Современный югославский детектив

— Я был со Штрекаром. — Он не желал выставлять главные козыри, чтобы жена не подумала, будто он оправдывается. Тон, выдававший безмерную усталость, привлек ее.

— Что–нибудь случилось?

— Парня той убитой девушки сегодня порезали ножом в собственном доме. Мы отвезли его в больницу.

— Умер?

— Нет, но ранение тяжелое. Не скоро сможет говорить.

Она помогла ему постелить в гостиной, и он на какой–то миг почувствовал, как много, если бы того захотела, могла значить для него эта женщина. Как будто вернулись первые месяцы их совместной жизни.

Он вытянулся на диване и закурил, хотя во рту пересохло и зудело от бесчисленных выкуренных за день сигарет. Он не решался закрыть глаза, потому что знал — стоит опустить веки, как перед мысленным взором одна за другой поплывут увиденные днем картины. Так бывает утром, при пробуждении, после встречи Нового года, когда в полусонном мозгу воскресают обрывки фраз, мелодий, звуков, которые слышал ночью, какие–то люди и сцены, которые созерцал.

Он видел: сестра Ружи с острым подбородком в полутемной кухне, бледный Звонко на трамвайной остановке, в ореоле тоски и одиночества, фотограф в жилетке и с цепью от часов, черные усики, светофоры на зеленой волне, грязный двор, распластанное на полу тело, ощущение холодного металла в руке. Пол в кухоньке застлан половиками, какие ткут в Боснии. Деревенские женщины обменивали их на старую одежду, из которой, разрезав на длинные ленты, ткали новые половики.

Гашпарац вздрогнул. Волна ассоциаций, как разряд электрического тока, тряхнула его и понесла с собой, а он этого даже не заметил. Очень хотелось спать, но он знал, что уснуть не сможет. Его терзало ощущение невыполненного долга, незавершенного дела, нерешенной задачи. Он понимал: необходимо ухватиться за какую–то ниточку смысла, вплетенную в клубок событий, подобно старой тряпице в боснийском домотканом половике.

Может, правильней всего начать с кухоньки, где стоит зеленый буфет и зеркало так подвешено на стене, что сразу видишь себя во весь рост, правда в несколько иной перспективе. Раньше, чем Гашпарац уехал из больницы, инспектор сообщил, что в кухне не обнаружили ни малейшего следа: ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни ниточки от одежды, которая могла бы упасть на пол во время драки. Кухня была так запущена и столько в ней было всякого хлама, что оказалось невозможным разобраться, что заслуживает внимания, а что — нет. Во всяком случае, не было обнаружено ничего конкретного, а тем более ничего, что могло бы квалифицироваться как улики непрошеного посетителя.

Такое положение вещей подводило к двум заключениям, первое из которых было почти вероятным, а второе достаточно гипотетичным. Первый вывод напрашивался сам собой: посетитель в доме Валента пробыл совсем недолго, у него было слишком мало времени, чтобы оставить какие–либо следы. В принципе это соответствовало тому, что Гашпарац уже знал: если Валент был у фотографа незадолго до них и уехал оттуда на машине — а они отправились почти сразу же, — посещение могло длиться двадцать или чуть больше двадцати минут.

Второй вывод требовал осторожности: отсутствие следов могло свидетельствовать о том, что человек, напавший на Валента Гржанича, знал, что это такое и как делается, потому и не оставил или ликвидировал следы, вполне вероятные в момент схватки. Такое допущение ставило под сомнение причастность Гайдека или кого–либо из компании спекулянтов, промышляющих контрабандой, с которыми и Гайдек, и Валент поддерживали связь.

Возникал целый ряд весьма сложных проблем; окончательному выводу мешало множество предположений, да, собственно, и сами проблемы состояли из одних предположений. Почти не вызывал сомнения хорошо известный Гашпарацу факт, что спекулянты редко и неохотно идут на тяжкие преступления, и уж совсем невероятно, чтобы свои отношения они разрешали путем убийства, особенно если предметом их занятий являются только золото и часы. Сложность представлял вопрос о причинах нападения. Кто вез в машине Валента домой, чтобы его там убить, и зачем?

