Современный румынский детектив

— Да знаю, знаю! Пока шарю по карманам, покупатель, может, и забудет….

Старик, поглядывая на гробы, проговорил, качая головой:

— Вот она какая, жизнь! Стараешься, гребешь себе, а вот с чем уходишь! С четверкой досок… Яйца пусти под конец, слышь, Нелу, когда на рынке поредеет. Начни с лея с полтиной… А ну, глянь, тама ли они?

— Тама.

— Да не яйца, дурак! Покойники.

— Что ты, батя! Упаси меня господь!

— Глянь!

— Да ни за что на свете! Тшшкэ глянул и глаз лишился, теперь милостыню просит.

Старик посмотрел на него с презрением:

— Материна школа! Набожный!.. Болван!

— Болван? А с Прибэу из Чокэнешть что было?

— А что было?

— Поспорил, что пойдет ночью на кладбище и воткнет нож в тещину могилу. Ведьма мучила его и после смерти, на себя не похож стал человек.

Глаза старика заискрились интересом.

— Подумать только! Ну и что?

— Тьма была — хоть глаз коли. Он выдул для храбрости пол — литра сливянки и подался.

— Один?

— Один. Наутро парни должны были увидеть воткнутый в могилу нож, и тогда Прибэу выигрывал. Так они нашли его самого, седого и полоумного.

— Попиты!

— Помешался со страху. Как он нож воткнул, так послышался стон. Он — удирать, а тут его за полу кто-то держит…

— Тьфу ты, нечистая сила!

— До сих пор гниет в больнице.

Димок только посмеивался. Он тоже слышал эту историю: парень воткнул нож в полу собственного пиджака…

Шальная мысль стукнула ему в голову. Он потихоньку приподнял крышку, высунул руку и похлопал торгашей по коленям.

Они обомлели, волосы у них встали дыбом. Увидев высунутую из гроба руку, они с воплями перемахнули на ходу через борт…

В боку горы неприветливо зияла темная пасть пещеры. Ветви елей и огромные, недавно свалившиеся обломки скал надежно скрывали ее от праздного любопытства. Из котла долины поднимался пар, затяжной дождь косо срезал вечерние тени.

Уже больше четверти часа Силе тер две палочки в надежде добыть огонь. Малый наблюдал за ним с деланным равнодушием. Они промокли до нитки, холод давал о себе знать все сильнее. Когда Силе, матерясь, бросил наконец палочки, Челнок вытащил из кармана спички.

— Попытай этим способом, петух. Силе позеленел:

— Что ж ты, прыщ, мучаешь человека?

— А ты не просил…

— Черту ты душу продал, Митря! Вор улыбнулся:

— Я целиком ему продался!

Они разожгли костер. Языки пламени жадно поглощали тьму, цепляющуюся за стены. Беглецы огляделись. Пещера была низкая, сужающаяся к входу, в случае надобности она могла приютить три — четыре человека, не больше. Дым уходил в щель, увлекаемый дыханием горы.

Димок обшарил корзины торгашей. Он поклонился Силе:

— Что прикажете подать?

— Что посоветуете?

— Овечью брынзу, печеные яйца и гуся на вертеле… Одежда подсохла, от костра шло приятное тепло, провизии

было вдоволь. Димок смаковал приключение в кузове:

— Сколько живу на свете, не видал таких патретов!

— Чумной ты, Митря!

— Как из пушки вылетели, головами вперед, слово чести! Они хохотали до слез.

— Как бы не повредились, бедняги…

— Куда там! Рванули через поле, не разбирая дороги! Во здорово, если мусора возьмут их вместо нас…

— Пускай и они переночуют в отделении.

Димок задыхался от хохота, держась руками за живот. Силе хлопнул его по спине.

— Эй, малый! Слышь, Митря! Гляди, помрешь со смеху! Димок зажарил трех гусей. Умял одного как одержимый,

запихивая в рот обеими руками. Набив брюхо до отказа, он привалился на бок.

— Гляди, я как на седьмом месяце…

Силе бросил кость в огонь и вытер руки о порты.

— А ты обжора.

— Занятие-то — ничего!

— Привык, видать, у матушки…

— Там мне одни кукиши доставались.

Димок ковырял в зубах ногтем мизинца. Профессор откопал на дне кармана окурок. Они выкурили его, затягиваясь по очереди.

— Так, говоришь, чуть было не забил тебе баки Каиафа?

— Надо признать, он был бесподобен!

— Чепуха! Я ж его раскусил! За версту чую продажу! — Как?

Димок улыбался огню. Ответил не сразу:

— Нечистый поддевает меня рожками: "Внимание, Димок, мой мальчик, это Каиафа!"А почувствую укол рожек — все! Ушки на макушке. Как ушел из исправительной…

— Да, ты же обещал рассказать. Вор сплюнул.

— В другой раз.

— Никак стыдишься?

— Черта с два!

— Так в чем же дело? Расскажи, Митря, все равно делать нечего.

Ночная мгла отступала, сквозь дождь изредка прорывались огненные стрелы. Димок ковырял палкой угли, всматриваясь в них.

— В тюряге накололи двоих: Тити Спину и Агарича, воров в законе. Комиссары — на нас, прицепились ко мне из-за шрама на патрете. Через неделю прописали в исправительной.

— На пользу пошло. Ты исправился, тьфу — тьфу, не сглазить… Челнок улыбнулся горько:

— Вот те крест, самому что ни на есть скверному там и научился! Что ты! Тюряга просто рай, лоно Авраамово! Знаешь, чем нас лупцевали? Железными прутьями с сигарету толщиной, как удар— так кожа лопается. Не успевали штопать! Будь ты святой, все равно били, гады! Вздохнул— получай, засмеялся — получай, повернулся — получай!

— Ужас!

— Меня затолкали в столярку вместе с Санду Менялой, Припоном и двумя ворами из Галаца, они попали под поезд лет пять назад… —

— Которые грузовые поезда чистили?

— Да, братья Пырцулете. Только война кончилась — упарила засуха, сам директор сосал лапу. В Аушвице и то больше травы было, чем во дворе исправиловки, слово чести! С тех пор не терплю зелени. Листья, брат, жрали, кору.

— Брось заливать!

— Чтоб мне не жить!

— Что же вам давали?

— На завтрак — тминный суп, на обед — тминный суп и три картошины, на ужин — тминный суп. И вот так восемь месяцев кряду! Меня рвало от одного его вида. Ни единый опосля такой школы не пошел по праведному пути, одни воры да рецидивисты тюрьмы заполонили…