеют представления о добре и зле? Наверное, на свете существуют два взгляда на вещи: взрослый и детский. Мать и ее новый муж считают себя вправе требовать убрать кошку из дома, я же считаю это предательством по отношению к своему другу и подлостью.
Пока мы с Мунцо шли от нашего дома до соседнего, я заметил одну открытую дверь. И тут мне в голову пришла хорошая мысль. Я вспомнил пастора в джинсах, игравшего на старинном органе с львиными головами и с ворочающимися языками. Он как-то рассказал историю об одном египетском правителе, который издал приказ об уничтожении всех новорожденных еврейских мальчиков. Мне кажется, что в те времена евреям приходилось вкалывать не меньше, чем сейчас турецким рабочим на Западе. Однако, несмотря на это, у них появлялось на свет великое множество детей, и фараон не хотел, чтобы в один прекрасный день «иноверцев» в его стране оказалось больше, чем коренных жителей. Наверняка он боялся безработицы и восстаний, поэтому и отдал приказ об уничтожении мальчиков. Мать одного из благородных младенцев посчитала это бесчеловечным и не подчинилась приказу. Вместо того чтобы отдать ребенка в руки палача, она сплела из тростника корзинку, просмолила ее и пустила корзинку в воды Нила. Река оказалась благосклонной к младенцу и вынесла корзинку как раз на то место, куда пришла купаться дочь фараона. В это время она щупала пальцами ног воду, желая определить, достаточно ли та теплая. Заметив в тростнике корзинку, принцесса из любопытства приказала своим служанкам достать ее. В корзинке лежал малыш и хныкал. Принцессе стало его так жалко, что она не отдала его в руки палачу, а выкормила молоком. Так был спасен Моисей, который впоследствии стал настолько знаменитым, что его даже изображали на своих картинах голландцы — правда, с бородой.
У меня не было ни корзинки из тростника, ни смолы, чтобы ее законопатить. Да и реки в новом районе никакой не было. А что касается здешней канализации, я сейчас о ней расскажу.
Большинство туалетов в городе устроены очень сложно и работают с большим расходом воды. Сначала их содержимое через тонкие трубы обильно смывается водой, которая затем по толстым трубам гонит его дальше. В нашем районе проживает примерно шестнадцать тысяч человек. Если каждый спускает воду по пять раз в день, значит, в клозеты выливается примерно 90 тысяч ведер. Это колоссальное количество. По телевизору в «Последних новостях» часто показывают интересные репортажи о наводнениях. Волны уносят с собой чуть ли не целые дома, садовые ограждения, дохлых свиней и массу деревьев. Ну и, конечно, предметы помельче, например доски, кустарники и всякий мусор. Примерно так же функционируют ватерклозеты и канализации. Река пенится от злости, что ей приходится нести на себе всю эту дребедень в море, а море в свою очередь безо всякого мыла, вообще без ничего, отмывается, и ему это дается нелегко, поскольку по рекам сплавляется слишком много всякого хлама, особенно в ненастье. Куда девается содержимое наших туалетов, мне выяснить пока не удалось.