Современная русская литература - 1950-1990-е годы (Том 2, 1968-1990)
Шрифт:
Но сам Владимов всеми силами старается убедить читателя в том, что он-то как раз пишет о войне, которая вошла в русскую историю как Великая Отечественная война с немецко-фашист-скими захватчиками, ту правду, которую до сих пор искажали все кому не лень. Для пущей убедительности в достоверности своего повествования он использует прием, вообще-то не характерный для беллетристики, а именно - иногда сопровождает текст сносками, где разъясняет читателю, что такое "барражирование" или что на самом деле обозначала маркировка "КМ" на бутылках горючей смесью, которую на Западе расшифровывали как "Коктейль Молотова", кто такие генерал-полковник Кирпонос и генерал Франц Гальдер. . . В романе фигурируют реальные исторические личности: маршал Жуков, генерал армии Ватутин, член Военного совета Первого Украинского фронта Хрущев, командующий 2-й ударной армией генерал-полковник Власов, известный немецкий военачальник Гейнц Гудериан.
А когда роман "Генерал и его армия" вызвал жесточайшую критику со стороны Владимира Богомолова, известного автора рассказа "Иваново детство" и романа "В августе сорок четвертого", обвинившего Владимова в том, что он создал "новую мифологию", где исказил историческую правду об Отечественной войне и допустил множество фактических неточностей, Владимов отвечал ему в той же системе координат - "было - не было", "так или не так". Но к художественной литературе такой спор вряд ли имеет прямое отношение: кого сейчас волнует, например, соответствует ли трактовка Львом Толстым диспозиции на Бородинском поле подлинным фактам или не соответствует?
И хотя Г. Владимов яростно защищает свою версию Великой Отечественной войны, утверждая, что она наиболее отвечает исторической правде, он на самом деле создал в романе "Генерал и его армия" свой художественный миф о войне 1941 - 1945 годов. Он предложил читателю конца XX века, которого от тех лет отделяет уже полстолетия, свою личную "контристорию". Это не та "альтернативная история", "которая рассматривает прошлое в сослагательном наклонении: "что было бы, если бы. . . ""*312, это другая, но тоже "альтернативная история", которая предлагает иное, радикально отличающееся от общепринятых, укоренившихся в общественном сознании и ставших аксиомами объяснение сути того исторического события, которое вошло в историю России под названием Великая Отечественная.
Но особенность реалистического мифа состоит в том, что он действительно претендует на объективность, при этом сама реалистическая поэтика (поэтика жизнеподобия) предполагает диалог между авторским мифом и читателем, провоцируя читателя постоянно сопоставлять свой опыт с "виртуальной реальностью художественного мифа - искать в вымышленном персонаже "знакомого незнакомца", находить в той или иной мере условных обстоятельствах то, что делает их типическими. И в этом диалоге автор должен переубедить читателя, заставить его перестроить свои прежние представления, принять "новую мифологию". Это все самым непосредственным образом относится к роману "Генерал и его армия".
Выдвигая свою мифологию Отечественной войны, где, например, генерал Власов, чье имя стало символом предательства, рисуется фигурой трагической, а те русские люди, которые согласились с оружием в руках воевать на стороне гитлеровцев и которых всегда называли изменниками родины, представлены несчастными жертвами, попавшими в плен по вине бездарного командования, Владимов, несомненно, рассчитывал на эпатаж. Он буквально вступил на минное поле, потому что не просто сместил многие устоявшиеся представления, связанные с Отечественной войной, а крепко задел то, что еще сильно болит в душах людей, переживших войну, и посягнул на те святыни, которые для многих стали опорами духа.
2
С первых же страниц романа Георгий Владимов обозначает свою ориентацию на традицию эпического повествования в духе "Войны и мира" Льва Толстого в прямых цитатах, в развернутых внутренних монологах персонажей, в деятельном бездействии главного героя - командарма Кобрисова (ср. Кутузов). Но дело даже не в конкретных стилевых приемах, а в философской установке автора. Владимов, вслед за Толстым, видит существо эпической ситуации в особом решении проблемы свободы и зависимости. Широко известны слова Толстого, сказанные по поводу "Войны и мира": "Мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю не случайный парадокс, который на минутку занял меня. Мысли эти - плод всей умственной работы моей жизни и составляют нераздельную часть того миросозерцания, которое Бог один знает, какими трудами и страданиями выработалось во мне и дало мне совершенное спокойствие и счастье"*313.
Каждый из героев романа Владимова имеет свои представления о свободе. Так, ординарец Шестериков свою мечту о свободе связывает с куском земли, где он наконец-то сможет похозяйничать после войны. Адъютант Донской свободу видит в обретении самостоятельности и поэтому мечтает "пересесть" на полк или на бригаду. А сам генерал Кобрисов видит свою свободу в возможности активно влиять на историческое событие.
