Современный чехословацкий детектив (сборник)

— А когда она кончится? — резко спросила пани Дроздова. — Она ведь еще и не начиналась.

— Как это?

— Вы что же думаете, этот поручик уже оставил нас в покое? Ему ведь совершенно не за что зацепиться. Кроме нас двоих, мы же были там в то время, когда дядя…

— Нас двоих? — иронически переспросил я. — В тот раз вы говорили иначе. Себя вы из этого скромного подсчета исключили.

— Естественно. Потому что я-то знаю: в то время меня там действительно не было. Но убежден ли в этом поручик Павровский? Он ведь может подумать, что я вернулась туда тайком, задами и появилась в этой комнатке еще до вас. Немного везения, и у меня все бы сошло.

— Сошло бы. Но мне понадобилось бы еще меньше везения, — согласился я, удивленный ее прямотой.

— Вы его не знали. А я была его племянницей. Самой любимой. И вообще любимицей богатого американского дядюшки.

Выбросив в окно недокуренную сигарету, я внимательно вгляделся в Ганку Дроздову. Хорошенькое личико было стянуто болезненной гримасой, под карими глазами — темные круги.

— Этого, наверное, еще недостаточно, — миролюбиво заметил я. — Поручик не имеет права приписывать вам такие низкие побуждения.

— Я говорю не о моральных побуждениях, а о мотивах. Стоит ему узнать, что мне позарез нужны деньги… — расстроено посмотрела она на меня.

— От кого он это узнает? — небрежно спросил я. Где-то вдалеке еле слышно прогудел поезд, но это прозвучало как сигнал тревоги.

Ганка пожала плечами.

— От вашей семьи? Но они вряд ли будут об этом болтать.

— Они об этом не знают, — процедила она сквозь зубы. — К счастью.

— Тогда от меня?

— Да.

После минуты напряженного молчания я снова потянулся к пачке смятых сигарет.

— Дайте и мне тоже, — хрипло попросила она.

Я дал и ей прикурить. Вплотную приблизившись к ее лицу, я спросил как можно мягче:

— Эта вилла принадлежит вам одной, пани Дроздова? Вы ведь собирались продавать ее без ведома матери, брата и мужа.

Она дернулась так, что едва не обожглась о пламя спички.

— Я имею право ею распоряжаться. Или вы думаете иначе?

— Я ничего не думаю. А вот что подумает поручик Павровский?

На ее лице промелькнула многозначительная усмешка.

— А ничего.

— Как это? Он что же, не спрашивал, зачем мы туда приехали?

— Спрашивал. У меня.

— И что вы ему сказали?

Ее улыбка утратила многозначительность.

— К счастью, у поручика Павровского в этой области весьма ограниченная фантазия, как у всякого мужчины, — пренебрежительно бросила она. — Мне не нужно было ему много говорить. Достаточно было намекнуть. А потом не отрицать.

— Вы оставили его в заблуждении, что мы с вами… — Я не отважился договорить. Не хотелось верить, что у нее хватило на это бесстыдства.

Но пани Дроздова особой чувствительностью не страдала.

— Для вас это имеет значение? Вам-то какая печаль? Вы ведь разведены.

— Но вы-то замужем!

— Всего лишь формально, — устало обронила она. — Такие случаи, надеюсь, вам не в новинку.

Все это походило на сон. У меня не находилось слов, чтобы высказаться насчет ее поведения.

— А вдруг поручик решит, что мы в сговоре? Такого поворота вы не боитесь? — наконец собрался я с мыслями.

— Нет.

Мне это не нравилось. Не нравилось, что меня таким образом втянули в семейный круг Дроздовых-Эзехиашей, словно какого-то незаконного члена семьи. И вообще мне это не нравилось.

Ганка поняла все по моему лицу.

— Вы будете отрицать? — с убитым видом спросила она.

— Еще не знаю.

Она впилась в меня долгим выразительным взглядом.

— Вы и не представляете, в какой обстановке я живу! — с горечью сказала она. — Материи Ольде не нужно ничего, кроме денег и состояния. Я ни в чем не могу им довериться. Они рады утопить меня в ложке воды. Мне хочется одного: бежать от всего этого, взять лишь то, что мне принадлежит. Я-то надеялась, что „вы с вашим жизненным опытом сумеете меня понять. Йозеф рассказывал, что вы…

— Йозеф слишком много говорит, — оборвал я ее. Она умолкла. Потом удрученно прошептала:

— Так, значит, вы скажете, что все неправда?

— Не люблю лгать, — уклончиво ответил я. Ее молящие глаза стали еще красноречивее.

— Вам и не понадобится лгать, — небрежно обронила она. — Меня никто не ждет. Я могу остаться.

«Бог ты мой!» — мысленно ахнул я. Меня так и обдало жаром. Ночь стояла душная, в комнатушке нечем было дышать.

Я поднялся.

— Пойдемте. Я отвезу вас домой.

Она тоже поднялась и стояла против меня, тоненькая, гибкая, полная ожидания и бог знает каких соблазнов. Я открыл ей дверь. Когда садились в машину, я сказал:

— Останься вы сегодня здесь, утром об этом знала бы вся стройка. Вот уж не стоило бы…

— Поехали, — холодно оборвала она меня и повернула непроницаемое лицо в сторону Влтавы, обнаруживавшей себя лишь запахом рыбы, поднимающимся от болота, которое окаймляло полувысохшее русло.

* * *

Утром небо было тяжелым от непролитой влаги, а солнышко словно не могло решить: приступать ли ему к своей дневной смене. Я для себя эту проблему уже решил.

— На сегодня беру отгул! — крикнул я в окошко Йозефу, необычно рано восседающему за своим письменным столом.

Он, тюкнув пару раз пальцем по кнопкам карманного калькулятора, нахмурился над результатом и поднял голову. Лицо его тут же расплылось в приветливой улыбке.

— Да? — сказал он ласково. — Поди-ка сюда. Не могу найти приложение номер два к экономическому договору по…

Я чертыхнулся про себя, обошел вагончик, взял регистратор, лежащий на моем столе, там, где я оставил его вчера утром, и отнес своему шефу. Нашел соответствующий документ и молча сунул ему под нос. Йозеф даже не взглянул на него. Подвинул мне стопу бумаг, исписанных его неразборчивым почерком.