Современный грузинский рассказ
Шрифт:
— Да его не поздравлять — качать надо, как олимпийского чемпиона! — восклицает Клим.
— Попрошу быть немного вежливей, — руководитель разъярен. — Что вы пристали с этой вашей литературой! Так и я могу вас удивить, ну-ка скажите, что вы знаете о моей науке и ее блестящих представителях, кто такие Эмиль Дургхаим и Макс Вебер или Парсонс и Мертон, что вы слышали о Паретосе и фон Визе, — руководитель разошелся, я ликую. — Кем были Шепанский, Бекер и Питирим Сорокин?
— Что ж, оставим литературу, — говорит респондент. — Вы совсем позабыли, что я не литератор, а фотограф, и с такой амбицией перечисленные вами Фамилии перечеркну именами корифеев фотографии: что вы слышали, к примеру, о великом Луи Дагерре, что скажете о достижениях Карла Цейса и Иоффе, какая связь между фотографией и полиграфией и что изобрел
И тут руководитель пятый раз хмуро покосился на меня.
О, какое уродливое, страшное слово — «повлаборантили»…
— И все же, и все же я вынужден признаться, — респондент грустно смотрит на руководителя. — Не верю я в возможность создания моих карцеров-люксов, не потому, что не стоит их создавать, нет… И не правда, будто перестанешь бояться смерти, если многое повидаешь и многое переживешь, — наоборот, еще тяжелее будет расставаться с жизнью, но будешь знать по крайней мере, что жил полной жизнью, повидал весь мир. И человек вроде меня, возможно, молвит, лежа немощный на смертном одре: «Эх, хороша была, черт возьми…», а человек вроде вас, здоровый, возможно, спросит злорадно: «Что — жизнь или литература?» А я… угодно знать, что скажу я в ответ?
— Что вы скажете?.. — спрашивает мой руководитель, он в смятении.
— А я отвечу: «Разве это не одно и то же было?»
— Замечательно, маэстро! — восхищен Клим, респондент же продолжает:
— Я все-таки старался не показать вам, поздравляемым, свое полное превосходство и ни звука не проронил о поэзии — щадил вас… потому что наша маленькая Грузия — одна из великих и могучих держав на поэтической карте мира.
— Поэзия, поэзия, подумаешь, какая важность! — говорит руководитель, лицо его покрывается пятнами.
— «Упал ребенок на улице, в пыль…» — шепчет респондент. — Что может быть горестней этого, поразительна сила поэзии…
— Упал, упал, — злорадно говорит руководитель, — велика беда, если упал! Он упал, а добрые прохожие окажут помощь… Кто из нас не падал в детстве, но при содействии положительных прохожих мы снова становились на ноги. Подумаешь, какое де…
— Боже правый, что он несет! — руки респондента воздеты. — Ты слышал, Клим? Какая дикость! — и взволнованно спрашивает: — Вы могли бы повторить?
— А почему бы и нет! — не отступает руководитель, все так же непреклонен.
— Клим! Умоляю, Клим, сбегай в двадцать третий номер, к Вано, не застанешь его — вот мой паспорт, возьмешь под залог у кого-нибудь магнитофон, на десять минут, запишем эту фразу и тотчас вернем! Беги, Клим, держи паспорт, — он крайне возбужден, но при этом вроде бы шутит. — Магнитофон! Полцарства за магнитофон, Клим! Так выразиться — о господи! — «при содействии положительных…»! Живо, Клим, лети!
— Не беспокойтесь понапрасну, — говорит руководитель, голос его дрожит. — Мы уходим.
Он встает, встаю и я, идем к выходу, поправляем галстуки, надеваем пальто, а респондент — без пиджака, в одной рубашке — упрашивает остаться, умоляет, но руководитель все так же непреклонен, решительно тянется к ручке двери и шестой раз хмуро косится на меня, а респондент же — о дерзость! — предлагает теперь сфотографироваться: «Пожалуйста, прошу вас, для моей коллекции — это будет снимок века — вместе, на одном фото, полковник Джанджакомо Семинарио и Аурелиано-толстый до того, как растолстел!»