Но
все они находятся в зависимости от одних и тех же обстоятельств.Глава, которой открывается роман, называется "Майор Светлооков". Фамилия "Светлооков" тут не случайна: этот улыбчивый, общительный, сочиняющий стихи майор - сотрудник армейской контрразведки "Смерш", он "око государево". С самого начала романного события собственно изображенными эпизодами становятся воспоминания спутников генерала о том, как Светлооков вербовал их в секретные осведомители. Технология вербовки стандартна - по "схемке", которую майор заранее набрасывает в своем блокноте: посетовать на то, что генерал не бережется, высказать заботу о нем и соответственно предложить вербуемому позаботиться, "чтоб ни на минуту командующий из-под опеки не выпадал". Если вербуемый выказывает несогласие, то тут тактика зависит от объекта - одного (сержанта Сиротина) можно припугнуть, другому (майору Донскому) - польстить. А завершается процедура вербовки каждый раз одинаково: майор просит растолковать какой-то грязный скабрезный сон, который ему якобы приснился. Это своего рода акты духовного надругательства: "смершевец" как бы говорит завербованному агенту - ты уже в моей власти и я могу делать с тобой все, что мне заблагорассудится.
Фигура майора Светлоокова приобретает в романе зловещую символическую роль. Он многолик - "появлялся то в форме саперного капитана, то лейтенанта-летчика, но чаще все же майора-артиллериста". Он вездесущ, его люди сидят везде, без его присутствия не обходятся разборы в штабе армии. Он даже позволяет себе вмешиваться с рекомендациями в решения командующего. И - что крайне странно - "генерал, хозяин армии. . . он неуловимо пасовал перед вчерашним лейтенантом". Потому что Светлооков представляет так называемые "органы" - ту силу, которая опутала своими щупальцами всю страну, за спиной улыбчивого майора маячат трибуналы, штрафбаты, пыточные камеры Лубянки и забои Колымы. . .
Вот почему майор Светлооков распространяет вокруг себя электрическую напряженность страха, но страха совершенно особого рода, подобного тому, который испытывают перед всемогущей, мистической сатанинской силой: "Увы, есть такого рода страх, которому все подвержены без исключения, и даже вооруженные мужчины", - это рефлексия майора Донского после общения со "смершевцем" Светлооковым.
И далее, о каком бы времени ни шло повествование, в каком бы пространстве ни происходили основные события, они сопровождаются эксцессами страха. В частности, показательна история в танатории, где летом 1940 года отдыхали Кобрисов с женой. Однажды кто-то швырнул банку с баклажанной икрой в гипсовую скульптуру Сталина. И вот реакция отдыхающих: "Весь корпус притих, и все окна были зашторены, и за портьерами стояли, с гулким сердцебиением, герои Перекопа и Халхин-Гола, победители Колчака, участники прорыва линии Маннергейма". И жена генерала Кобрисова, которая единственная набралась смелости просто-напросто смыть икру со скульптуры, хорошо понимает:
Этому неодолимому давящему страху подвержен каждый, он со всех сторон, он снизу и сверху, он рассеян в воздухе, которым дышишь, и растворен в воде, которую пьешь. И он самых отчаянных храбрецов делает трусами, что вовсе не мешает им оставаться храбрецами.
Причем, подчеркивает Владимов, атмосфера страха специально нагнетается государственной властью. В частности, именно в этом состояло назначение так называемых публичных "ответных" казней, которые стали проводиться на освобожденных территориях: вешая бывших полицаев, старост, поджигателей на глазах обывателей, власть напоминала им о своей карающей руке. По служебной обязаловке присутствуя при одной такой казни (". . . Было не отговориться: сказали, что политически важно для населения*314, чтобы самые крупные звезды присутствовали"), генерал Кобрисов с горькой иронией отмечает: ". . . Политически неразвитое население все воспринимало как-то растерянно, ошарашенно - может быть, чувствуя себя вторично оккупированным". То же назначение - запугать, покарать - разгадывает Кобрисов и в знаменитом приказе No 227, который называли "Ни шагу назад!":
"Страх изгонялся страхом, - вспоминает генерал, - и изгоняли его люди, сами в неодолимом страхе не выполнить план, провалить кампанию - и самим отправиться туда, где отступил казнимый. Так обычен стал вопрос: "У вас уже много расстреляно?" Похоже, в придачу к свирепому приказу была спущена разнарядка, сколько в каждой части выявить паникеров и трусов. И расстреливали до нормы, не упуская случая".
Итак, постоянная подозрительность, всепроникающий надзор и сыск, угроза репрессий, нависающая над каждым, как дамоклов меч, вечный страх вот те обстоятельства, в которых находятся герои романа "Генерал и его армия", вот та "зависимость", которая ограничивает их свободу. Героям "Войны и мира" такие границы даже в самом жутком сне не могли присниться.