С другой стороны, существовало обстоятельство, которое вроде бы указывало на Гайдека как на преступника. До отъезда Гашпараца из больницы Штрекар говорил по телефону. Вернувшись, со вздохом сказал:

— Гайдека, естественно, дома нет. Ушел около пяти и еще не возвращался. Но мы его разыщем.

Однако — и Гашпарац это хорошо знал — у Гайдека не было зеленого «фольксвагена». Если «фольксваген» вообще существует, если он не плод его воображения.

Он ворочался на диване. Чувствовал — запутанность и усложненность дела овладевают его сознанием, мешая уснуть, и вместе с тем угрожают бредовым полусном, когда любое предположение кажется реальным. Он пытался размышлять трезво.

Было что–то отрицающее участие профессионалов в преступлении. Какой интерес для профессионального убийцы добиваться фотографии? Разве что фотография ставила под угрозу кого–то из банды. Это выглядело маловероятным. Банда, конечно бы пожертвовала — убрала тех, на кого фотография непосредственно указывала, чтобы сохранить всех остальных.

Сомнения не было — причиной нападения на Валента явилась фотография. Он взял фотографию в ателье и, судя по всему, отправился с ней прямо домой. При этом его кто–то подвез на машине, хотя неизвестно, как и откуда. Таким образом, у Валента, когда он приехал на Гредицы, фотография была. А помощники Штрекара фотографии не обнаружили. Очевидно, преступник забрал ее. А это значит — ему нужна была только она.

Гашпарац поднялся и подошел к окну. Стоя за занавеской, совсем как в конторе, он закурил. На противоположной стороне улицы в кроне огромного каштана уже распускались пирамидки белых цветов. Если б знать, что на фотографии было самым важным, все бы прояснилось.

Он открыл шкаф, вынул из пиджака фотографию, зажег торшер возле дивана и сел, поставив на ковер большую хрустальную пепельницу. Пристально вглядывался в карточку. Что же, черт возьми, в ней такого, из–за чего убивают людей?

Снова и снова рассматривал он и взвешивал одну за другой детали и не находил того, существенного. От напряжения и усталости глаза слипались и слезились. Фотография превращалась в черно–белое пятно и расплывалась. Он вздохнул, рука бессильно повисла. Уставился в потолок.

Неторопливо поднялся, направляясь к шкафу, чтобы положить фотографию в карман, помедлил. Поднес к глазам карточку. Взгляд задержался на стекле и на том, что виднелось за ним, у левого плеча Ружи. Автостоянка, несколько машин, зонтики. Он стал пристальнее рассматривать машины, и внимание его привлекла одна. Та, возле которой из–под зонтика торчали чьи–то ноги и рука, отпиравшая дверцу.

Это был «фольксваген». Он мог быть и зеленым. Если постараться, вероятно, удалось бы рассмотреть и номер.

XXVI

Когда зазвонил телефон, Филипп Гашпарац не сразу сообразил, что к чему: он заснул под утро как–то вдруг и неожиданно и сразу погрузился в бездонное море сна, забыв даже потушить лампу. Во сне он бежал больничными коридорами, искал кого–то, за каждым поворотом начинался новый коридор, точно такой же, как предыдущий, только более длинный, по обе стороны его мелькали белые двери, и всюду царила тишина, глубокая и мертвая, какой наяву не бывает.

— Алло?

— Это Штрекар. Я тебя разбудил?

Гашпарац взглянул на часы. Полвосьмого. Он солгал:

— Нет. А ты ложился?

— Нет. Ты можешь со мной встретиться?

— Конечно. Что–нибудь важное?

— Звонил фотограф.

— Да?

— Кто–то еще спрашивал о фотографии.

Они договорились о встрече, и Гашпарац побежал в ванную. Провел рукой по подбородку, стал умываться. Он опаздывал на работу. Дочка ушла в школу. Он представил себе, как она на цыпочках проходила мимо дверей гостиной, чтобы его не разбудить. С полотенцем на плече вернулся в комнату и позвонил в контору. Когда клал трубку, в дверях появилась Лерка.