Но руководитель в ярости грубо отстраняет респондента, и тогда тот направляет на нас объектив своего большого треногого аппарата, подбегает к столу за кассетой, однако руководитель кричит: «Не желаем сниматься, слышите, не желаем!» — и железными пальцами, как клещами, стискивает ему запястье. У человека, который очень любил литературу, лицо искажается от боли, кассета падает на стол, а мы с руководителем — нет, сначала руководитель, а за ним уж я, выходим на улицу. Респондент следует за нами с аппаратом в руке, не с большим, на штативе, а с маленьким — то ли «ФЭДом», то ли «Зорким», или как они там еще называются, и нацеливает его на нас. Руководитель высоко поднимает воротник пальто и прячет лицо, я стою растерянный, уронив руки, и волнуюсь, волнуюсь — вот-вот на меня нападет
зевота, руководитель придвигается к кирпичной стене и чуть не прижимается к ней лицом. И стоит так у стены, — одной рукой прикрывая воротником лицо, другой надевая свои темные очки, а человек, который любил и так далее, зовет Клима. Клим, разумеется, тут как тут, тот протягивает ему аппарат и хватает руководителя за плечо — такого сильного, энергичного! — намереваясь повернуть к себе, — представляете?! Я удивляюсь — почему руководитель, настоящий атлет, да еще взбешенный, разъяренный, не двинет его как следует, но тут же соображаю — нельзя ведь средь бела дня, на улице, заехать респонденту по физиономии, как бы он тебя ни разозлил, потому что это будет уличным инцидентом, а кого устраивает инцидент! Респондент все тянет моего руководителя, пытается повернуть к себе лицом. А вокруг нас, хотя улочка тесная, тихая, уже собираются редкие прохожие, выглядывают из окон — любопытное, верно, являем собой зрелище: 1) атлет в темных очках, уткнувший лицо в кирпичную стену, с поднятыми руками, 2) ухвативший его за рукав пальто человек, зимой — в одной рубашке! 3) я, беспрестанно зевающий от волнения, и 4) маленький Клим с аппаратом в руке, припавший на колено посреди мостовой! Конечно, нас принимают за хулиганов, бандитов, спекулянтов или, как минимум, за нарушителей уличного движения — ну кого еще насильно фотографируют на улице! Клим упрямо ждет, полуприсев, и руководитель находит выход — бочком, не отдаляясь от стены, не отворачивая от нее лица, продвигается по направлению к нашему компетентному учреждению, и из уважения к нему я тоже бочком пробираюсь следом, но вдруг слышится ужасный, горестный вопль респондента: «Горе мне! Клима машина задавила!»Мы резко оборачиваемся, потрясенные, и не успеваем понять, в чем дело, как Клим вскакивает на ноги — какая машина, никакой машины! — и осторожно закрывает аппарат, из которого секунду назад раздался нестерпимый для нас, обернувшихся к Климу, и желанный для них: «Чхак!..» А человек, который очень любил литературу, и его помощник Клим, немного смущенные тем, что добились-таки своего, бегут прочь и скрываются из виду.
А началось все это с того, что руководитель вызвал меня и сказал: «И поэтому, во-первых, особое внимание должно быть направлено на досуг жителей поселка городского типа, который является одним из факторов формирования личности, являясь компонентом комплекса образа жизни и поведения: во-вторых, исследование подобного рода позволит нам…»
Повлаборантили…
Перевод Э. Джалиашвили.
РЕВАЗ МИШВЕЛАДЗЕ
ПИНОК
Поезд, словно крадучись, с едва слышным перестуком колес катил вдоль ветхого перрона Дзелквиани.
Дежурный забыл объявить о прибытии поезда; впрочем, в этом не было необходимости. Движение на станции было минимальным: в половине восьмого прибывал поезд Тбилиси — Дзелквиани, а после обеда — Ткибули — Дзелквиани.
Высокий мужчина в сером свитере, стоявший на ступеньках полумягкого вагона и с безадресной улыбкой смотревший на дождь, впервые видел город Дзелквиани.
Не дожидаясь остановки поезда, он спрыгнул с подножки, тщательно застегнул плащ, перенес в правую руку большую полупустую сумку с надписью «СССР» и, не высматривая, подобно другим, знакомых и встречающих, прямиком зашагал к выходу.
Дождь — словно он ждал прибытия поезда — полил сильней.
С той минуты, как миновали станцию Аджамети, слово «дождь» произносилось в вагоне значительно чаще всех других. Вот и сейчас торопливо разбегающиеся в разные стороны люди говорили об одном:
«Давно у вас тут льет?»
«Со вчерашнего дня не переставая».
«А как в тех краях?»
«Куда там! За Ципским туннелем грязи даже к ранке приложить не найдешь. Сушь!»
«Все здесь не по-людски, будь оно неладно!»
«О чем ты?»
«Дожди заладят — пиши пропало; ветры задуют — пока душу не вымотают, не улягутся».
«Ты куда?»
«Пойдем в сторонку, переждем, может, хоть немножко уймется».
«Ну вот еще! Дождешься тут, как же! Если ждать, пока он уймется, заночуешь на вокзале».